Открывая глаза, Арцеулов чуть задержал веки полуприкрытыми, и вдруг он понял, что сквозь них видит не ущелье и привычную дорогу, а нечто совсем другое. Перед глазами поплыло что-то огромное, светло-желтое, внезапно захватило дух, и капитану показалось, что он вновь оказался в кабине "Муромца".
Он открыл глаза - надоевшее ущелье продолжало неторопливо расширяться, гора, которая словно убегала от них, таяла на горизонте. Но Арцеулов уже не верил. Итак, открытыми глазами ничего не увидишь; ну что ж…
Он вновь прикрыл веки, но не полностью, оставляя узкую щелочку, как раз, чтобы можно было что-то увидеть. Вначале показалось, что он попросту ошибся. Но Ростислав попытался вновь, взглянул налево, направо - и уже не сомневался…
…Конские копыта действительно не касались земли. Арцеулов не ошибся - они не скакали, а плыли. Только не по воде - воды здесь не было и в помине. Они плыли по воздуху, и вокруг не было ничего, кроме светло-голубого зимнего неба.
Земля осталась далеко внизу. Вернее, не земля, а огромная серо-желтая пустыня, то ровная как стол, то горбившая гигантскими барханами. Вспомнился рассказ Лебедева - Такла-Макан, сердце Азии, страшная, не проходимая ни зимой, ни летом пустыня, песчаный ад, по которому передвигаются трехсометровые барханы - и призраки…
Земля-пустыня была далеко, словно они вновь летели в "Муромце", но Арцеулову показалось, что, несмотря на медленные, неторопливые движения коней, они мчатся с гигантской, невероятной скоростью. И, самое невероятное, - если в этом видении могло быть что-то вероятное - капитану почудилось, что и он, и все окружающие, сами стали огромными, под стать небу и пустыне…
Тех, кто скакал рядом, капитан не смог разглядеть - все-таки через полуприкрытые веки наблюдать было затруднительно. Лишь на долю секунды показалось, что он увидел руку одного из всадников. Вернее, не руку - желтым цветом, в тон далеким пескам, светилась под солнцем твердая, высушенная ветром и временем кость…
Капитан, судорожно вцепившись в поводья, открыл глаза. Слава Богу, долина никуда не исчезла, они продолжали рысить по бесконечной дороге. Можно было перевести дух, перекреститься и уверенно сказать самому себе спасительное: "Померещилось…"
Часа через полтора скакавший впереди Джор-баши поднял правую руку. Отряд, следуя команде, придержал лошадей. Командир огляделся и шагом направил белого скакуна к подножию горы. Всадники стали спешиваться, кто-то побежал к ближайшим зарослям сухого кустарника за дровами, а кто-то снимал с седла кожаный бурдюк с водой. Намечался отдых - и чай.
Соскочив с коня и поводив его, как и полагалось, несколько минут, Арцеулов поразился, как мало устал. "Интересно, сколько мы проскакали?" - мелькнуло в голове. Кажется, они прорысили по ущелью верст двадцать. А если считать по тому, что мерещилось…
Степа, отпустив коня отдыхать, уселся прямо на землю, по-прежнему хмурый и задумчивый. Молча достав пачку, он выдал Арцеулову предпоследнюю папиросину, согнул "гармошкой" доставшуюся ему последнюю и так же молча стал пускать кольца дыма в бесстрастное небо.
Арцеулов, настроение которого несмотря ни на что почему-то заметно улучшилось, был готов в очередной раз доставить себе удовольствие и поязвить в адрес краснопузого, но вид у Степы казался слишком уж не располагающим. Поэтому капитан начал иначе:
- Все о двери думаете, Степан?
Косухин молча кивнул, хотя думал он в этот момент совсем о другом.
- Ну и как? - продолжал между тем Арцеулов. - Посоветовались с Марксом?
- Ага, - Степа хотел было ограничиться этим исчерпывающим ответом, но внезапно его охватила злость - и на себя, и на недобитого контрика, а еще больше на то, что Косухин не мог обозначить каким-либо внятным словом:
- Хочешь, Ростислав, порадую?
Капитан вопросительно поглядел на Степу.
- Не знаю, чего ты там увидел, а вот мне старик накрутил, будто большим начальником стану…
- Поздравляю!
- Слушай дальше, беляк…
И Степа, сам не понимая зачем, как мог, рассказал белому гаду Арцеулову все: и про орден, и про стройку, и про сухорукого с трубкой, и про приклады, падающие на его распростертое на полу тело…
- Вот так… - выдохнул он, и сразу же стало легче. - Ну чего, белая кость порадовался?
- Нет, - иногда Арцеулов умел отвечать столь же односложно.
- Врешь, - скривился Косухин. - Знаю вас, беляков…
- Плохо знаете…
Между тем галдящие воины Джор-баши уже возились возле горящего костерка, на котором грелся котелок с водой. Арцеулов вспомнил, что после всех неприятностей лишился не только оружия, но и кружки с котелком.
- А ты чего увидел? - поинтересовался Степа. - Небось, как наших к стенке ставишь? То-то гляжу, веселый.
Арцеулов хотел ответить резко, но, взглянув на Степу, несколько снизил тон:
- По-моему, господин Косухин, судя по вашим словам, с вами разобрались не наши, а как раз ваши. Революция - это свинья, которая жрет своих детей…
- Сам придумал?
- Нет, это не я. Это Камил Демулен, тот, что Бастилию штурмовал. Так что меня не вините. Поищите среди ваших, как их там - Венцлавов, что ли? Помнится, он уже хотел вас благословить. А видел я немного… Будто ухожу через тайгу, затем живу в Париже, потом воюю - но не с вами, ну а под конец сижу в кресле и смотрю…
Арцеулов не знал, как назвать странный ящик, по экрану которого бегали изображения, и неуверенно закончил: "Синема".
Он хотел добавить про русский флаг, который будут называть "триколором", но почему-то промолчал.
- Буржуй, - вздохнул Степа. - И жизнь у тебя будет буржуйская.
- Должна была быть, - уточнил Арцеулов. - Если верить тому, что нам старик нагадал. Должна - но уже не будет. И у вас будет как-то по-другому. Так что, может, все к лучшему.
- Не будет, думаешь?
- Неужели вы не поняли, Степан? - оживился Арцеулов, - это же… ну, помните, - тривиум? Перекресток трех дорог?
- Ну… А причем тут это?
- Там, в пещере, сошлись три наши дороги. Та, которая, должна быть - обыкновенная. Та, что у нас вышла на самом деле - из-за "Мономаха". И та, что началась теперь…
Внезапно Арцеулов смутился. Получилось как-то слишком поэтично, а в присутствии краснопузого Ростислав старался придерживаться военно-полевого лексикона. Но Степа явно заинтересовался:
- Погоди, Ростислав. А ты эта… не усложняешь? Ведь это все одно и тоже?
- Нет. Если бы не "Мономах", если бы нам обоим не приказали прибыть в Иркутск, то, наверное, все случилось бы так, как мы увидели. Вы бы не встретили брата, я бы ушел в Монголию, если б не замерз по дороге…
- Но почему три, а не две? - Степа напряженно размышлял, забыв, что давно уже уклонился от впитавшегося в кровь марксистского понимания действительности. - Ведь, то, что мы здесь - это ведь тоже из-за "Мономаха?"
- А вы подумайте, Степан! История с "Мономахом" кончилась тем, что попавших в плен капитана Арцеулова и краскома Косухина вывели в расход при попытке к бегству…
- Не-а, - уверенно заявил Степа. - Ты, интеллигент, не путай. Как это нас в расход вывели, когда мы живы?
- А почему? Вы, например, сможете объяснить вашему Чудову? Загнали нас с вами в пещеру, зашли с винтовками, обыскали… и не заметили? Так бывает?
Степа молчал. На фронте случалось всякое, но контрик прав - объясняться, если придется, будет затруднительно. Сам бы он в такую байку не поверил.
- Наша жизнь понадобилась, - заключил капитан. - Кому-то понадобилось, чтобы мы жили дальше. Вопреки логике…
- Да причем тут логика! Только вот кому мы оказались, чердынь-калуга, нужны? Тем, что за той дверью, что ли?
Арцеулов лишь пожал плечами.
- Дверь эта… Слушай, Ростислав, ну, а все-таки, чего там? Чего нам обещали?
- Вы же в детстве ходили в церковь, - непонятно - в шутку или всерьез ответил капитан. - Там такие вещи, как правило, объясняют.
- Ага! - взьярился Степа. - Объясняют! Рай там, да? Каждому по перу вставляют и эту… арфу в зубы? Слыхал, как же!
- Так в чем дело? Сия версия вас не устраивает?
- Нет! Ты, Ростислав, меня, как пролетария, видать, за дурика держишь!
- Я же предположил, что там попросту вход в монастырь, - примирительно заметил Ростислав, которому совсем не хотелось ссориться.
- Брось! - махнул рукою Степа. - Не монастырь там! Только в рай-ад я тоже не верю. Там что-то другое! Заглянуть бы… Только, сдается мне, обратного ходу оттуда нет…
Арцеулов не без удивления поглядел на расфилософствовавшегося пролетария. Сам он пришел к такому же выводу.
- О чем спорите, братья-вояки? - Чех подошел незаметно и присел рядом, держа в руке дымящийся котелок. - Чай будете?
От предложения никто не отказался. Подпоручик вручил каждому по жестяной солдатской кружке, отчего оба почувствовали себя почти уютно. Правда, чай показался с первого взгляда каким-то подозрительным, но выбирать не приходилось. Степа храбро глотнул и тут же замер с открытым ртом.
- Аг-х-х… - Это чего, чай?
Арцеулов, подносивший кружку ко рту, на всякий случай решил подождать.
Чех рассмеялся, храбро хлебнув прямо из котелка:
- Смелее, братья-вояки. Это монгольский чай. Он зеленый, с солью, мукой и бараньим жиром.
Звучало не очень обнадеживающе, но в конце концов обе кружки были опустошены, а храбрый Степа попросил добавки. Пить, в общем-то было можно, хотя на чай это варево походило менее всего…