Исходя из этого, нам, вероятно, будет легче понять, что же случилось с Иовом. Хотя в плероматическом состоянии, или состоянии бардо (как это называют тибетцы), царит совершенная фантасмагория, но с началом творения, т. е. с переходом мира в рамки строго определённых пространственно-временных событий, вещи начинают как бы тереться и толкать друг друга. Укрытый и защищённый краем отеческой мантии, Сатана то тут, то там ставит ложные, а в другом отношении верные акценты, благодаря чему возникают осложнения, которые, по всей видимости, не значились в плане Создателя, а потому производят на него ошеломляющее действие. В то время как бессознательная тварь, как то: животные, растения и кристаллы, функционирует, насколько нам известно, удовлетворительно, с человеком постоянно что-то не так. Правда, вначале его сознание почти не возвышается над уровнем животного, а потому и его свобода воли проявляется в крайне ограниченной степени. Однако Сатана им интересуется и на свой лад экспериментирует с ним, подбивая на неуместные поступки, а его ангелы учат человека наукам и искусствам, прежде находившимся под исключительной юрисдикцией совершенства плеромы. (А Сатана уже тогда заслужил имя "Люцифер"!) Странные, неожиданные выходки людей затрагивают чувства Яхве, а тем самым втягивают его в дела собственных созданий. Божественное вмешательство каждый раз оказывается настоятельной необходимостью. Но каждый раз прискорбным образом оно пожинает лишь мимолетный успех – даже драконовская мера утопления всего живого (за исключением избранных), которой, по мнению Иоганна Якоба Шойхцера, не избежали и рыбы (о чём свидетельствуют окаменелости), обеспечила лишь кратковременный эффект. И до, и после этого творение ведёт себя словно заражённое. Яхве же, как ни странно, всегда ищет первопричину в людях, которые, очевидно, не желают повиноваться, но никогда – в своём сыне, этом отце всех плутов. Такая неверная установка может привести лишь к интенсификации его и без того раздражительной натуры, так что у людей страх Божий повсеместно рассматривается в качестве принципа и даже исходного пункта всяческой мудрости. В то время как люди, находясь под столь жёстким контролем, собираются расширить своё сознание приобретением некоторой мудрости, т. е. в первую очередь осторожности или предусмотрительности , историческое развитие с всё большей очевидностью обнаруживает, что Яхве сразу же после дней творения откровенно упустил из виду своё плероматическое сосуществование с Софией. Место последней занял завет с избранным народом, которому тем самым была навязана женская роль. Тогдашний "народ" состоял из патриархального мужского общества, в котором женщине причиталась лишь ничтожная роль. Брак Бога с Израилем был, поэтому делом сугубо мужским, так же как и приблизительно одновременное с этим событием основание греческих полисов. Подчинённое положение женщины было вопросом предрешенным. Женщина считалась менее совершенной, чем мужчина, о чём свидетельствует уже восприимчивость Евы к нашептываниям Змия в раю. Совершенство – это предел стремлений мужчины, женщина же от природы склонна к постоянству. Фактически ещё и сегодня мужчина лучше и дольше выдерживает состояние относительного совершенства, которое, как правило, не подходит женщине и даже может быть для неё опасным. Стремясь к совершенству, женщина упускает восполняющую его позицию – постоянство, само по себе, правда, несовершенное, но зато образующее столь необходимый противовес совершенству. Ибо если постоянство всегда несовершенно, то совершенство всегда непостоянно, а потому представляет собой некое безнадёжно стерильное конечное состояние. "Совершенство бесплодно", говорили древние учители, в то время как "Несовершенное", напротив, несёт в себе зародыши будущего блага. Перфекционизм всегда упирается в тупик, и только постоянство испытывает нужду в поиске ценностей.
В основе брака с Израилем лежит перфекционистская установка Яхве. Благодаря этому исключена та ангажированность, которую можно обозначить как "Эрос". Отсутствие Эроса, т. е. отношения к ценности, весьма отчётливо проявляется в "Книге Иова": характерно, что великолепной парадигмой творения выступает чудище, а не человек! У Яхве нет Эроса, нет отношения к человеку, а есть только цель, в достижении которой он использует человека. Всё это, однако, не препятствует ему быть ревнивым и недоверчивым, как только может быть таковым супруг, – но у него на уме не человек, а собственный замысел.
Верность народа тем важнее, чем больше Яхве забывает о мудрости. А народ, несмотря на многократные подтверждения Божьей благосклонности, все вновь и вновь проявляет неверность. Такое поведение, разумеется, не утоляет ревности и недоверчивости Яхве, а потому инсинуации Сатаны ложатся в благодатную почву, когда он впрыскивает в отчие уши сомнение в верности Иова. Вопреки всей своей убеждённости в этой верности, Яхве без промедления даёт согласие на применение ужасных пыток. Здесь более чем где бы то ни было, ощущается недостаток в человеколюбии, свойственном Софии. Даже Иов уже тоскует по недостижимой мудрости .
Иов знаменует высшую точку такого опасного направления развития. Он представляет собой парадигматическое выражение мысли, созревшей в тогдашнем человечестве, – рискованной мысли, предъявляющей к мудрости богов и людей некое высокое требование. Иов, правда, осознаёт это требование, но совершенно недостаточно знает о совечной Богу Софии. Поскольку люди чувствуют себя предоставленными произволу Яхве, они нуждаются в мудрости. Яхве же, которому до сих пор не противостояло ничего, кроме людского ничтожества, в ней не нуждается. Однако ситуация в корне меняется, когда разыгрывается драма Иова. Тут Яхве сталкивается с этим стойким человеком, который прочно держится за своё право и вынужден отступиться от него лишь перед лицом грубой силы. Он увидел, как выглядит Бог, увидел его бессознательную раздвоенность. Бог был познан, и это познание продолжало сказываться не только на Яхве, но и на людях – таких, какими они были в последние дохристианские столетия: едва ощутив прикосновение вечной Софии, они компенсируют поведение Яхве и одновременно вступают в анамнесис мудрости. Мудрость же, в значительной степени персонифицированная и тем возвещающая о своей автономии, открывает им себя в качестве заботливого помощника и адвоката перед лицом Яхве и показывает им светлую, добрую, праведную и достойную любви ипостась их Бога.
После того как спланированный совершенным рай был скомпрометирован проделкой Сатаны, Яхве изгнал Адама и Еву, сотворённых им по образу своей мужской природы и её женской эманации, вон из рая, в мир скорлуп, или междумирие. Остаётся неясно, насколько София представлена в Еве и как соотносится с последней Лилит. Адам имеет приоритет в любом отношении. Ева второй взята из его плоти. Поэтому ей остаётся второе место. Я упоминаю об этой частности из "Бытия", поскольку вторичное появление Софии на божественной сцене указывает на грядущие новшества в творении. Ведь она – "художница"; она воплощает замыслы Бога, придавая им вещественный облик, что и является прерогативой женской природы как таковой. Её сожитие с Яхве означает вечную иерогамию, в которой зачинаются и порождаются миры. Предстоит великий поворот: Бог хочет обновиться в таинстве небесной свадьбы (как с давних пор поступали главные боги Египта) и стать человеком. Для этого он как будто пользуется египетским образцом инкарнации бога в фараоне, каковая является опять-таки всего лишь отражением вечной плероматической иерогамии. Было бы, однако, некорректно полагать, что этот архетип воспроизводится, так сказать, механически. Так, насколько нам известно, никогда не бывает – ведь архетипические ситуации повторяются всякий раз по другому поводу. Собственную причину вочеловечения следует искать в разбирательстве с Иовом. Мы ещё вернёмся к этому вопросу ниже, рассмотрев его более детально.