Введение
Болен не человек - болен текст
Психосемиотика - продолжение и развитие психоанализа. Более того, психоанализ всегда и был психосемиотикой. Уже в "Очерках по истерии" З. Фрейдом проводится одна из основных идей семиотики: знак (симптом) является чем-то одним, что стоит вместо чего-то другого, заслоняет собой что-то другое. Так, истерическое тело - это вывеска знаков. Пример Фрейда: невралгия лицевого нерва - вытесненный и вышедший наружу знак пощечины.
Пытаясь воспроизвести травмирующую сцену, - пишет Фрейд в "Случае Элизабет фон Р.", - пациентка погрузилась в далекое прошлое - во времена серьезных душевных переживаний, вызванных сложными отношениями с мужем - и рассказала об одном разговоре с ним, о некоем замечании с его стороны, которое она восприняла как тяжкую обиду; причем она вдруг схватилась рукой за щеку, закричала громко от боли и сказала: "Это было все равно, что удар по лицу". При этом боль окончилась, и приступ завершился.
Нет сомнений, что речь идет о символизации; она чувствовала себя так, как будто ее на самом деле ударили по лицу. <…> Ощущение "удара по лицу" превратилось в невралгию тройничного нерва (Курсив мой. - В. Р.).
Чем отличается психосемиотика от психоанализа? По форме она напоминает классический психоанализ и структурализм. По содержанию - Лакана с его эксплицитными экскурсами в лингвистику, антропологию и логику (но не в семиотику Пирса и Морриса). Чем еще отличается психосемиотика от психоанализа, если к нему причислять и Лакана? Тем, что она не чурается данных клинической психиатрии и характерологии. В этом проявляется ее сходство с дазайн-анализом Бинсвангера, а отличие - в том, что тот опирался на Хайдеггера, а ты опираешься на Витгенштейна, теорию речевых актов и семантику возможных миров.
В чем основное методологическое зерно психосемиотики помимо ее принципиальной интердисциплинарности? В ее, если так можно выразиться, лингвистическом идеализме. Лингвистический идеализм - это, например, гипотеза Сепира и Уорфа. Не реальность порождает язык, но реальность порождается языком. Основной тезис психосемиотики состоит в том, что психическая болезнь - это болезнь языка, что болеет не тело, болеет текст. Болен не человек - болен текст.
Рассмотрим два высказывания:
1. У меня болит живот.
2. У меня болит душа.
В обоих случаях имеют место тексты, но в первом - референция происходит к некой части тела, а во втором - к чему имеет место референция во втором случае? - скажем так, к сознанию. Просто, так не говорят: "У меня болит сознание", но имеется в виду по преимуществу именно это. Душевные болезни - это (знак равенства) болезни, расстройства сознания. Современный средний человек скорее не задумывается над тем, есть ли у него душа, и если его спросить об этом, он, вероятно, скажет, что скорее нет, что это некая языковая метафора. Итак, речь идет о сознании, то есть о старинной философской дилемме разграничения сознания и бытия. Как говорили в Кембридже во времена Рассела и Витгенштейна, "What is mind? - No matter. What is matter? - Never mind".
Когда человек свидетельствует о том, что у него болит живот, он свидетельствует о чем-то более или менее простом, физиологически и анатомически определенном. В ответ на такое заявление его могут направить на ультразвуковое исследование или гастроскопию; по результатам станет ясно, что в определенном месте того, что он называет своим животом, образовалась язва, которая вызывает специфическое ощущение боли.
В случае, когда человек говорит, что у него болит душа, он не может указать на то место в своем сознании, где именно у него болит. Он может сказать, что при этом у него теснит в сердце, ломит голову, он испытывает неприятные ощущения под ложечкой, но это будут дополнительные, сопутствующие признаки, а вовсе не симптоматические точки, которые можно физиологически зафиксировать как места душевной боли.
В этом смысле истерия представляет собой и самый простой случай и самый сложный. Допустим, человек говорит: "У меня болит сердце", и кардиограмма выявляет действительно какие-то существенные изменения в сердечно-сосудистой системе. И допустим, другой человек говорит: "У меня болит сердце", и приборы показывают, что сердце у него совершенно здоровое, то есть у этого второго человека - истерические боли в сердце (предположим, что такие действительно существуют). И вопрос заключается в том, что формально у человека с истерическими болями болит сердце, а фактически у него болит душа. В каком смысле этот случай можно назвать простым, а в каком - сложным?
Истерия является простой проблемой в том смысле, что в ее случае истерический стигм на теле субъекта выступает иконизированным сообщением типа "Помогите мне", "Я не могу говорить!", "У меня болит сердце от тоски" и т. д. в духе книги Томаса Саса "Миф о психическом заболевании". В случае истерии ясно, что не тело является источником боли, что тело является только приёмником или передатчиком боли, а подлинным симптомом заболевания является текст, который молча передает этот истерический стигм.
Вся история изучения истерии - это, в сущности, история решения в ту или другую сторону вопроса, симулирует ли истерик или нет. Фрейд и Шарко считали, что не симулирует - это было по тем временам революцией в психиатрии. В 1970-е годы Томас Сас (Thomas Szasz) вновь стал считать, что истерия (как бы на новом методологическом витке) - есть семиотическая симуляция психической болезни, потому что психическая болезнь - это не настоящая болезнь, это миф. Но слово "миф" употреблено Сасом в позитивистском смысле: миф как нечто, что подлежит разоблачению. После работ Леви-Строса, которого Сас (в отличие от Лакана) явно не читал или не жаловал, употреблять слово "миф" в таком разоблачающем смысле было явным анахронизмом. Миф по Леви-Стросу - чрезвычайно сложное креативное образование, но миф предсемиотичен (там, где есть слово "миф", нет уже самого мифа, а там где есть миф, нет пока никаких слов), истерия же - явственно семиотична, поэтому мы лучше скажем, что психическая болезнь, в данном случае, истерия - не миф, а текст, то есть нечто в семиотическом смысле вполне определенное, в частности, имеющее план выражения (означаемое) и план содержания (означающее). В качестве означаемого выступает мнимая боль в сердце, которой на самом деле, с точки зрения соматической медицины, вовсе нет, а в качестве означающего выступает сообщение "У меня болит сердце (от тоски или отчаяния, или одиночества, или любого другого депрессивного истероподобного состояния души). В этом простота истерии как чего-то, с чего вроде бы уместно открывать проблему психического заболевания как текста, вернее, проблему того, что в качестве симптома психического заболевания выступает не человеческий орган, а некое послание, сообщение или высказывание, одним словом, текст или, в предельном случае, целый дискурс.
Но в этом же и сложность случая истерии: человеческое тело выступает само по себе как текст, с органами оно или без органов, само тело человека - это говорящее тело. Тело человека состоит не из органов, а из названий этих органов; тело может кричать, вопиять, а может хранить молчание. Валерий Подорога в своей "Картографии тела" может проиллюстрировать то, что я имею в виду.
Каждому телу присуща "своя" экономия желания. Взаимодействие телесной схемы и образа тела дает отправную точку в анализе образа "моего тела", т. е. неотделимого от телесного "я-чувства", или, выражаясь в духе лакановского психоанализа, от предрефлексивной формации эго. <…> Помимо человеческих тел также существуют тела войны, голода, тела зараженные, тела убитые, пытаемые, изможденные, угнетенные горем, мертвые, тела утопленников, повешенных и повесившихся, казнимые тела и также тела проституированные; тела медицинские, преступные, анестезированные, подвергнутые гипнозу или тела тех, кто принимает, просто опьяненные, тела шизофренические, мазохистские, садистские, феноменальные, тела удовольствия и боли, уязвленные, стыдливые, аскетические и рядом же тела спорта, тела body builded, побед и триумфов, идеальные тела, одетые и раздетые, обнаженные, тела террористические, тоталитарные тела, тела жертв и палачей; наконец, существуют видео-тела, фантазматические, виртуальные, тела-симулякры (тело-Мадонна, тело-Сталин, тело-Шварценеггер, тело-рэп, наци-тело). Мы погружены в среду, просто кишащую не нами произведенными телами… И мы должны перемещать свое тело в мире настолько осторожно, насколько этого требуют от нас эти "внешние тела".
Человек - ходячий текст, и тело его - это ходячий дискурс и без всякой истерии. Этот постулат, в общем, совершенно не нов. Если посмотреть историю семиотики со времен Августина, то семиотическая картография тела - дело совершенно обычное (об этом можно справиться, например, в книге Ю. С. Степанова "Семиотика", 1972).
И вот двойная артикуляция истерии путает все карты. Получается, что не только истерическое (и шире - психическое) заболевание это текст, то есть психически болеет не человек, а текст, создаваемый им, но что и любое соматическое заболевание - это тоже текст; и отсюда - в век семиотики недаром возникла такая дисциплина, как психосоматика, которая большинство соматических болезней вывела из психических причин (Александер Ф., Аман Г.).