- Пойдем ко мне в контору. У меня там хлеб есть и сало, - ответил Соколов, и голос его дрогнул. - Ну, живей!
В конторе он сразу снял трубку телефона и вызвал коменданта.
- Господин комендант! - сказал он по-немецки. - Неужели вы его нашли на дороге? Такие мастера, как говорят у русских, на дороге не валяются! Я его беру! Да, да. Спасибо, господин комендант. Одну минутку! Его надо поставить к кому-нибудь, где посытнее. Он очень голоден. К кому? К конюху Шашкину? Совершенно верно, господин комендант!
- Поешь и иди к наждаку. Надо весь инструмент заточить. Собрались у меня тут горе-мастера. Ломать все могут, а заправлять мне самому приходится.
- Слушаю. Это мне - как сверло заточить! Мигом!
- А вечером пойдешь на постой к Шашкину. Его дом найти просто, сразу за колодцем. Самый большой здесь дом.
- А пустит?
- Куда он денется! Ему сейчас передадут приказ коменданта. Так тебя Михалычем кличут?
- Сверлилкиным прозвали. Я всё сверлю, сверлю…
Вечером Сверлилкин переступил порог дома Шашкина, и ему сразу показалось, что никакой войны нет и не было! Настолько богатым показался ему чисто прибранный с белыми занавесками на окнах, с новыми цветными половиками на полу пятистенок, что у него непроизвольно вырвалось:
- Живут же люди!
В глубине комнаты за столом сидел кряжистый мужик и ел блины, макая их в чашку со сметаной. У мужика была крупная квадратная голова на крепкой короткой шее, светлые короткие волосы колюче топорщились, не то мокрые от пота, не то смазанные чем-то. Услышав восклицание, мужик повернул голову и лениво оглядел пришедшего с ног до головы.
- А мне давеча сказали, что мастер ко мне на постой придет. Я думал какой-такой мастер… Я думал, телеги ворочать будет! А тут - соплей перешибить в одну минуту! Ты, что ли, мастер? Откуда ты такой выискался?
За ситцевой занавеской в углу кто-то громко всхлипнул несколько раз.
- Шёл и шёл, - со вздохом ответил Сверлилкин, надоели ему эти допросы. - Искал, где лучше.
- Искал, - презрительно передразнил Шашкин, отправляя в рот новый блин. - Мм… он искал! Искал дед маму, да угодил в яму! Ты небось думаешь, что я тебя даром столовать начну? - он еще раз оглядел Сверлилкина с ног до головы, так и не предлагая ему сесть. - Не знаю, что ты за птица. Приказали проверить, - сказал он, и Сверлилкин сразу понял, что за птица сам Шашкин. - Самовары чинить могешь? Ну? А машины швейные? Тоже? Тогда… тогда другие пряники! Я тебе найду заработки!
- Мне же за работу в мастерской платить станут. Я рассчитаюсь.
Снова кто-то всхлипнул за занавеской.
Шашкин презрительно усмехнулся.
- Возьми себе такую плату! Мне эти бумажки даже в сортир не надо! Ладно, если ты швейные машины чинить могешь, то дело пойдет… Эй, Ласточка! Будя тебе выть-то. Подумаешь, обиделась. Подай мужику щей. Слышь, Ласточка! Я што говорю! Будя реветь-то!
Высокая, тощая, как жердь, старуха с заплаканным лицом появилась из-за перегородки и, глядя в пол, быстро поставила на стол миску.
- Садись сюда, - показал Шашкин на лавку возле себя. - Спать здесь будешь. По избе не болтайся зря. И чтоб все время у меня на глазах. Придешь с работы - и никуда. Понял? Куда ты ему сегодняшних из печи-то прешь! Есть у тебя вчерашние? Он и холодные сожрет! - прикрикнул Шашкин на старуху, видя, что она достает из печи чугунок.
- А эти куда? Выливать все одно, - зло сказала старуха, в голосе ее слышались слезы.
- Делай, как сказано, - вскипел Шашкин. - Не то я опять…
- Мать? - спросил Сверлилкин.
- Какая мать! Жена! Сорок лет ей, а рожа как у ведьмы стала! - грубо отрезал Шашкин. - Жри давай да почини-ка вон то ведро попервости.
- Не сегодня бы. Еле на ногах стою.
- Ты меня на жалость не приклеишь, - сыто икнув, ответил Шашкин и, подвинув к себе стоящий на краю стола жбан с молоком, подул в него и принялся жадно пить. - Уф… завтра я тебе настоящую работенку подыщу! Только поворачивайся!
На следующий день Сверлилкин явился из мастерских затемно.
Шашкин встретил его недовольным окриком:
- Чего поздно-то? Работать не могешь? Другие давно явились!
- Силенок ещё кот наплакал. Вот и ковыряюсь.
- Видел, что в сенях?
- Самовары какие-то.
- Ну! А вон ещё на лавке машина швейная. Это я тебе приволок. Заработки! Починишь - ещё приволоку. Половина мне, остальное твоё, надо ж тебе жизню поправить. Машину-то швейную смогешь обратать? Попробуй, а то за самовар-то много ли дадут? Вот машина или часы - другое дело!
- Да всё я могу, - нехотя буркнул Сверлилкин, присаживаясь на край лавки. - Самовары не самовары, часы не часы - все могу! Только силёнок ещё мало, а так - проще, чем сверло заточить!
Шашкин полез в сундук и, покопавшись в нём, достал какой-то узелок.
- Часы мои, - сказал он, бережно развертывая узелок. - За коней в районе премировали. "Кировские". Семь камней! Еще и в починке ни разу не были, а стоят! Вот тебе и "Кировские"! Сообразишь - так и быть, фунт ржи с меня!
- Дай сюда, - Сверлилкин взял часы и втиснул толстый ноготь между крышками, - так их открывают!
- Ловко! - восхитился Шашкин, заглядывая из-за плеча беженца в раскрытые часы. - Где ж тут семь камней этих, на которых они бегают-то? Подумай, лошадь на четырех подковах бежит, а эти сразу на семи!
- Да вон они. Вот, вот и вон ещё. Ну и запустил ты их! В чистку не мог снести, что ли? Да тут, брат, ещё двух камней не хватает!
- Двух? Зачем, они ж и так тикали?
- На один положить, а другим шарнуть! Запущенные больно. Ладно, посмотрю. Пожрать бы дал сперва.
- Пожрать! Видели его! Сперва дедушки, а потом денюжки, так у нас водится, беженец!
Шашкин исподлобья стрельнул в него коричневыми зрачками и как бы между прочим, спросил вкрадчиво:
- Из каких ты местов, беженец-то, а? Слышь, Сверлилкин?
Тот, не поднимая головы, спокойно ответил:
- Ты это брось! Меня в комендатуре очень грамотно допрашивали!
Шашкин сразу нахмурился, сердито засопел:
- Мало ли… а может, ты всё-таки…
- Партизан?
- Ну.
- Куда уж мне дохлому! А ты-то что партизан боишься? Ты ж не немец! - подковырнул Сверлилкин.
- К черту! Партизан нам не надо! - хватил кулаком по столу Шашкин. - У нас здесь тихо, немец у нас неплохой, и жизня при нём идет. А партизаны можут тут всю обедню нарушить, как на Домовщине.
Беженец заинтересованно поднял голову, но тут же, спохватившись, снова принялся за часы.
- На Домовщине? - равнодушным тоном переспросил он. - Недалеко, что ли?
- Ну! Из-за этих партизан немцы шесть домов пожгли! Кому гореть-то охота? А, Сверлилкин, гореть-то кому охота?
- Да-а… - неопределенно протянул тот. - Вся Россия в огне. А мы разве не русские, прости господи…
- Смотри у меня, Сверлилкин, - погрозился конюх. - За эдакие речи… весь ты в моих руках, как этот жбан!
У Сверлилкина оказались воистину золотые руки.
Шашкин был доволен: все село теперь сносило к нему в избу самовары и чугунки, швейные машины, дырявые кастрюли и ведра. Вся плата шла Шашкину. От своей доли Сверлилкин наотрез отказался.
- Не то время, чтобы с людей шкуру драть!
- Ладно, ладно, - отвечал Шашкин. - Я тебя кормлю, да ещё и речи твои иудские терплю!
- Какие, какие?!
- А такие! Стоит только сообщить куда следует…
- Валяй! Заодно сообщи, что я у немцев паяльник стибрил, да и весь инструмент. Чем бы я тебе тут ремонтировал, если бы ты стибрить не заставил?
Шашкин промолчал.
- Вот что. Переведи-ка ты меня из избы в сарай лучше. Я тебе тут дымлю да стучу, а по-настоящему всё одно дело развернуть не могу. А там я маленький горн устрою - и пойдёт дело. Да и спать там буду. А? Да не бойся ты! Что я в твоем сарае - пушки, что ли, делать начну? Тут же сообразить проще, чем сверло заточить!
- Прыткий больно. Я еще подумаю, - неохотно ответил Шашкин, но, видимо сообразив, что ему дело говорят, махнул рукой. - А, валяй! Я за тобой все одно угляжу как-нито! Сколоти себе топчан, да и спи уж там. Заодно утварь почини там, седла да хомуты.
В сарае Сверлилкину стало жить свободней. Постепенно он набрался сил и быстрее стал справляться в автомастерской, так что возвращался с работы пораньше.
Шашкин поджидал его на крыльце. И всегда с новым заданием.
- Сходи к Тимохиной, вон видишь, третья изба. Ткать баба собралась, а станок ни к лешему! Развалился, что ли. Давай иди, а то плату я с неё уже три дня, как получил.
- Сейчас, - Сверлилкин зашел в сарай взять сумку с инструментом.
Тимохина встретила его не очень-то ласково. Она была еще молодой, русые волосы, не убранные под платок, рассыпались по плечам, темно-карие глаза в упор глядели на низкорослого мастера.
- Добрый вечер. Что у вас там со станком?
Не ответив, она молча повернулась и пошла в избу. Пожав плечами, он последовал за ней в горницу, где на полу были разложены деревянные станины.
- Был бы мужик дома! - не оборачиваясь, яростно проговорила Тимохина. - Последнее сало вы с Шашкиным унесли, а мне Митьку чем кормить, а? - Она повернулась и, смерив мастера злыми глазами, крикнула: - Эх вы… мужики! Собаки, вот кто вы! Настоящие мужики-то знаешь где? Сказать, да? А вы здесь притаились, да по углам, как клопы, попрятались, да со своих три шкуры сдираете! Был бы здесь мой мужик…