Он взломал код или, по крайней мере, нашел ключ, после чего погрузился в работу по-настоящему. Его больше не раздражало, когда Гомер распахивал дверь, чтобы втащить еще полдюжины мешков с почтой – он радовался прибавлению. Больше писем – больше ключей, больше ключей – больше шансов разгадать тайну. За долгие дни, слившиеся в месяцы и поглотившие зиму, он все больше убеждался: здесь одна тайна, а не несколько. Каждый, писавший о Завесе и о способах ее приоткрыть, находил свой путь к откровению, свой способ выражения и свои метафоры, но во всех разрозненных голосах, в их какофонии слышалась общая тема.
И это была не любовь. Во всяком случае, не такая, как ее понимают сентименталисты. И не смерть, как ее понимают рационалисты. Речь шла о каких-то рыбах, о море (иногда – о Море Морей); о трех способах плавания в нем; о снах (очень много о снах); об острове, который Платон назвал Атлантидой, хотя у него есть еще множество других имен. О конце света, что одновременно является и его началом. И, наконец, об искусстве.
Вернее, об Искусстве.
Над этим понятием он долго ломал голову. Искусство именовалось в письмах по-разному – Великое деяние, Запретный плод, Отчаяние да Винчи, Палец в пироге. Способов описаний было множество, но Искусство одно. И при этом (здесь заключалась тайна) – никакого Художника.
– Ну, нравится тебе здесь? – спросил как-то майским днем Гомер.
Яффе оторвался от работы. Вокруг лежали стопки писем. Кожа Яффе, никогда не выглядевшая слишком здоровой, теперь была бледной и шершавой, как листки бумаги в его руках.
– Конечно, – ответил он, едва удостоив взглядом начальника. – Что, привезли еще?
Гомер немного помолчал, потом сказал:
– Что ты прячешь, Яффе?
– Прячу? Я ничего не прячу.
– Ты отдаешь нам не все, что находишь.
– Нет не так, – сказал Яффе. Он беспрекословно выполнял главное условие Гомера: делиться найденным. Деньги и дешевые драгоценности, обнаруженные в конвертах, шли Гомеру, и тот распределял добычу. – Я отдаю все, клянусь.
Гомер смотрел на него с откровенным недоверием.
– Ты торчишь тут от звонка до звонка. С ребятами не общаешься. Не выпиваешь. Тебе что, не нравится, как от нас пахнет, Рэндольф? – Начальник не ждал ответа. – А может, ты вор?
– Я не вор, – сказал Яффе. – Проверьте.
Он встал, подняв руки с зажатыми в них письмами.
– Обыщите меня.
– Да сейчас, стану я тебя лапать, – последовал ответ. – Я что, по-твоему, гребаный гомик?
Гомер пристально посмотрел на Яффе. После паузы он сказал:
– Я собираюсь посадить тут кого-нибудь другого. Ты проработал пять месяцев. Приличный срок. Пора тебя повысить.
– Я не хочу…
– Что?
– Я… я говорю, мне здесь нравится. Правда. Мне нравится эта работа.
– Ну, конечно, – сказал Гомер, чьи подозрения явно не рассеялись. – В таком случае с понедельника ты уволен.
– Почему?
– Потому что я так сказал! Не согласен – ищи другое место.
– Я же хорошо справлялся, разве нет? – сказал Яффе. Но Гомер уже повернулся, чтобы уходить.
– Здесь воняет, – бросил он через плечо. – Отвратительно воняет.
Из писем Рэндольф узнал слово, которого никогда прежде не слышал: «синхронность». Ему пришлось купить словарь, чтобы узнать его значение – совпадение нескольких событий во времени.