Майор, к моему удивлению, кивнул. А ведь она на этот раз не переводила, сказала от себя. Лейтенант, которого она только что оттолкнула от телефона, тоже не противился. Он отошел в сторону и почтительно слушал ее. Э, да она не простая переводчица! Никак она теперь распоряжается тут?
Майор встал, звякнул орденами и выронил на зеленое сукно стола револьвер. Рука старика дрожала.
Тогда мне было не до него.
Затем к моим ногам упал тяжелый автоматический пистолет лейтенанта. Еще пистолет. В тесном подвале поднялся оглушительный грохот. Офицеры сдавали оружие. Некоторые бросали его прямо в кобурах, вместе с ремнями.
Что чувствовал я? И ликовал, и дивился удаче. И глазам своим не верил. Неужели мы трое взяли в плен батальон фрицев?!
- Старшина! - повернулся я к Алиеву. - Расстели плащ-палатку и собери всё.
Руки Алиева, - смуглые, с тонкими пальцами, проворные, прилежные руки, - укладывали оружие, завязывали узел. Еще сегодня утром он так же спокойно, старательно собирал у нас в разведроте зимнее обмундирование: теплые шапки, рукавицы, байковые портянки. А сейчас вот - оружие. Немецкое оружие. Это не сон, - мы действительно взяли в плен батальон фрицев. До чего же здорово!
Капитуляцию солдат мы принимали у траншеи. Винтовки я велел сложить в окоп и засыпать. Лейтенант выстроил солдат; старый майор подозвал двух обер-ефрейторов, вручил им лычки, погоны и поздравил.
Бедняги истово благодарили, и в глубине души я одобрил поступок майора. Парень я был не злой, хоть и стремился, по молодости лет, казаться человеком, ожесточившимся на войне, не ведающим жалости.
Я пересчитал солдат. Всего тридцать семь - не густо! Видать, батальон хватил огонька! Переводчица подала мне списки личного состава. Все это время, пока мы были у траншеи, она суетилась, совалась всюду и даже покрикивала на немцев.
- Из кожи лезет, - жестко молвил мне сержант Симко. - Прищемили хвост, вот и выслуживается.
Выслуживается? Нет, это мне не приходило в голову. Почему-то не приходило. Сержант продолжал в том же тоне, а я не знал, что сказать ему. Странное дело, одно только любопытство у меня было к ней, и ничего больше.
- Разберутся, - бросил я.
На перекличке одного солдата не хватило. Лейтенант повторил имя:
- Кайус Фойгт!
Шеренга сумрачно молчала. В эту минуту подбежала переводчица, и лейтенант спросил ее, где Кайус Фойгт. "Она-то при чем?" - подумал я. Оказывается, Фойгт - шофер. Он привез ее сюда и находится у своей машины. Числится в батальоне, а служит в другой части.
- Там, где фрейлейн Катья, - пояснил мне лейтенант. - Вы возьмете машину?
- Не возьмут они ее, - вставила переводчица. - Дырявая, как решето. Вы гляньте.
Я помедлил.
- Тут близко. - И она шагнула ко мне. - Идемте, прошу вас.
Она споткнулась о брошенный кем-то ранец, на миг уцепилась за меня. Что-то новое вдруг появилось в ее тоне, во всем ее облике.
- Товарищ лейтенант, - услышал я быстрый шепот, - идемте. Вы должны мне помочь.
2
Она так горячо, так искренне произнесла это "товарищ лейтенант", что я не сделал ни одного протестующего движения и не перебил ее.
- Идемте! Идемте скорее! Там, на вилле… Надо показать вам…
- Что?
- Там ценности, - сказала она. - Вещи. Вещи из советских музеев.
Вещи! Только и всего! К вещам я относился с истинным солдатским пренебрежением. Музеи остались где-то далеко в мирной жизни, почти забытой. Посещал я их нечасто. На фронт я ушел восемнадцати лет. Как многие юноши, увлекался техникой. С искусством я был мало знаком. Не дорос еще. Не успел. И слышать о музеях здесь, у траншеи, среди раскиданных на земле ранцев, обшитых ворсистой шкуркой, среди алюминиевых фляжек, тесаков, было как-то непривычно и странно.
Однако мне все равно следовало провести ночь на высотке. Вести наблюдение до утра - таков был приказ.
- Пленных поведет старшина, - сказал я, вернувшись к своим. - Симко будет со мной.
Алиеву я дал инструкции. Передал свой разговор с переводчицей и велел доложить Астафьеву обо всем, не упуская ни одной мелочи.
Симко хмурился. Переводчица раздражала его до крайности. Пока мы лезли на холм, он угрюмо молчал, сопел и бросал на нее свирепые взгляды.
С холма открывалось шоссе, стальное от лунного света, и фабричные трубы предместья. В полусотне шагов от виллы, за садом, под крутым откосом, стоял высокобортый, крытый брезентом, тупоносый грузовик, Несмытые белые полосы зимней маскировки покрывали кузов. Долговязый немец расхаживал взад и вперед по асфальту, подпрыгивал от холода и бил себя по бедрам.
- Это Кай, - сказала переводчица.
- Давай туда, - приказал я сержанту и указал ограду, нависшую над шоссе. - Заодно и на него поглядывай.
- Это русские, Кай, - сказала девушка по-немецки и так, словно речь шла о самом естественном. - Ты в плену. Тебе известно уже?
- Jawohl, - коротко отозвался Кай.
Все же я отобрал у Кая автомат и заглянул на всякий случай под брезент.
- Так вы Катя? - спросил я переводчицу, когда мы отыскивали вход в подвал.
- Катя. Катя Мищенко.
Понятно, мне хотелось знать о ней больше. Так и подмывало. Но я сдерживал себя. "Мало ли что она может сочинить, - строго внушал я себе. - Доставлю ее нашим - там разберутся".
Между тем в душе я доверился ей. И это смущало меня. Поэтому я напустил на себя строгость, говорил с ней односложно, резко. Именно так, казалось мне, повел бы себя на моем месте Астафьев, командир нашей роты. Он был суровый человек, неразговорчивый. Я любил его и нередко подражал ему.
Круглый стеклянный пузырь на толстом проводе все еще светил в подвале. За креслом, где сидел старый майор, темнела глубокая, узкая ниша. В ней - фигура какого-то святого. Курьезная фигура - с черной негритянской головой, с черными руками.
Из соседней комнаты железная винтовая лестница вела вниз. Я зажег фонарь. Мы спустились.
В луче фонаря возникли дощатые ящики. И другие ящики, необычного вида, широкие и плоские. Заблестели рассыпанные на полу гвозди. А посреди помещения возвышалась фигура женщины с луком в руке.
- Вот, - сказала Катя, - видите, готово все. - Она прошлась среди ящиков, потрогала их, пощупала тюки, потом смерила взглядом статую. - Я должна была вам показать… Чтобы вы, по крайней мере, знали место.
- Ясно, - сказал я.
- В коробках фарфор. Дворцовые сервизы. Кидать нельзя, запомните. Ладно?
Я спросил, что в плоских ящиках. Оказывается, картины. Вот не думал! До сих пор я встречал картины только в рамах.
Должен заметить, хоть я и воображал себя непроницаемо строгим, мои настроения все же отпечатывались на моей нескладной физиономии весьма отчетливо.
- Я тоже вот, - она засмеялась, - как пришла первый раз в музей, в хранилище, мне жалко их было, жалко картин. Море плещет, деревья шумят, люди как живые написаны, - да как же можно это трогать, из рам вынимать… и в темницу…
Я ничего не ответил. Я сжался весь еще сильнее оттого, что она так внезапно и непрошено заглянула мне внутрь. А она как ни в чем не бывало порхала по комнате, сыпала именами. Я уже не помню сейчас всех художников, которых она назвала тогда. Я не знал их, кроме Айвазовского.
И тут меня прорвало. Мне вдруг взбрело на ум показать, что и я не лыком шит.
- Девятый вал, - сказал я.
У нас дома, в Калуге, висела репродукция "Девятого вала".
Катя улыбнулась. Веселые, лукавые искорки плясали в ее глазах. Я насупился.
- Что вы, этой картины нет! - услышал я. - Она в Москве, в Третьяковской галерее. Тут полотна из Минской галереи, из нашей Киевской. - Тон ее стал опять деловитым, как вначале. - Грузить будете - стоймя ставьте, как здесь. А вот с Дианой, - она обернулась к статуе, - сложнее обстоит. Ящик сколотите. Только сосна не годится. Сосна не выдержит. Дуб только. И потом…
- Я не плотник, - вставил я.
- Это всех касается! Всех! Вы знаете, где она стояла раньше? В Петергофском парке! Ой, лышеньки, да зачем вы молчите так! Да вы ж не представляете, какое это богатство! А тут малая часть. Он же массу всего вывез…
- Кто? - не выдержал я.
- Фон Шехт. Хозяин виллы. Мой начальник. Вы слыхали про эйнзатцштаб?
- Никак нет.
- Эйнзатцштаб - это… - начала она и запнулась. - А вы поверите мне? Нет, - она покачала головой, - лучше спросите про штаб… И про меня… У Бакулина.
У Бакулина?
Я знал его. Майор Бакулин, офицер разведотдела армии, часто бывал у нас в роте. Я насторожился. Мало ли почему он мог быть известен в этом, как его, эйнзатцштабе! Если она связана с Бакулиным, работает на нас, то почему он не ориентировал Астафьева, меня? Не предупредил о возможной встрече? Бакулин с его редкой памятью, рассудительный, внимательный. Бакулин не упустил бы…
Я терялся в сомнениях. В душе доверие к ней, вопреки логике моих размышлений, еще жило, но я решительно заглушал его.
- Вы поможете мне, правда? - спросила она и, подтянувшись на носках, глянула мне прямо в лицо. - Правда? Вы отпустите меня?
- Куда?
Еще больше насторожился я, когда она объяснила. Обратно, к немцам, в Кенигсберг, - вот куда ей нужно, оказывается! Большая часть музейных вещей там. Гитлеровцы сейчас прячут их, и ей надо быть в курсе. Иначе их не найти потом.
- Это же для нас… Лышеньки! Там на миллионы, на миллиарды… Из Петергофа вещи, из Пушкина…
- Не могу, - сказал я.