Но окрика Арминия оказалось достаточно. Собаки остановились, и две из них - этих Арминий узнал - склонили набок мохнатые головы. На их мордах появилось такое выражение, что Арминий не удержался от смеха: собаки походили на людей, которые силятся что-то вспомнить. Может, они узнали его по голосу? Или по запаху?
Ему вспомнилась история, поведанная одним римлянином: тот пересказал греческую поэму, которая повествовала о верном псе, вспомнившем своего хозяина. Хозяин вернулся домой после многолетних странствий, и пес, узнав его, умер.
Арминий мало знал о греках, но, судя по всему, римляне считали их очень умными. Поскольку германцы были того же мнения о римлянах, греки и впрямь были умны… Не так ли? Хотя… Если греки действительно такие умники, почему всем заправляют не они, а римляне?
- Привет, Копье. Привет, Быстрый, - серьезно сказал Арминий и почесал собак за ушами.
Они позволили себя приласкать, а будь на месте Арминия чужак, не избежать бы ему укуса. Остальные собаки, которые выросли или родились уже после отъезда Арминия, смотрели на Копье и Быстрого, словно удивляясь, почему они так привечают незнакомца.
Вот и некоторые германцы привечали римлян, и к таким германцам относились брат Арминия и Сегест. Сегест никогда не скрывал своей симпатии к Риму. Он утверждал, что Германия больше выиграет, чем проиграет, оказавшись под сенью крыл римского орла. Арминий и раньше сомневался в его правоте, а теперь яростно отвергал любое мнение Сегеста лишь потому, что то было мнение отца его невесты, который предал его.
На собачий лай вышел человек с топором - узнать, что происходит. Человек был седым как лунь…
- Отец! - воскликнул Арминий, бросаясь к нему.
- Арминий!
Отца Арминия звали Зигимер. Когда Арминий отправился учиться у римлян боевым навыкам, Зигимер не был таким седым и сутулым. Пожилого германца еще рано было называть стариком, но все же годы брали свое.
Они обнялись, и Арминий забыл обо всем.
- Как хорошо снова видеть тебя! Как хорошо быть дома! - с чувством вымолвил он и расцеловал Зигимера в обе щеки, а потом в губы.
- Как дела у Флава? - спросил отец.
Арминий скривился.
- Когда я в последний раз получал о нем вести, Флав был здоров, - осторожно промолвил он. - Это было… Дай-ка вспомнить… Два месяца тому назад или чуть больше.
- Римляне - глупцы, раз не определили двух братьев в один отряд, где вы могли бы состязаться друг с другом в отваге, - заметил Зигимер.
- Римляне - глупцы, - согласился Арминий, но потом решил объяснить отцу, как римляне смотрят на такие вещи. - Им нет дела, будут ли бойцы состязаться друг с другом в доблести. Им нужно, чтобы воины исполняли то, что приказано.
Он снова поморщился.
- Флаву это всегда хорошо удавалось.
Отец закашлялся.
- Послушание бывает полезно. Я лупил тебя гораздо чаще, чем твоего брата.
- Да, знаю.
На сей раз Арминий ответил кратко, потому что вовсе не хотел размолвок с отцом. Однако все же не удержался и заметил:
- Римская служба пришлась Флаву по вкусу.
Судя по всему, Флав вообще жалел, что не родился римлянином. В своей приверженности ко всему римскому он превосходил даже Сегеста. Арминий тоже уважал римлян, в том числе за их беспощадность, но это не означало, что ему хочется стать таким, как они. Напротив, он лишь укрепился в своей решимости остаться самим собой.
От отца не укрылось, что сын замялся.
- Я знаю, вы с Флавом не сходитесь во взглядах. Но все равно вы оба - мои сыновья.
- Да, отец.
Арминий понимал, что Зигимер вряд ли может что-нибудь к этому добавить.
Несмотря на разногласия между братьями, Арминий тоже был привязан к Флаву, но не доверял ему. Знай Флав, как глубоко презирает Арминий римлян, как негодует на них и как их опасается - об этом тут же стало бы известно римскому командованию. И тогда Тит Минуций Басил вряд ли отпустил бы Арминия домой.
- Раз ты вернулся, - продолжал Зигимер, - заходи в дом и выпей со мной вина, чтобы порадовать мое сердце.
Он кивнул спутнику Арминия.
- И ты тоже, Кариомер. Я в долгу перед тобой за то, что ты нашел моего сына и привел его обратно в Германию.
- С удовольствием.
Кариомер вел себя вежливо, но не отрицал, что Зигимер и впрямь ему обязан. Не приходилось сомневаться, что в ближайшее время он взыщет этот долг, если не с Зигимера, так с Арминия.
Главный дом усадьбы представлял собой внушительное деревянное строение примерно в сорок локтей в длину и пятнадцать в ширину. Четыре крепких столба по осевой линии поддерживали крутую соломенную кровлю, защищавшую обитателей дома от дождя и снега. К восточной стене примыкали стойла, в которых семья держала домашних животных: лошадей, свиней и овец.
У окна, смотревшего на запад, располагался очаг; в хорошую погоду большая часть дыма выходила наружу. В морозные зимние ночи окно закрывали ставнями, а животных заводили в дом. Конечно, тогда становилось слишком тесно и дымно, не говоря уж о запахе, но легче было смириться с этим, чем с потерей скота.
Потянув за сыромятный ремень засова, Зигимер открыл дверь и крикнул с порога:
- Веледа! Глянь-ка, кто наконец явился!
Мать Арминия, сидевшая за прялкой на деревянном табурете (предмете римской роскоши, купленном у заезжего торговца), вскочила и поспешила к сыну, чтобы обнять его и поцеловать.
- Как я рада видеть тебя дома! - приговаривала она между поцелуями.
- Дома хорошо, - отозвался Арминий. - Я жалею только о причине, побудившей меня вернуться.
В горле отца, как раз наливавшего вино, заклокотало - звук этот походил на рычание рассерженного охотничьего пса.
- Забрав Туснельду и пообещав ее этому мерзавцу Тадрасу, Сегест оскорбил не только тебя, но и всю нашу семью и всех наших сторонников. Знай - что бы ты ни сделал для восстановления своей попранной чести, тебя поддержат многие воины.
- И я сказал то же самое, - промолвил Кариомер.
- Я знал бы это, даже если бы ты промолчал, - ответил Арминий. - Я думал об этом деле всю дорогу, от самой Паннонии… А, спасибо, отец.
Он принял у Зигимера глиняную чашу - сосуд изготовил гончар-германец, зато плескавшееся в чаше красное вино со сладким запахом было привезено из земли, которой правили римляне.
- Твое здоровье, - сказал Зигимер, приветственно поднимая свою кружку.
- И твое. - Арминий повторил его жест.
Так же поступили мать Арминия и Кариомер.
Арминий выпил; ему доводилось пробовать вино получше, но попадались вина и гораздо хуже, поэтому он одобрительно кивнул.
- Ты думал о том, как тебе поступить… - напомнил Зигимер, поигрывая фибулой, скреплявшей его плащ.
Будучи человеком знатным и богатым, он носил золотую фибулу, украшенную красными, как вино, гранатами, тогда как обычные общинники застегивали свои плащи бронзовой булавкой, а бедняки и вовсе обходились простыми колючками.
- Если ты решишь разобраться с Сегестом или Тадрасом, мы тебя поддержим, - произнес Зигимер.
Арминий почувствовал, как напрягся отец, произнося эти слова. И все равно Зигимер произнес их, к тому же без колебаний. Арминий любил его за это.
- Отец, я не хочу начинать кровавую распрю с Сегестом, - сказал Арминий. - Сейчас не следует затевать междоусобицу. Мы должны объединиться для борьбы с римлянами.
- Твои слова, на мой взгляд, звучат мудро, - промолвил Зигимер. - Не всякий способен на такую мудрость. Сегест на нее неспособен. Он скорее пойдет с римлянами, чем против них. Я слышал, как раз этим отчасти объясняется то, почему он забрал у тебя Туснельду и отдал ее Тадрасу. Тадрас тоже любит римлян.
- Любит лизать им задницу, хочешь ты сказать, - заметил Кариомер.
- Кое-кому из них пришлось бы по вкусу, если бы Тадрас этим занялся, - сказал Арминий.
Кариомер и Зигимер скривились от отвращения. Как и Веледа. Разумеется, мужеложство порой встречалось и среди германцев, однако оно порицалось, и предающиеся подобному пороку держали свои наклонности в секрете. Об этом лишь шептались, ибо говорить о таких вещах вслух считалось неприличным, а застигнутых с поличным подвергали мучительной казни.
Римляне же не просто свободно говорили о мужеложстве, но и открыто предавались такому разврату. Когда Арминий об этом узнал, он был потрясен. Впрочем, то было далеко не последнее пережитое им при виде римских нравов потрясение. Не меньше он был поражен, узнав, что распутники, исполняющие в этом блуде женскую роль, не считаются и не являются слабыми и женоподобными. Так, с паннонскими повстанцами мужеложцы сражались столь же отважно, как и все остальные воины. Расскажи ему кто-нибудь о таком, Арминий бы не поверил, но не мог не верить собственным глазам.
- Если ты не хочешь начинать вражду с Сегестом и его сторонниками, как же ты собираешься восстановить свою честь?
Отец снова вернулся к насущным делам - и увел разговор от того, что его не интересовало. Зигимер всегда был честен и прям.
- Ну, все зависит от того, выдана ли Туснельда замуж за Тадраса или только обещана ему, - ответил Арминий.
- Она ему обещана, - подала голос Веледа. - Девушка еще не уехала из усадьбы Сегеста.
Арминий облегченно вздохнул.
- Это упрощает дело.
И впрямь - до заключения брака еще оставалась возможность все уладить. Но если бы обряд уже свершился, даже убийство Тадраса могло не вернуть Арминию Туснельду. Вдовы обычно оставались одинокими до конца своих дней - а стоило ли растрачивать впустую жизнь такой молодой, хорошенькой девушки?