- Что совсем не удивительно после того, как Джованни Сфорца обещал повесить вас за чересчур смелые речи, - насмешливо перебил он меня. - Уверен, если бы не его угроза, вы так и продолжали бы заниматься своим постыдным ремеслом, впустую растрачивая свои лучшие годы. Молчите! Я хвалил вас за правдивость, но теперь мне кажется, что к ней примешивается изрядная доля паясничанья, и я начинаю сомневаться, мессер Бьянкомонте, не лицемер ли вы, причем самого неприятного сорта: лицемер, любующийся своим лицемерием?
- О, если бы вы знали все, ваше высокопреосвященство! - удрученно воскликнул я.
- Мне известно достаточно, - сурово отозвался он. - Но я не в силах понять, как сын Этторе Бьянкомонте мог стать придворным шутом Констанцо Сфорца, синьора Пезаро. О, конечно же, вы начнете утверждать, что пошли на этот шаг в надежде отомстить за зло, причиненное его отцом вашему отцу.
- Истинная правда, ваше высокопреосвященство! - в негодовании вскричал я. - Да погибнет моя бессмертная душа в вечном огне, если мною владели иные побуждения!
Наступило молчание. Затем его глаза сверкнули на меня из-под приспущенных век, и он глубоко вздохнул. Но когда он снова заговорил, его голос звучал разочарованно и иронично.
- Так вот почему вы целых три года предавались ленивому безделью, своими шутками и проделками скрашивая досуг вашего врага и не желая слышать голос отца, который вопиет из могилы об отмщении за поруганную честь вашего рода. Видимо, вам не представилось случая свести счеты с тираном; а быть может, вы решили удовлетвориться тем, что вас кормят, поят, привечают и наряжают?
- О, пощадите, ваше высокопреосвященство! - взмолился я, сгорая от стыда. - Смилуйтесь надо мной, позвольте мне вычеркнуть прошлое из памяти. Если бы не заступничество вашей сестры, меня непременно повесили бы; это по ее повелению я отправился в Рим, чтобы…
- …чтобы найти тепленькое местечко у меня на службе, - не повышая голоса, закончил он вместо меня.
Затем он резко встал, и его следующие слова прозвучали для меня как раскат грома:
- И забыть об отмщении?
- Увы, ваше высокопреосвященство, - только и смог ответить я. - Преследуя эту призрачную цель, я превратил свою жизнь в сущий ад и уже сыт этим по горло. Но я учился военному делу, синьор. И теперь мне хотелось бы навсегда расстаться с прикрывающими мою спину чудовищными тряпками и облачиться в солдатские доспехи.
- Почему вы прибыли сюда в таком виде? - неожиданно спросил он.
- Таково было желание мадонны Лукреции. Она сочла, что в наряде шута путешествовать безопаснее и, следовательно, проще выполнить ее поручение.
Он понимающе кивнул и, склонив голову, принялся расхаживать взад и вперед по своему кабинету. Вновь наступило молчание, нарушаемое лишь шлепаньем его мягких туфель по полу да слабым шуршанием складок его пурпурной шелковой мантии. Наконец он остановился передо мной и снизу вверх - я был на целую голову выше него - посмотрел на меня в упор.
- Это совсем не лишняя предосторожность, - одобрительно произнес он, теребя пальцами свою каштановую бороду. - Я воспользуюсь уроком, который преподала мне сестра. У меня есть поручение для вас, мессер Бьянкомонте.
В знак благодарности я слегка поклонился.
- Обещаю служить вам верой и правдой, синьор, - сказал я.
- Не сомневаюсь, - улыбнулся он. - Иначе я не стал бы рассчитывать на вас.
Он резко повернулся и подошел к столу. Взяв лежавший там пакет, он секунду подержал его двумя пальцами и уронил обратно на стол, при этом внимательно взглянув на меня.
- Здесь мой ответ мадонне Лукреции, - медленно проговорил он. - Она должна получить его из ваших рук, и для этого вам придется вернуться в Пезаро.
Не веря своим ушам, я ошеломленно уставился на него.
- Ну? - не дождавшись от меня ответа, спросил он, и на этот раз в его голосе прозвучали металлические нотки. - Вы колеблетесь?
- Любой смельчак задумался бы на моем месте, - ответил я, внезапно обретя голос. - После того как мне под страхом смерти было запрещено пересекать границы владений синьора Сфорца, могу ли я появиться в Пезаро и встретиться там с синьорой Лукрецией?
- Ответ на этот вопрос я оставляю несравненному Боккадоро, королю шутов, прославившемуся своим остроумием на всю Италию. Но, быть может, мое поручение обескураживает вас?
Положа руку на сердце, так оно и было, и я не собирался отрицать это, но, призвав на помощь свое остроумие, которого, по его словам, у меня было в избытке, я постарался облечь свое признание в иносказательную форму.
- У меня действительно есть сомнения, ваше высокопреосвященство; но меня смущает не столько перспектива лишиться головы, сколько угроза, нависшая над вашими планами, - какими бы они ни были. Не окажется ли в сложившихся обстоятельствах более мудрым иное решение: отправить в Пезаро посланника, ничем не успевшего скомпрометировать себя при дворе Джованни Сфорца?
- Да, если бы я мог кому-нибудь доверять, - с удивившей меня откровенностью ответил он. - Не стану скрывать от вас, Бьянкомонте: в этом письме речь идет о вещах настолько важных, что ни за императорскую корону, ни за папскую тиару я не соглашусь, чтобы оно попало в чужие руки.
Он снова приблизился ко мне, и его тонкие пальцы с поблескивающим на одном из них аметистом - знаком его священного сана - слегка коснулись моего плеча.
- Навряд ли найдется в Италии другой человек, чьи интересы в этом непростом деле совпадали бы с моими в такой степени, как ваши, - понизив голос, проговорил он. - Поэтому я могу доверить свое послание только вам.
- Мне? - я едва не задохнулся от удивления - в самом деле, могло ли быть что-то общее у придворного шута Боккадоро и Чезаре Борджа, кардинала Валенсии?
- Именно! - горячо воскликнул он. - Вам, Ладдзаро Бьянкомонте, чьего отца Констанцо Сфорца, синьор Пезаро, лишил всех его владений. Здесь, в Риме, все готово, чтобы нанести ему сокрушительный удар, и когда это произойдет, узурпатор предстанет перед всеми в обличии столь жалком и отвратительном, что никто в Италии не посмеет протянуть ему руку помощи. Но учтите, - уже более сдержанно добавил он, - ни один человек не должен знать о нашем разговоре, и если уж я откровенен с вами, то лишь потому, что нуждаюсь в вашей помощи.
- Лев и мышь, - вполголоса произнес я.
- Да, если вам угодно.
- Но ведь Джованни Сфорца - муж вашей сестры! - невольно вырвалось у меня удивленное восклицание.
- Неужели это заставляет вас усомниться в моих намерениях? - слегка насупившись, спросил он.
- Нет-нет, нисколько, - поспешил я успокоить его.
- Мадонне Лукреции обо всем - или почти обо всем - известно, - улыбнулся он. - Информация, которая содержится в этом письме, послужит последним стежком, скрепляющим сеть, уготовленную для тирана Пезаро. Ну, теперь вы согласитесь выполнить мою просьбу?
Соглашусь ли я? Да ради того, чтобы его замысел осуществился хотя бы наполовину, я был готов навсегда остаться шутом и до конца дней своих терпеливо сносить насмешки и издевательства от ничтожнейших поварят и кухарок. Я попытался выразить все это словами, и, судя по тому, что его лицо слегка просветлело, мой ответ пришелся ему по душе.
- Вы поедете в том наряде, который на вас сейчас, - не терпящим возражений тоном продолжал он. - Моя сестра весьма кстати подсказала мне, что пелерина шута защищает надежнее самого крепкого панциря. Исполнив поручение, возвращайтесь в Рим, и я обещаю подыскать вам службу, которая будет достойна имени Бьянкомонте.
- Можете рассчитывать на меня, ваше высокопреосвященство, - торжественно пообещал я. - Я не подведу вас.
- Прекрасно, - ответил он, и его удивительные глаза вновь взглянули на меня в упор. - Когда вы будете готовы к отъезду?
- Сегодня же, ваше высокопреосвященство. Пословица "Поспешишь - людей насмешишь" придумана не для шутов.
Он удовлетворенно кивнул, отступил от меня и подошел к расписанному золотом по ультрамарину небольшому кованому сундучку восхитительной венецианской работы. Пошарив внутри, он извлек увесистый кошелек.
- Вот вам самый надежный попутчик, - сказал он.
Со словами благодарности я принял от него кошелек, вес которого лучше похвал льстецов свидетельствовал о том, что род Борджа не зря славился своей щедростью. Я положил кошелек на изгиб локтя левой руки и готов был попрощаться с кардиналом Валенсии, но у него как будто было еще что-то для меня.
- А вот это будет талисман, - подал он мне перстень с печаткой, на которой был вырезан бык, герб дома Борджа, - который поможет вам в минуту опасности и откроет перед вами многие запертые двери, - заключил он.
Затем он протянул руку, на которой поблескивал огромный аметист, и, заметив необычное положение пальцев: два были выпрямлены, а остальные - согнуты, я вопросительно взглянул на него.
- Преклоните колени, - велел он.