Однако римляне сражались совсем иначе. Легионер или боец вспомогательного отряда не дрался сам по себе, а являлся, в первую очередь, частицей своего подразделения. Разумеется, от него все равно требовали отваги, но, главное, он должен был помнить, что представляет собой часть единого целого. А если все части и впрямь действовали как единое целое, если каждый боец неукоснительно выполнял приказы, вместе они становились почти непобедимыми.
При этом свободы у римских воинов было больше, чем казалось со стороны. Так же как сейчас, в недавней схватке с паннонцами, римляне проявляли в бою личную инициативу, но не для показухи, не для похвальбы своей отвагой, а в интересах всего подразделения.
И паннонцы сражались так же. Они выучились этому у римлян, и Арминий гадал, способен ли на такое его народ. Ему хотелось в это верить, ведь иначе римляне неминуемо превратят Германию в одну из своих провинций, как уже превратили Галлию, а теперь превращают Паннонию.
Раненый воин неподалеку не смог удержаться от стона. Арминий прикончил его и посмотрел, нет ли у убитого чего-нибудь стоящего. К досаде германцев, у большинства паннонцев не было ничего ценного. Если бы Арминий знал это заранее, возможно, он не стал бы его добивать.
Хотя нет - существовал категорический приказ добивать раненых противников, и Арминий понимал, что это продиктовано не пустой жестокостью. Если легионеры и бойцы вспомогательных когорт существуют как часть чего-то большего, то же самое относится к воинам врага. Римляне не просто стремились убивать паннонцев, они хотели уничтожить саму идею их национального единства.
И Арминий с беспокойством думал о том, что Рим относится так ко всем, кто оказывает империи сопротивление: не только к Паннонии, но и к его родной Германии.
Арминий внимательно проследил за тем, чтобы его люди не оставили на поле живых, бросив убитых на потребу птицами и лисам.
Когда он во главе своего отряда возвращался в лагерь, который германцы делили с римлянами, его охватило неприятное чувство. Арминий выполнял приказы Рима, но не чувствовал себя римлянином. Так кто же он?
"Неужели я всего-навсего цепной пес Рима?"
Кто без сомнения являлся римским псом, так это Флав, старший брат Арминия, которому по-настоящему нравилась служба во вспомогательных войсках. Флав участвовал в боевых действиях где-то в Паннонии, служа Августу не на страх, а на совесть. Где именно сражается его брат, Арминий не знал, да и не желал выяснять. Он до сих пор не мог решить - пугает его Флав или выводит из себя; скорее всего, последнее.
Приблизившись к лагерю, Арминий с облегчением выбросил мысли о брате из головы.
Все военные лагеря легионов, разбросанные на огромном пространстве, по рубежам необъятной империи, были разбиты по единому плану. Друг от друга они отличались только размерами (в зависимости от того, сколько в них размещалось подразделений), в остальном же были похожи как две капли воды. Стандартизация была еще одной идеей римлян, новой для германцев. Но Арминий хорошо понимал ее преимущества. Если ты раз за разом делаешь что-либо одинаково, ты начинаешь действовать в силу привычки, машинально, не задумываясь, не ломая голову над деталями, не отвлекаясь на посторонние мысли. И опять-таки, римляне тем самым сплавляли людей в некую общность.
Римский центурион - о его ранге говорил поперечный гребень на шлеме - приветствовал явившегося во главе отряда германцев Арминия поднятием руки.
- Сегодня твои бойцы сражались как волки, - сказал ветеран.
- Благодарю. Вы, римляне, тоже дрались свирепо, - отозвался Арминий.
Почти сразу он подумал, что "свирепо" - не самое подходящее слово. Не то чтобы неуместное, вполне приемлемое, но не слишком восторженное.
- Кстати!
Центурион щелкнул пальцами.
- Там, в лагере, тебя разыскивает человек из твоего племени.
- Благодарю еще раз. Он не сказал, зачем я ему понадобился?
Какие бы новости ни принес человек из земли херусков, Арминий боялся, что ничего хорошего не услышит. Только плохие вести путешествуют быстро; все почему-то считают, что хорошие могут и подождать.
- Мои отец и мать здоровы?
- Не знаю. Прости, - развел руками римлянин. - Я не спросил, а твой друг не очень хорошо говорит по-латыни.
Разумеется, самому центуриону и в голову не приходило выучить язык германцев. А что тут удивительного? Паннония - провинция Рима, и с чего бы находящемуся здесь римлянину учить язык наемников? Но если римляне превратят в провинцию и Германию, неужели там тоже всем придется перейти на латынь?
Арминий постарался отогнать эти мысли и вернуться к насущным делам.
- Спасибо, что рассказал мне. Я найду земляка, обязательно найду и разузнаю, что за вести он принес.
- Надеюсь, у тебя дома не случилось ничего страшного, - промолвил центурион с грубоватым сочувствием.
Его слова доказывали, что римский ветеран придерживается насчет новостей того же мнения, что и Арминий.
- Благодарю, - сказал Арминий и вместе со своими людьми поспешил к северо-западному углу лагеря, где германцы всегда ставили палатки.
Испокон веков во всех военных лагерях римлян палатки вспомогательных когорт располагались в северо-западном и северо-восточном углах. Скрупулезные во всем, римляне, найдя удачное решение, брали его за правило и уже никогда от него не отступали.
В расположении германцев Арминий и нашел своего земляка - точнее, тот первым его окликнул.
- Привет, Кариомер! - ответил Арминий, сразу узнав гостя.
Поспешно подойдя к соотечественнику, Арминий пожал ему руку и нетерпеливо спросил:
- Почему ты приехал? С матерью и отцом все в порядке?
- Насколько мне известно - да, - ответил Кариомер.
Они с Арминием не состояли в близком родстве, но выросли в одной и той же маленькой деревушке.
- Во всяком случае, когда я отправился в путь, они были живы-здоровы, - продолжал Кариомер.
- Что ж, ты снял тяжесть с моей души, - отозвался Арминий. - Пойдем, поужинаешь со мной - ты, должно быть, проголодался после дальней дороги.
- Ты прав, я голоден как пес.
Кариомер и Арминий получили у поваров миски с ячменной кашей и кружки с вином. С жадностью опустошив миску, Кариомер заявил, что даже не заморил червячка.
- Я все еще голоден, - сказал он, глядя на опустевшую посудину. - Что это за еда - без мяса?
Он выпил и заметил:
- А вино тут в общем неплохое.
- Неплохое, - подтвердил Арминий. - С мясом же дело обстоит так: римляне считают, что из-за мясной пищи воин становится нерасторопным. Может, они и правы, не знаю. Но я уже привык к такой еде. Раньше мне и в голову не пришло бы, что можно обходиться без мяса, а сейчас уже все равно. Я вообще многое привык делать на римский лад.
- Наверное, тебе ничего другого не остается, но…
Кариомер внезапно умолк, потом заговорил снова:
- Но я бы этим заниматься не стал.
- Я не Флав, - отрезал Арминий. - Я…
Он покачал головой, словно отгоняя мошкару. Порой он сам не знал, кто он.
- Ладно, выкладывай новости. Я благодарю богов, что ты не принес дурных вестей о родителях, остальное я как-нибудь переживу. Итак, с чем пожаловал?
Кариомер осушил кружку до дна и с сожалением посмотрел на нее, словно предпочел бы сначала напиться, а уж потом говорить. Однако деваться было некуда, и он со вздохом пробормотал:
- Я хочу кое-что рассказать о Сегесте.
Арминий хмыкнул. Сегест, один из вождей херусков, любил римлян и доверял им гораздо больше, чем Арминий. Впрочем, для Арминия самым важным было то, что Сегест являлся отцом его невесты.
- А что с ним? Он здоров?
- Перед тем как я уехал, был здоров, - проворчал Кариомер.
Совсем другим тоном он рассказывал об отце и матери Арминия, как будто ему вообще не хотелось говорить о Сегесте. Наконец Арминий не выдержал наступившего молчания.
- Выкладывай, что хотел. К чему тянуть? Не затем же ты добирался сюда из дома, чтобы сообщить мне, что там все здоровы.
- Ты прав, - со вздохом отозвался Кариомер.
И все-таки он продолжал мяться, пока наконец не выпалил единым духом:
- Он отдает Туснельду другому!
Говорят, получив рану, не сразу чувствуешь ее. Арминий был с этим не согласен: всякий раз, когда его полосовали мечом или когда в него вонзалась стрела, рана сразу вспыхивала огнем. Но сейчас он уставился на земляка, разинув рот, как будто никак не мог уяснить смысл слов Кариомера. Так оно и было: да, он слышал слова, но они не желали укладываться в голове.
- Кому? - спросил Арминий с придыханием, словно ухающий филин.
Говорят, услышать филина средь бела дня - дурная примета. Но до примет ли тому, у кого отнимают женщину?
- Он обручил ее с Тадрасом, - ответил Кариомер.
Арминий услышал скрип своих зубов. Они заскрежетали, как жернова, и лишь немалым усилием воли он заставил себя прекратить так сильно сжимать челюсти.
Тадрас был примерно тех же лет, что и Сегест, тоже находился в дружественных отношениях с римлянами, но это не объясняло такого решения!
- Почему?
Арминию как будто трудно было выдавить больше одного слова.
- Я не знаю наверняка. Сегест не объясняет мне, почему принимает то или иное решение. Скорее всего, он думает, что ты не вернешься с этой войны. Он хочет, чтобы Туснельда подарила ему внуков… А Тадрас долгие годы был ему верным другом.
- Зачем же тогда он пообещал Туснельду мне? - прорычал Арминий. - Неужели он думает, что у меня нет чести, что я проглочу это оскорбление?
- А как ты поступишь? - спросил Кариомер, охваченный недобрыми предчувствиями.