- Кстати, о медведе. - Арнаутов, почувствовал, что нужно как-то сгладить впечатление, оставшееся после рассказа Олега. - Был у нас начальник четвертого участка некий Фетисов. Пошел он однажды на рыбалку, забрался по речушке за пятую или десятую сопку, пристроился и начал ловить. Место глухое, рыба непуганая, и сидит Фетисов не нарадуется. Поймал рыбку и через себя, поймал еще одну - туда же. Речка там горная, быстрая, шумная, просидел он час, и уже ни шума, ни вообще ничего на свете не слышит. И вдруг чувствует - кто-то в спину ему дышит, горячо так дышит. Оборачивается Фетисов спокойно так, даже взгляд от поплавка не отрывая, а над ним - медведь. И росту в нем - как сарай, а лапы на живот свесил - рыбы ждет.
- Я бы тут же в воду! - воскликнул Афоня.
- А наш Фетисов заорал таким благим матом, что эхо, наверно, до сих пор по сопкам гуляет. И только он заорал, в горле у него что-то оборвалось. Ну а медведь посмотрел, посмотрел на него, как на дурака последнего, покачал так головой да и пошел вперевалочку. Что до начальника четвертого участка Фетисова, так он до сих пор и слова сказать не может, сипит, и все. Как проклятье какое на него нашло. А начальник участка без голоса - сами понимаете... Ему, может, тот голос нужнее, чем певцу какому.
- А медведь?
- А надо вам сказать, что тот медведь с тех пор повадился к рыбакам пристраиваться. Как увидит человека с удочкой, сядет в сторонке и ждет. Близко уже, правда, не подходит. А если видит, что не замечают его, - ревет тихонько так, ветки ломает, камушки с горки пускает, здесь, мол, я. Ну, конечно, это уже не рыбалка...
В вагон вбежала радостная Оля. За ней торопливо шли две женщины.
- Чего столпились? Не собирайтесь - коридор должен быть свободным! - громко сказала одна из женщин, и всем сразу стало легче. Значит, нашелся человек, который все возьмет на себя. - Аптечка есть? - спросила она у проводницы.
- Есть вообще-то... ящичек... Я сейчас.
- Захватите несколько постельных комплектов. И растопите титан. Пусть ребята снегу принесут. Халаты хорошо бы достать. Спросите у буфетчицы. Может, у пассажиров есть карманные фонарики - несите сколько найдете. А впрочем, у вас должны быть служебные фонари. Команды сыпались как из мешка.
- Это врач? - спросил Левашов у Оли.
- Врач, - кивнула Оля. - Зубной.
- А вторая?
- Ветеринар из зверосовхоза.
Чертыхаясь и ругая себя за безалаберность, проводники выгребали из пыльных, рассохшихся аптечек флакончики с йодом и зеленкой, плоские пакетики, с бинтами, таблетки в выцветших обертках.
Лесорубы собирали на крыше вагона снег, набивали его в наволочки и сбрасывали в тамбур. Левашов с Линой засыпали снег в чайный титан. Денисов, пробравшись к паровозу, наскреб еще два ведра угля, и вскоре в седьмом вагоне заметно потеплело. Безымянная старушка принесла два пакета стерильной ваты, за которой не один день бегала по аптекам Южного. Буфетчица перегретым утюгом проглаживала швы своего парадного халата.
А когда в третьем часу ночи из пятого купе послышался крик ребенка, вскоре об этом узнал весь состав. У какого-то рыбака нашлись две сигнальные ракеты - он не поленился среди ночи выбраться на крышу вагона и запустил их одну за другой в черное гудящее небо. Маленькие яркие огоньки тут же подхватил ветер, и рыбак даже не видел, как ракеты взорвались, как пылали в снегопаде разноцветные огни и сгорали, не успев, упасть.
Потом в вагон торжественно вошла буфетчица с весами. Карманы ее халата провисали от тяжести гирь. Буфетчицу пропустили в купе, там протерли водкой тарелки и взвесили ребенка. Вскоре все знали - девочка весит два девятьсот и звать ее будут Надя.
- Что-нибудь заметил? - спросил Левашов.
- Ничего интересного. Хотя вся эта суматоха с родами была ему очень на руку.
- Ни с чемоданом, ни с сумкой в коридоре никто не появлялся?
- Нет. Буфетчица прошла с весами, но в них ничего не спрячешь.
- А аптечные ящики? Он не мог ими воспользоваться?
- Они в купе у Оли. Их всего три - наш, из соседнего вагона и еще откуда-то... Из четвертого, что ли...
- А этот рыбак, который на крышу поднимался? - спросил Левашов. - У него ничего с собой не было?
- Я ему тамбур открывал. Душа парень.
- Что-то не видно этого поганца Кнышева... Профинструктора...
- В другой вагон выселился.
- А вещи? - спросил Левашов.
- Унес с собой. У него один большой чемодан. Денег там нет. Я помогал ему укладываться.
- Знаешь, что я подумал... Сейчас любой может выселиться в другой вагон и оставить свой чемодан в купе. В каждом столько набито народу, что никто не знает, где чьи вещи.
- Не исключено, но маловероятно. Рискованно.
- Ладно, Гена. Иди отдыхай, а я заступаю на дежурство. В случае чего я в пятом купе. Да, ты где это побриться опять успел?
- Ха! Было бы желание! - Пермяков был польщен. - Есть тут один обладатель механической бритвы... Но ты ему не понравишься.
- Добрый вечер, товарищ бригадир, - сказал Левашов, присев и удобно ссутулившись у столика.
- А! Здравствуйте! - Дроздов приподнялся с полки, опустил ноги в валенках на пол и застегнул пуговицы кителя.
- Что новенького?
- А ничего. Сидим и сидеть будем. Разгрузочная неделька получилась. Говорят, печеночникам полезно.
- Ротор не идет?
- Какой ротор... Откуда?
- А в поезде все нормально?
- Если наше положение можно назвать нормальным... - Дроздов хмурился, словно был чем-то недоволен. Наконец Левашов понял - бригадир был недоволен собой. Мятый китель, щетина на подбородке, скомканная постель - все это лишало его уверенности, как бы обезоруживало.
- И ничего чрезвычайного не произошло?
Дроздов пожал плечами.
- Никто не ушел с поезда?
- В такую погоду? Это нужно рехнуться.
- Ничего ни у кого не пропало?
- В смысле украли? Нет, жалоб не поступало. На холод жаловались, на тесноту после переселения, вопросы задают - когда поедем, когда продукты подбросят... Ведь, между нами говоря, в поезде... голод. Один товарищ вез домой три килограмма шоколадных конфет - вчера вечером мы их раздали детям. А одна старушка отдала трехлитровую банку красной икры, так что детей мы и завтра сможем как-то поддержать. А в общем-то - голод. Самый настоящий.
- Да... Нехорошо получилось. Федор Васильевич, я хотел вас предупредить. Если кто о проверке документов спросит - ответьте, что так и должно быть. Мол, порядок такой. А может быть, запомните, кто спрашивал... - Левашов исподлобья глянул на бригадира.
- Вы спрашивали, не пропало ли у кого что... Я вот вспомнил... У проводницы из седьмого вагона пропал ключ.
- У Оли? Какой ключ? От каких дверей?
- От всех дверей. От туалетных, от купе, от тамбуров. Все двери можно открыть этим ключом и пройти состав из конца в конец.
- А она не потеряла его?
- Нет. Он был у нее на кольце вместе с другими ключами. Так вот, другие на месте, а этого нет.
- Ну спасибо. Спокойной ночи.
А снаружи, заглушая снежные разряды, гудел тайфун. На сотни километров вокруг не было иных звуков, кроме надсадного глухого воя. Казалось, над головой с грохотом проносится бесконечный железнодорожный состав. Иногда, не выдержав напора ветра, с мерзлым треском валилось дерево или выворачивались доски из крыш. На пятые сутки скрылись под снегом реки и дороги, исчезли мелкие поселки, станции, будки стрелочников.
Во время такого снежного шабаша тебя вдруг охватывает острая тоска по самой обыкновенной пыли. Невольно представляешь, как идешь плохонькой проселочной дорогой, как тебя обгоняет дребезжащий грузовик, поднимая клубы пыли. Ты ничего не видишь в этой пыли, она скрипит на зубах, оседает на волосы - и тебя захлестывает счастье. Наступает момент, когда снег становится невыносимым. Слишком уж он вездесущ, слишком многое в его власти. Но когда кончается буран, и тывидишь, как бульдозеры расширяют дороги, как постепенно из снега показываются верхушки деревьев, заборы, ты чувствуешь радость победы. В небе торжествующе ревут мощные лайнеры, уходят на таежные дороги грузовики, легко и празднично скользят по сверкающим сопкам разноцветные лыжники, и солнце отражается в каждом склоне, повороте дороги. Острую до слез радость вызывают мудрый рокот бульдозера, рейсовый автобус, самолет, тяжело оседающий при посадке, свежий номер газеты, открытые магазины, озабоченные крики паровозов на вокзале.
У каждого складывается свой образ острова, свое представление о нем. Конечно, можно найти таких, кто, вернувшись оттуда, говорит только о крабах, кетовых балыках, красной икре и прочих подробностях местной кухни. Для других остров - это порт, море, корабли на рейде, и все их самые милые воспоминания связаны именно с этими вещами. А для третьих - это тайга, еще для кого-то - побережье, пустынное и таинственное побережье, стекающие с сопок речушки, уходящие куда-то в глубь острова влажные и сумрачные распадки. Встречаются люди, готовые весь остров назвать Медвежьей охотой, или Зимней рыбалкой, или Сбором грибов и ягод, потому что в таком количестве и таких размеров грибы и ягоды встречаются только здесь.
Но всех объединяет тайфун. Для всех это событие, это происшествие, приключение не только в географическом или погодном смысле слова. Тайфун - это нечто личное, что врывается в тебя и будоражит, как встреча с чем-то действительно значительным в жизни.