Еще за чаем в среде нашего общества зашел разговор об одном из самых жгучих вопросов того времени, именно об отделении Болгарской церкви, интригах греческого духовенства и о личности Иерусалимскато Патриарха Кирилла, не подписавшего отлучение и подвергшегося за то гонениям.
Среди этих споров и разговоров время прошло незаметно вплоть до самого завтрака; этот завтрак, впервые во время нашего заграничного путешествия приготовленный русским поваром Ильей, всем нам пришелся очень по сердцу и по вкусу, после немецкой и французской кухни. А тем временем пароход успел переменить курс от Лесбоса на Смирну и мы скоро вошли в Смирнский залив.
Между тем, от нечего делать, занялся я осмотром нашего "Владимира". Этот винтовой пароход, обшитый железом, принадлежит Русскому Обществу Пароходства и Торговли. Пассажиры первого класса размещаются на нем очень удобно; мы, например, имели по одной отдельной каюте на каждых двух человек. Великий Князь был помещен особо, рядом с кают-компанией, которая снабжена прекрасным буфетом и служит столового залой.
Здесь посредине поставлены два стола красного дерева; по стенам идут скамейки и диваны, обитые бархатом; на конце, противоположном входу, помещается мраморный камин с зеркалом, фортепиано и небольшая библиотека. Стены роскошно отделаны карельскою березой и украшены картинами в рамах с золотыми орнаментациеми по зеленому фону. Над кают-компанией устроена верхняя палуба, где мы и оставались большую часть нашего дня. Во втором классе помещены были наши люди тоже очень удобно. Носовая же часть верхней палубы, предоставленная пассажирам третьего класса, являла собою очень оживленную и пеструю "смесь одежд и лиц, племен, наречий, состояний…" Впрочем, преобладающим элементом являлись здесь наши русские богомольцы, которых было до ста человек и между ними преимущественно женщины. Вот пять екатеринославских хохлов в своих свитках; рязанец с седенькою бородкой, быстрыми смышлеными глазками и добродушным лицом; какой-то хромой, седоватый мужиченко, с больными глазами, в лаптишках; рядом с ним два рыжие монаха, тоже, очевидно, русские. Между женщинами, большею частью пожилого возраста и степенного вида, преобладали мещанки да купчихи средней руки, в черных платках и ситцевых кацавейках, под широкими зонтиками, которые успели уже вылинять от южного солнца. Четыре монашенки, да несколько крестьянок с обветренными и до опухоли потрескавшимися лицами, не обладая спасительными зонтиками, терпеливо и безропотно жарились на солнышке. Сошлись сюда все эти богомольцы со всех концов России, некоторые по второму и, даже, по третьему разу. Спасибо еще, что билеты им выдаются не иначе, как с правом на обратный проезд; а это избавляет их от множества бедственных случайностей в Палестине. Сухари да чай составляют почти единственную их пищу, и чуть только выйдет у них весь этот запас, да поистратятся последние маленькие деньжишки. Русское консульство спешит уже выслать таковых богомольцев в Яффу, откуда первый срочный пароход забирает их на свою палубу и доставляет в Одессу.
Надо заметить, впрочем, что бывалые люди делают из путешествия ко Святым местам своего рода промысел, собирая от тороватых лиц и рубли, и копейки, с непременным обещанием молиться за доброхотных дателей у Гроба Господня и принести что-нибудь на память.
Строго исполняя всегда последнее обещание, они естественно приобретают себе доверие и известность, а вместе с тем и порядочные средства, которые дают им возможность и путешествовать, и жить в Палестине даже с некоторым, конечно относительным, комфортом.
Русские женщины-богомолки на пароходной палубе не сидят праздно. Они обыкновенно вяжут чулки, либо чинят свою одежду, а то, усевшись особыми кружками, читают молитвенники и душеспасительные книжечки; это последнее чтение прерывается иногда разговорами и рассказами бывалых людей о прежних "хождениях", о разных приключениях во время оных, о своих русских святынях, о семейном своем бытье и вообще разными воспоминаниями о дальней северной родине, что иногда невольно вызывается наглядным сравнением с нею этого жаркого неба, этой южной природы и быта ее обитателей.
Рядом с нашими богомольцами, которые все, более или менее, держатся одною группой, восседают на сундуках и коврах, поджав под себя ноги и дремля над дымящимся кальяном, разные представители Востока, в фесках, тюрбанах, чалмах, платках, в высоких бараньих или войлочных шапках. Тут и турки, и греки, персияне и арабы, негры и армяне, евреи и, даже, наши ташкентские сарты и татары, между которыми виднеются несколько женских фигур, покрытых чадрами. В этой последней публике, за исключением разве юрких и всегда верных себе евреев, преобладает, еще более, нежели на Черном море, элемент чисто азиатской неподвижности и лени: ни у одного из них вы не увидите в руках никакой работы, никакого рукоделья; ни малейшего признака какого-либо занятия, кроме апатического сосания кальянного чубука. Большая часть из них, если только мало-мальски позволяет место, даже не сидят, а лежат и смотрят в небо, наслаждаясь блаженным состоянием этого "безмятежного созерцания".
Между тем пароход шел вблизи берега, держа направление на небольшую гору о двух скалистых вершинах, которые обе очень походят одна на другую, почему и сама гора называется горою "двух братьев". За нею слева видна еще одна гора, но эта последняя представляется взору уже о трех вершинах и потому слывет под именем горы "трех сестер". Так объяснил мне капитан парохода, и когда одна сестра скроется за братьями, говорил он, тогда мы повернем налево вдоль берега и выйдем на рейд пред Смирною.
По мере приближения к берегу, вода все более принимала зеленовато-оливковый оттенок; на поверхности ее было видно множество белобрюхих уток, кверков (нырков) и морских чаек, которые просто целыми массами реяли над водою. Я перешел по мостику, перекинутому вдоль всего парохода, к бугшприту, где стоял Великий Князь со Струковым и графом Бергом, наблюдая за большими плоскими рыбами золотистого цвета, в роде нашей камбалы, и за огромными медузами синевато-белого цвета и студенистого вида.
Между горами "Двух братьев" и "Трех сестер" лежит плоский берег, покрытый богатою растительностью. Пред самою Смирной, на выдающемся в море языке, стоит небольшой зубчатый замок турецкой постройки, являющий собою вооруженный форт с четырехугольными башнями. Мимо его, вдоль по берегу, тянулся караван верблюдов. Наконец мы бросили якорь пред Смирной. Город залег полукругом у берега моря, оградясь со средины и обеих сторон тремя горами, которые холмообразно спускаются к морю. Матросы наши не успели еще окончить возню свою с якорем, как к борту подплыл уже, под флагом Русского Общества Пароходства и Торговли, наш консул, который привез Великому Князю карту города, вместе с кратким донесением о состоянии края. На берегу были выстроены войска для встречи Его Высочества, но он поблагодарил пашу, послал сказать, что не будет выходить на берег и просил распустить войско. По окончании необходимых формальностей, мы сели в лодки и поехали на берег, в Русское агентство, а оттуда сейчас же разбрелись по городу.
По весьма неширокой главной улице, где в эту минуту с музыкой расходились турецкие войска, стояли толпы народа, которые в каждом из нас высматривали Великого Князя и делали свои разнообразные предположения и соображения.
Я пошел с графом Бергом, потому что вдвоем как-то легче ходится и охотнее смотрится, особенно, если наперед сговориться, куда идти и на что смотреть.
Для начала завернули мы во двор католической церкви, вымощенный мраморными плитами; вошли в храм, где в это время трое иезуитских патеров выходили из исповедален, окруженные несколькими женщинами с молитвенниками в руках. Здесь я в первый раз имел случай встретиться с возлюбленными чадами Игнатия Лойолы и так близко наблюдать их лица и внешние приемы. Не скажу, чтобы почтенные отцы с их пациентками оставили во мне приятное впечатление. Впрочем, Бог с ними…
Чтоб обойтись без несносных провожатых, мы решили купить себе план города, и ориентируясь по нем, обойти интересные места. Пока Берг заходил в лавки и спрашивал карту, я встретил Великого Князя с несколькими лицами из его свиты, а недалеко вслед за ним столкнулся и с другою партией наших.
В Смирне, как и во всех городах Востока, население занимает отдельные кварталы по вероисповеданиям. Мы условились, обойдя базар, прогуляться по турецкому кварталу, затем пройти французским или иностранным и, выйдя на главную улицу, вернуться в агентство.
Базар живописно грязен: по темным галереям, под циновочными и дощатыми навесами, или же под каменными сводами расположены ряды лавок, где торговцы, окруженные своими товарами, сидят на нарах и курят, прихлебывая кофе. В ремесленных рядах каждая лавка является вместе и мастерскою: тут же и продают, тут же и работают; так что в одно и то же время можете наблюдать и самое производство, и количество сбыта каждого рукодельного товара. Покупатели толпятся пред нарами. По вымощенной, но чрезвычайно неровной улице гнездится целыми кучами зловонная грязь; мерно выступают караваны верблюдов вслед за вожаком, обыкновенно арабом или негром, который с восточною важностью восседает на своем ослике. И чуть эти верблюды повстречаются с караваном нагруженных ослов или мулов, обыкновенно идущих друг за другом на полной свободе, то тут неизбежно поднимается невообразимый гам, крик и брань между погонщиками до тех пор, пока бедные животные не разминуются под градом щедро расточаемых ударов.