- Я выучилась у батюшки ничего не бояться, сударь мой.
- Жаль, сударыня. Признаюсь, мне очень хотелось бы, чтобы вы были как можно трусливей. Вы искали бы тогда руку, на которую можно опереться, и, быть может, вы избрали бы своим защитником меня.
- Любой, даже самой смелой женщине всегда нужна опора, сударь мой…
- И вы позволите мне быть вашим рыцарем? - живо вскричал колонист, перебив Адою.
- Благодарю вас, сударь, но у меня есть прямой защитник - достойный человек, на которого целиком полагался мой батюшка и могу положиться я.
- Я полагаю, это кто-нибудь из высших чинов колонии, - сказал Улток, притворяясь, будто не знает, о ком идет речь.
- Нет, сударь мой, тот, кому я могу всецело довериться, - это мой опекун, это… вот он, - закончила Адоя, указав на вошедшего в залу Белькоссима.
- Вот как? - сказал колонист, высокомерно взглянув на управляющего. - Какая досада, что я прежде не знал превосходных достоинств этого господина. Как говорят испанцы, имя на ошейнике защитило бы собаку.
Белькоссим не ответил ничего на эту грубую выходку и лишь переглянулся с молодой хозяйкой.
Слуга-негр распахнул обе створки двери из залы в столовую. Гость подал Адое руку - она не могла отказаться.
Стол был накрыт так же обильно, как и изысканно. Посуда была старинного тяжелого серебра, в фарфоровых ведерках со льдом стояли большие хрустальные графины, полные французских вин. Приборов на столе, почти квадратном, было четыре, и один из них, на почетном месте, отличался от остальных. Перед тарелкой стоял большой серебряный кубок с чеканкой, довольно хорошей работы. Его роскошь странно противоречила простым железным ножу и вилке с костяными ручками.
Заметив удивление Ултока, Адоя с неодолимой печалью сказала ему:
- Это батюшкино место, сударь мой.
Она села рядом и указала гостю место напротив себя. Белькоссим скромно уселся в конце стола.
Простые слова Адои "это батюшкино место" произвели на Ултока необыкновенное действие. Он взглянул на девушку помутившимся взором и воскликнул:
- Как, сударыня, здесь сидит ваш отец?
- Батюшку подло убили, - произнесла Адоя торжественно. - С того рокового дня его прибор всегда накрывают на том месте, где он сидел при жизни. - С горестной чувствительностью она продолжала: - Этот железный прибор был у батюшки еще тогда, когда он был беден и начинал создавать это поселение, и вы, друг мой, - она обернулась к Белькоссиму, - ему помогали. А этот богатый серебряный кубок поднесли ему негры с плантации в знак благодарности - это лучшее его сокровище. Он часто говорил, что этот скромный прибор и этот богатый кубок изображают, с чего он начал и к чему пришел. Бедный батюшка! - продолжала хозяйка. Забыв о присутствии гостя, она в слезах обратила взор на отцовское кресло. - Я как сейчас его вижу: какой он был добрый, почтенный…
- Довольно! Довольно, сударыня! - беспокойно воскликнул Улток и продолжал тихо и смущенно: - Простите меня, но это тяжелое для меня воспоминание. Я вашего батюшку знал, ценил его великие достоинства и не могу слышать о нем без тягостных ощущений.
Адоя, вся во власти горестных мыслей, сочла натуральным, что гость их разделяет. Ей даже был несколько приятен признак сочувствия в Ултоке.
Меж тем Белькоссим с самого начала разговора пристально глядел на колониста. Несколько раз под взглядом управляющего тот был вынужден даже опустить глаза. Из-за этого разговора ужин прошел еще печальнее, чем можно было ожидать.
Выйдя из-за стола, Адоя церемонно откланялась гостю и сказала, что Мами-За проводит его в спальню.
Мулатка взяла ночник и пошла впереди Ултока. Они прошли по длинному коридору. Мами-За открыла дверь комнаты, в которой ночевали спортерфигдтские гости, поставила свечу на стол и спросила Ултока, не нужно ли ему чего-нибудь.
- Нет-нет, - ответил он поспешно.
Прежде чем уйти, Мами-За с расстановкой произнесла пожелание, принятое в суринамских поселениях:
- Хозяин дает вам свою постель - дай же вам Бог мирных снов! - Она вышла и закрыла дверь.
- Постой! - крикнул Улток и шагнул к двери. - Так это комната… - Он не договорил.
Мулатка, решив, что гость зовет ее, вернулась и спросила, что ему угодно. Он потянул с ответом, чтобы не дать догадаться о своих прежних мыслях, и спросил:
- А где мои люди?
- В доме для проезжающих, массера.
- Пришли их ко мне, пусть помогут мне раздеться.
Мулатка поклонилась и вышла.
Оставшись один, Улток сумрачно поглядел вокруг и задыхаясь проговорил:
- Так это его комната - его комната! Он спал на этой постели… вот на этой! - И гость судорожно отпрянул от кровати.
Он подошел к столу и увидел часы на стене. Это были старинные часы из тех, что показывают также число и месяц. Машинально он посмотрел на них - и вскрикнул. Одиннадцатое сентября, пять часов… Он упал в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Несколько мгновений он сидел, погруженный в раздумья, а после в бешенстве вскричал, обращаясь сам к себе:
- Нет, я безумец! Архибезумец! Сам себя не узнаю! Два раза я сегодня терял голову и вел себя как младенец. Хорошо еще, эта гордячка была до того сама взволнована, что не заметила моего смятения. Но вот этот мерзавец Белькоссим… что-то он несколько раз на меня странно поглядывал. Ничего! Надо скорей возвращаться с добычей в бухту Палиест. Дома я тверд по-прежнему, а в гостях - дрожу и трушу. Что же Тарпойн и Силиба медлят - уж не заподозрил ли чего этот управляющий? Нет, все в порядке: вот они, слышу, идут.
Дверь открылась, и в комнату к плантатору вошли два угрюмых мулата.
XI
Тарпойн и Силиба
У рабов - Улток окрестил их зловещими именами двух местных ядов - были такие же свирепые лица, как и у хозяина. Они были близнецы и совершенно похожи друг на друга. К Ултоку они были слепо и безрассудно привязаны - так иногда хищные звери в неволе привязываются к укротителю. Они были преданны и бесстрашны и часто служили покорным орудием зверств плантатора.
Улток не раздевался. Прежде чем заговорить с рабами, он вышел из комнаты убедиться, что их никто не подслушивает: перегородки в местных домах обыкновенно очень тонки.
Внимательно все осмотрев и удостоверившись в безопасности, колонист вернулся, но заговорил все-таки шепотом:
- Где вас поместили? - спросил он Тарпойна.
- В доме рядом с сушильней для кофе, массера, - ответил тот.
- Вас запрут на ключ, это ясно. А что окна?
- Мы подумали об этом, массера. Решеток нет. Если нужно, мы сможем спуститься во двор на поясах.
- Как только вас запрут, спускайтесь и ждите меня у моста.
- Слушаем, массера.
- Но здесь ли Уров-Куров? - сказал колонист себе под нос.
- Перед заходом солнца Уров-Куров с сыновьями были в лесу, массера.
- Откуда ты знаешь?
- Они с сыном спрятались в тростниках у бири-бири и хотели убить здешнего охотника.
- "Серебряную бляху", - пояснил другой мулат, - одного из самых храбрых людей в колонии.
Он имел в виду знак, которым Купидон был награжден за храбрость.
- А ты это откуда знаешь? - удивленно спросил Улток.
- Они не убили "Серебряную бляху", он сам одного индейца ранил, а другого, может быть, убил.
- Сейчас он рассказывал об этом на кухне, - добавил Силиба.
- Проклятые растяпы! - воскликнул колонист и в бешенстве топнул ногой. - Так высунуться! Они все погубят, все! Уров-Куров старый воин, как он мог быть так неосторожен? Все пропало, здешние люди наверняка готовятся к обороне.
- Должно быть, так, массера, - ответил Тарпойн. - В доме неспокойно, и я видел, как через двор идут негры с оружием.
- Чума забери этих индейцев! - в новом приступе гнева повторил колонист. - Такой случай пропал!
- Если хочешь, массера, мы можем поджечь сушильню, - сказал Силиба.
- А в суматохе зарежем Белькоссима, - продолжил Тарпойн. - Без управляющего негры будут все равно, что куры без агарми.
- Индейцы прячутся теперь в кофейных деревьях и ждут сигнала, - продолжил Силиба. - Они увидят пламя и придут сюда, а мы выдвинем для них мост.
- Я узнал, где комната молодой хозяйки, - сказал Тарпойн. - Она заперта изнутри, но, - продолжал он таинственно, - на мой голос откроется. Пока тушат пожар, мы с братом похитим бледнолицую барышню. Завтра на рассвете она будет на твоей шхуне, и мы выйдем из бухты Палиест в море. Если за ней приедут к тебе на плантацию, ее там не найдут и подумают, что она в плену у пяннакотавов Уров-Курова.
Покуда рабы излагали этот гнусный план, впрочем, очень мало отличавшийся от того, что придумал сам плантатор, Улток сидел и размышлял.
- А если сушильня не загорится! - грубо ответил он. - А если ее потушат? А если вас поймают при попытке поджога, скоты?
- Ты не отвечаешь за своих рабов, массера, - возразил Силиба.
- Мы не справимся - мы и пострадаем, - продолжил Тарпойн.
- А под пыткой вы не заговорите, не признаетесь во всем? - грозно вопросил Улток.
Эти слова не столько возмутили, сколько огорчили близнецов. Они переглянулись, а Тарпойн, сдерживая волнение, с упреком сказал хозяину: