- Скорее всего сидит в купе. Молчаливый и настороженный. Или спать завалился, чтобы его поменьше видели. Чтобы не отвечать на дурацкие вопросы попутчиков. Чтобы положить чемодан под голову и знать, что никто не приглядывается к нему... Итак, обоснуемся в двух купейных вагонах - шестом и седьмом. Это около сорока человек. Многих можно отбросить сразу. Надо знакомиться с людьми, Гена. От этого не уйти. Ладно, первое совещание заканчиваем. Ты бери на себя шестой вагон, я останусь в седьмом. В порядке бреда... Мы ищем человека, который неохотно выходит из купе, он насторожен, подозрителен. Если лежит, то скорее притворяется спящим, чем спит на самом деле. Вряд ли он заснет в эту ночь. Значит, мы ищем человека, у которого бессонница. И еще - этот человек притворяется. Он может смеяться, рассказывать анекдоты, молчать или спорить, но все это делает фальшивя, потому что единственное его желание - схватить свой чемодан и скрыться подальше от людей. Мы ищем человека, готового на все.
- Мы ищем вооруженного человека, - добавил Пермяков.
За окном протяжно, не переставая выла пурга. Иногда ветер на какую-то секунду утихал, будто собираясь с силами, а потом снова наваливался на вагон. Левашову казалось даже, что он слышит поцарапывание крупных снежинок по стеклу. Сна не было. Поворочавшись на полке, он осторожно спустился вниз, нащупал в темноте дверь...
- Ты куда собрался, кореш? - вдруг раздался голос Бориса.
- Душно что-то... Пойду покурю.
- Пошли вместе.
Они задвинули за собой дверь и направились в тамбур. Здесь пурга сразу стала слышнее.
- Надо было в тот тамбур идти, - сказал Левашов. - Там хоть печка...
- Замерзнем - туда перейдем. - На маленьком мальчишеском лице Бориса застыло выражение озабоченности. - Понимаешь, - заговорил он, - жена... вроде того, что рожать собирается.
- Так это здорово! Зимние дети, говорят, самые крепкие.
- Оно, конечно, так... Но уж больно все это хлопотно... Иногда кажется, что лучше самому все сделать, спокойнее.
- Ну-у, - протянул Левашов. - Это не самый лучший вариант.
- Согласен, - солидно кивнул Борис. - Каждый должен знать свое место и не рыпаться, куда не надо.
Послушав Бориса из-за стены, можно было подумать, что говорит пожилой, плотный человек с тяжелым лицом и неторопливыми движениями. А на самом деле Борис был щупленьким парнишкой небольшого роста, с прямыми белесыми волосами. И щетина на его подбородке росла светлая и мягкая. "Не он", - опять подумал Левашов. Но тут же что-то заставило его усомниться.
- А в Южном что вы делали? - спросил он, пытаясь продышать глазок в толстой изморози на стекле.
- Да мы на материке были. Ухлопали кучу денег и приехали.
- Но ведь дорога оплачивается и туда и обратно...
- Остались бы эти деньги. Они ведь не киснут, не стареют.
- Видишь ли, беда в том, что мы сами имеем обыкновение стареть.
- А!. - Борис досадливо махнул рукой. - Это все то же - стоит ли рыпаться, чтобы доказать кому-то что-то... Знаешь, кореш, я лично, например, никому ничего не хочу доказывать. Никому и ничего! - Борис говорил, все больше волнуясь, и спешил, спешил, будто боялся, что не успеет сказать главное. - Старики зовут нас на материк... Работа, говорят, интересная, театр, стадион, то да се... А спросить - ели они когда-нибудь кетовый балык или икру красную? Если, конечно, не считать наших посылок... А мы здесь едим эту икру столовыми ложками, и вовсе не из консервных банок. И стадион мне не нужен. Не ожирею. Пробежишь двадцать километров на лыжах да обратно двадцать - о стадионе и думать не захочешь. Работа? Что там я строитель, что здесь строитель. Не надо, кореш, рыпаться, не надо суетиться... Жизнь себе идет, и весь треп, что вокруг нее вьется оседает позади, как пыль за грузовиком.
Левашов зябко поежился. В тамбуре было довольно холодно. Через какие-то щели снег все-таки проникал сюда, и снежная пыль, не оседая, стояла в воздухе.
- Во всем этом деле, есть еще один фокус... На материк Таньке хочется. Остров для нее - каторга. Вечером, бывает, сидит-сидит, потом начинает собираться... Туфли надевает белые, платье... "Куда ты?" - спрашиваю. "В театр", - говорит. Ну-ну... Вот соберется, перед зеркалом марафет наведет, а потом подойдет к окну и смотрит на сопки, на туман, на соседский забор... "Мы не опоздаем?" - спрашивает. "Нет, - говорю, - в самый раз поспеем". А у самого мурашки по спине.
- Поживите год на материке, может, ее на остров потянет.
- Хх, - хмыкнул Борис. - И все надбавки полетят, снова на голую ставку садиться...
- А ты не слышал, как один большой оригинал решил много денег заработать? Нет? Напрасно, тебе эту историю надо знать. Но шуточку, когда кто-то бутылки сдал и машину купил ты, конечно, слышал? Так вот, этот инициативный товарищ решил шуточку воплотить в жизнь.
- И что же из этого вышло? - Борис недоверчиво усмехнулся.
- Ничего хорошего не вышло. Что он делает - как только весной навигация открылась, отправился на Итуруп и весь сезон, до глубокой осени, бутылки собирал. А потом зафрахтовал пароход, тот все равно порожняком в Аниву шел. Погрузил свою стеклотару и отчалил. Ну, порт назначения - Анива. Показалась Анива. Запрашивает - какой груз везешь? Капитан отвечает - бутылки. Анива на это говорит, что, мол, не валяй дурака и отвечай как положено, когда тебя спрашивают. Капитан свое гнет - бутылки везу. И уточняет для порядку даже емкость бутылок и все остальное.
- Что же делает диспетчер Анивы?
- Звонит начальнику порта и докладывает обстановку. Начальник тоже не знает, что делать, и на всякий случай командует - пароход в порт не пускать.
- И не пустили?
- Ясно - задержали пароход на рейде. Собрали оперативку: что делать? Никогда такого не было, чтоб с Курил бутылки возили. Ну рыбу, ну консервы, ну крабы! Но бутылки! Пустые! Не было такого. И не будет, сказал начальник. И велел пароход принять на заброшенном причале, а бутылки выгрузить. Там вся команда чуть ли не неделю выгружала их. Будешь в Аниве, спроси - эти бутылки и сейчас там горой лежат.
- А что с инициатором? - спросил Борис.
- Ну, будто сам не знаешь, что бывает за нетрудовые доходы.
- Так ведь не состоялись доходы-то!
- А попытка! А использование государственного транспорта в личных целях! - Левашов рассмеялся, поняв вдруг, что Борис верит каждому его слову. - Ладно, оставим это... У тебя жена-то... когда рожать собирается?
- Недели через две.
- Тогда еще ничего.
- Что ничего?! - насторожился Борис.
- Понимаешь, пока мы с тобой о бутылках калякали, поезд стоял. И сейчас стоит.
- Мать твою за ногу! - пробормотал Борис.
Левашов натянул на ладонь рукав свитера, ухватился за покрытую изморозью ручку и надавил вниз. Ручка не поддавалась. Тогда он несколько раз ударил по ней ногой и дернул дверь на себя. И тут же словно что-то живое, белое, обезумевшее ворвалось в тамбур и забилось в нем, как в западне. Левашов опустился на одну ступеньку и увидел, что сугробы доходят до осей колес. Тогда он спрыгнул в снег и прошел вдоль вагона. Следующее колесо было занесено полностью. И ни одного огонька не пробивалось сквозь несущиеся, вытянутые в полете сугробы. Казалось, поезд стоит на дне снежного потока.
Поднявшись в вагон, Левашов захлопнул за собой дверь и для верности повернул щеколду..
- Ну что? - спросил Борис. - Станция?
- Какая станция... Снег выше колес. Пошли к проводнику.
В служебном купе сидели Оля, парнишка, которого она уговорила ехать с собой, бригадир поезда Дроздов и машинист Денисов.
- Так что получается? Стоим? - спросил Левашов.
- Получается, - ответил Денисов. - Что выходит, то и получается.
- Чего же вы молчите?! - вдруг тонко крикнул Борис.
- А что нам, песни петь? Или кричать надо? Не в кабинете, чай... Да и паровоз от крику не пойдет. Не лошадь...
- И долго стоять будем? - спросил Левашов.
- Пока не поедем.
- Надо ведь сообщить как-то... Ну, что мы застряли...
- Кому положено, тот уж подумал об этом, - с достоинством сказал Дроздов. - А если б не догадался, все равно знают о нас. Со станции Взморье мы вышли, на Тихую не пришли... Вот и весь сказ.
- Значит, не удалось пробиться на север...
- Не удалось, - сокрушенно согласился Денисов. - Что мог - сделал, а вот не удалось. Впадина между станциями, понимаешь... Железная дорога прогиб делает... Тридцать километров прогиб... Тут-то снег и скопился, тут-то он нас и подстерег.
- Но к утру поедем?
- Должно. Если роторы пришлют да расчистят.
- А если не пришлют?
- Могут и не прислать. В буран роторы на шахты посылают, на электростанции. В Синегорск, Быково, Долинск... В Корсаков - там порт... До ближайшей станции тридцать километров. А при таких заносах считай, что все. триста.
- Отдыхайте, ребята, - посоветовала Оля. - В Тымовском разбужу.
Все смолкли, прислушиваясь. Если раньше порывы ветра были даже приятны, потому что поезд все-таки шел, то теперь и в этом вое, и в подкрадывающемся шелесте снежинок, да и в самой неподвижности состава было что-то жутковатое.
Утро наступило поздно и как-то уж очень неохотно, темнота будто цеплялась за промерзшие ветви деревьев, за покатые сугробы, за торосы, которыми был утыкан весь берег. Ветер гудел уже не за стенами вагона, а где-то над головой.
Обычно сильные тайфуны быстро выдыхались, но на этот раз к утру буран усилился. В серой мгле рассвета с трудом различались верхушки занесенных деревьев, телеграфные столбы тоже стали короткими, а уцелевшие провода висели на уровне человеческого роста.