К счастью, эти дикари появлялись в кают-компании только во время трапез. Хотя в китобойном флоте и считается, что эта каюта принадлежит всем офицерам, но Ахав, как, впрочем, и все остальные американские капитаны-китоловы, придерживался в этом вопросе иного мнения. Он считал, что каюта принадлежит только ему, а помощники и гарпунщики сюда допускаются лишь благодаря его, капитана, любезности. Так что жили помощники и гарпунщики, по существу, не в каюте, а вне ее, и, надо сказать, проигрывали от этого не так уж много, ибо она имела весьма мало общего с тем, что мы привыкли называть кают-компанией. Обстановка в ней была отнюдь не компанейская, а
скорее наоборот, потому что Ахав был не тем человеком, чтобы проводить время в компании других. Хотя он и жил среди людей, но был похож на старого медведя, который с наступлением осени спешит забиться в свою унылую берлогу.
Глава двадцать четвертая
Дозорный на мачте
С восхода и до заката солнца на мачтах всех американских китобойцев каждые два часа сменяют друг друга дозорные. Их выставляют сразу же, как только судно выходит из гавани; если же, после трех-четырех лет плавания, возвращаясь на родину, корабль заполнил добычей не все трюмы и бочки, то, в надежде добыть еще хотя бы одного кита, дозорные остаются на своих постах до тех пор, пока корабль не войдет в гавань. Таким образом, сложив все те часы, которые китобой проводит на верхушке мачты, мы убедимся, что эти часы в своей совокупности составляют несколько месяцев.
Я не могу, к сожалению, сказать, что место, где китобою приходится проводить так много времени, имеет какие- либо удобства или что-нибудь, похожее на уют. Дозорному приходится стоять на двух тонких параллельных брусьях, которые прикреплены к верхушке грот-мачты, а если иметь в виду, что при этом волны швыряют корабль из стороны в сторону, то надо признаться, что здесь не уютнее, чем на рогах у разъяренного быка.
И все-таки стоять на мачте в хорошую погоду в тропических широтах - это такое удовольствие, которое стоит всех невзгод. Особенно, если ты человек мечтательный. Стоишь себе один, возвышаясь над качающейся палубой, словно шагаешь по океанскому простору на гигантских ходулях. Кругом - величественная стихия, наверху - безмятежное южное небо; все дышит покоем и настраивает на беззаботность. О чем заботиться там, где нет ни газет, ни новостей, ни семьи? Даже не думаешь о том, что сегодня на обед, потому что неизменное меню уже составлено на
несколько лет вперед и все припасы для него надежно упрятаны в трюмы.
Обычно, когда наступала моя очередь быть дозорным, я не спеша карабкался по вантам навстречу Квикегу или кому-нибудь другому, спускавшемуся вниз, чтобы уступить мне свое место на верхушке мачты; мы оба останавливались на марсе поболтать, потом оба продолжали свой путь - один вниз, другой - наверх; потом, присев на мар- са-рей, я оглядывал все свое громадное водное хозяйство и только после этого неторопливо добирался до верхушки.
Должен признаться, что дозорным я был неважным. Разве мог я, забравшись на такую высоту, где рождались и мысли, соответствующие этой высоте и обнимающие собой всю вселенную, разве мог я на такой высоте помнить главную заповедь дозорного? А заповедь эта гласит: "Не зевай, смотри в оба и обо всем, что заметишь, кричи вниз"!
Я должен по-дружески предупредить вас, владельцы китобойных судов: если к вам придет наниматься бледный юноша с высоким лбом и мечтательными глазами, не берите его в команду, он слишком склонен погружаться в размышления. Такой мечтатель может проторчать на мачте хоть всю жизнь, но это не принесет вам никакой прибыли. Не зря ведь один гарпунщик сказал однажды такому вот юному философу:
- Эй ты, обезьянка! Мы больше года уже плаваем, а ты еще не заметил ни одного кита. Что-то, когда ты стоишь на мачте, киты нам попадаются реже, чем зубы у курицы!
Может быть, и правда, киты не попадались на пути корабля, когда этот юноша был дозорным, а может быть, целые стада китов проплывали мимо, только зачарованный ритмичным покачиванием мачты и своими мыслями, которые в том же медлительном ритме сменяют одна другую, этот одинокий мечтатель погружался в необъятную бездну своей души, и далекий плавник, мелькнувший в океане, как и все другое, мимо чего скользит взор, представлялись ему каким-то неясным воплощением его грез, растворяющихся во времени и пространстве.
Но горе тебе, если погруженный в эти поэтические грезы, ты забудешься и передвинешь ногу или разожмешь руку, сжимающую тонкий поручень! В тот же миг ты с ужасом вернешься к действительности; и может случиться, что
в этот прекрасный солнечный день, когда так прозрачен воздух и ласковы волны, ты сорвешься с мачты и с ужасным коротким криком полетишь вниз головой в морскую пучину и навсегда скроешься в ее синеве. Помните об этом, о юные мечтатели!
Глава двадцать пятая
Золотая монета
Через несколько дней после истории с трубкой, как-то после завтрака Ахав поднялся из каюты на палубу. В это время дня он, подобно большинству других капитанов, имел обыкновение прогуливаться на шканцах точно также, как сухопутные братья моряков имеют обыкновение после завтрака прогуливаться в саду.
Костяная поступь громко раздавалась по всему судну, и однообразный маршрут капитана от грот-мачты до нактоуза и обратно был отмечен на палубе маленькими выбоинами, которые оставлял после себя каждый его шаг. И, как шаги его оставляли следы на палубе, так и одинокая, неутомимая мысль оставляла следы на его лбу, искореженном мрачными морщинами. В это утро морщины его были глубже, чем обычно, и глубже, чем всегда, вонзался в палубу его костяной каблук; неотступная тяжкая мысль, владевшая им безраздельно, казалось, шагает вместе с ним по шканцам от грот-мачты до нактоуза и обратно.
- Ты заметил, Фласк? - прошептал Стабб. - Цыпленок уже стучится в скорлупу. Скоро вылупится.
Так прошел день: Ахав ненадолго уходил в свою каюту, но почти сразу же снова появлялся на палубе, и все шагал по ней и шагал, все с той же исступленной неподвижностью во взгляде.
Когда спустились сумерки, он остановился у борта, вставил костяную ногу в опорное отверстие, ухватился за ванту и приказал Старбеку собрать всю команду.
- Сэр? - недоуменно произнес Старбек, услышав приказ, который отдается на корабле лишь в самых чрезвычайных обстоятельствах.
- Всех на ют! - повторил Ахав и крикнул вверх: - Эй, мачтовые! Быстро - вниз!
Все собрались на шканцах, со страхом и удивлением глядя на Ахава, мрачного, как небо перед бурей, а он, взглянув на людей, шагнул вперед и возобновил свою угрюмую прогулку по палубе, словно перед ним не было ни души. Опустив голову, нахлобучив шляпу, он шагал и шагал, не слыша удивленного шепота матросов, но вдруг остановился и неистово выкрикнул:
- Люди! Что вы делаете, когда замечаете кита?
- Подаем голос! - хором откликнулись матросские глотки.
- Отлично! - восторженно воскликнул Ахав, словно радуясь дикому воодушевлению, которое вызвал у матросов его неожиданный вопрос. - А что вы делаете потом?
- Спускаем вельботы и идем в погоню!
- И под какую песню гребете?
- "Убитый кит или разбитый вельбот!"
Странное, яростное одобрение разгоралось во взгляде капитана при каждом ответе, а матросы с недоумением переглядывались, не понимая, почему от таких праздных, казалось бы, вопросов в них тоже разгорается какая-то свирепая радость. Внезапно повернувшись и крепко, почти судорожно ухватившись за ванту, Ахав сказал:
- Вы, мачтовые, уже слышали от меня приказание по поводу Белого Кита. Теперь я обращаюсь ко всем: ищите его!.. Видите эту золотую монету? - Он поднял кверху испанский дублон, сверкающий в солнечных лучах. - Цена ей шестнадцать долларов. Разглядите ее получше. Мистер Старбек, подайте мне молоток.
Пока Старбек ходил за молотком, Ахав тщательно тер золотой диск полой своего сюртука, словно желая, чтобы золото сверкало еще ярче. Взяв у Старбека молоток и держа его высоко поднятой рукой, а другой рукой подняв монету, он шагнул к грот-мачте и торжественно заявил:
- Тот из вас, кто первым увидит кита с белой головой, морщинами на лбу и свернутой челюстью, тот, кто первым увидит белоголового кита с тремя ранами у хвоста по правому борту, тот, кто первым крикнет, что видит Белого Кита, тот получит этот золотой!
- Ура!.. Ура!.. - кричали матросы, размахивая зюйдвестками, пока Ахав прибивал монету к мачте.
- Итак, помните о Белом Ките! - воскликнул Ахав и бросил на палубу молоток. - Навострите глаза, братцы! Вглядывайтесь в воду, ищите в ней белое пятно, и если заметите хоть белую точку, подавайте голос.
С особенным интересом прислушивались к словам капитана гарпунщики, а при упоминании о свернутой челюсти и морщинистом лбе, каждый из них вздрогнул, как будто вспомнил что-то страшное из своего прошлого.
- Капитан Ахав, - спросил Тэштиго, - не тот ли это белый кит, которого называют Моби Дик?
- Моби Дик? - воскликнул Ахав. - Так ты знаешь Белого Кита, Тэш?
- Он еще так странно взмахивает хвостом, когда уходит под воду, да, сэр? - медленно проговорил Тэштиго.
- И фонтан у него тоже не такой, как у других китов, так ведь, капитан? - спросил Дэггу. - Он какой-то особенно раскидистый и очень недолгий, верно?
- Ив ней гарпун! - закричал Квикег. - Одна гарпун, два, три… много-много гарпун и все вот так… крутить, крутить… - и он принялся вращать рукой, будто откупоривая бутылку.
- Как штопор! - радостно подсказал ему Ахав. - Да, Квикег, все гарпуны, застрявшие в нем, перекручены и согнуты; ты прав, Дэггу, фонтан у него похож на сноп пшеницы; верно, Тэштиго, он взмахивает хвостом, будто это кливер, сорванный шквалом. Смерть и дьявол! Это Моби Дик! Моби Дик! Моби Дик!