Который был час? Солнце стояло еще высоко, но в мае в этих местах оно опускается очень поздно. До меня донеслось щелкание бича и мычание коров. Значит, уже гнали стадо домой. Сейчас мне даже не очень хотелось есть. Я устал так, что у меня ноги подкашивались. Я решил проспать эту ночь где-нибудь в кустах неподалеку от города. Далеко отходить опасно. Здесь, конечно, много медведей и волков.
"Утром придумаю", - успокаивал я себя. Есть же уком комсомола, уком партии, горсовет. Не может быть, чтоб дали мне помереть.
Я дошел до рощи, в которой мы беседовали с теткой, и, спустившись на несколько шагов по откосу, нашел в кустах удобную для спанья нору. Здесь меня никто не мог увидеть. Я нагреб сухих листьев под голову, укрылся курткой и заснул.
Мне снилось, что я слышу разговор. Слова были неразборчивы. Во сне до меня доходил только печальный тон разговора. Говорили два голоса - женский и мужской. Кажется, печальный был женский голос. Повторяю, слов я не разбирал, но тон был настолько выразителен, что я понимал чувства, которые слова выражали, так же ясно, как если бы слушал песню. Мужской голос звучал проще, обыденнее, деловитее, и все-таки и в мужском голосе мне слышалась скрытая, сдержанная печаль.
С этим чувством печали, навеянным на меня во сне, я проснулся. Под курткой было тепло, но я знал, что, как только скину ее, тепло рассеется. Сквозь ветки кустов я видел серый, с розовым оттенком свет белой северной ночи. Было тихо. Я думал, что разговор мне приснился, но вдруг совсем близко, над самой головой, услышал тот самый женский голос, который звучал мне во сне.
- А я не понимаю отца, - говорил женский голос. - Сорок лет прожить в Пудоже! Зачем? Ну хорошо - ученики письма пишут, фотографии присылают. Но сорок лет ходить по одним и тем же улицам! Не понимаю! Здесь красиво - лес, вода, но ведь всегда одно и то же. А что за лесом? Может, там еще лучше. Может, там такая красота, что про эту и вспоминать не захочется. А если даже там ничего хорошего, так все-таки ведь другое. Вот у нас ель, береза, осина. А где-то там, скажем, пальмы кокосовые, финиковые, араукарии… - Девушка (я был уверен, что это совсем молодая девушка) засмеялась. - Я ведь не знаю, что такое араукарии. Кажется, растение. А может, зверек какой-нибудь. Например, котенок с крыльями. Утром открываешь окно, а на подоконнике котята сидят. Прилетели пожелать доброго утра… Так я вот что говорю: может, все эти араукарии и не лучше осины, но надо же посмотреть. Может быть, лучше. А если хуже, так я осину больше любить буду. Нет, я не понимаю отца!
Наступило молчание, потом мужской голос заговорил спокойно и неторопливо. В нем была рассудительность и уверенность. Странно, что во сне он мне показался тоже печальным.
- Юрий Александрович - замечательный человек, - сказал мужской голос. - Подумай сама: всю жизнь он сидит в маленьком городе, а в курсе всего. Сколько журналов выписывает! Ведь это же удивительно! О чем ни спросишь, он все знает.
По-видимому, девушка слушала его невнимательно. Когда он кончил, она заговорила о своем.
- Вот моя мать, - сказала она. - Родилась в деревушке на Кен-озере. Там знаешь красота какая! Я маленькая ездила. Озеро странное - извилистое. Точно река, которая никуда не течет. И большой каменный монастырь. Тишина необыкновенная. Однажды моя мать приехала в Пудож, и ей показалось, что это огромный город. Поступила она к отцу в прислуги и влюбилась в него. Ей было шестнадцать лет, когда она приехала и увидела отца. А ему было сорок. И через три года они поженились. Я ее понимаю. Восемь домов в деревне, тридцать человек жителей, и вдруг - Пудож! Улицы, магазины. И отец. Он был красивый, я карточку видела. И вежливый, не ругается, не пьет, книги читает. - Она усмехнулась. - Отец для нее, наверное, был - как для меня какая-нибудь араукария. Я бы тоже влюбилась, если бы с Кен-озера приехала. А я родилась и выросла здесь, и для меня Пудож - как для нее деревня в восемь домов. Мне хочется дальше…
- А меня здесь оставишь? - спросил мужской голос, и я понял, почему во сне мне слышалась в этом голосе сдержанная печаль.
- Ну что ты! - ласково сказала девушка. - Разве же я тебя оставлю? Кто же у меня есть на свете? Ты да еще отец. Только я его не понимаю - как это он хоть один раз за всю жизнь не бросил свои книги и не пошел черт знает куда! Нет, Вася, наверное, ближе тебя у меня никого и нет. - Она говорила так ласково, что это, конечно, была правда. - Куда же я без тебя? Я вот, как будущая жена, все приглядываюсь к семейным парам. Обучаюсь, как стать хорошей женой. И сколько я ни видела мужей да жен, ни один муж так жене не близок, как ты мне. - Она помолчала и добавила совсем тихо, я еле расслышал: - Только все-таки иногда мне хочется дальше…
Наступило молчание. Я лежал неподвижно, боясь шевельнуться. Мне было стыдно, что я слушаю разговор, который никто третий не должен слышать. Осторожно, чтоб не двинулась ветка, не шевельнулся листик, я подогнул под себя ноги. Мне казалось, что они видны из-за куста.
- Поздно уже, - сказала девушка. - Мне-то что! Я завтра высплюсь, а тебе, бедняге, скоро на работу вставать. Вот ты какой замечательный жених - даже сна решился!
- Я целый день часы считаю, - сказал мужчина, - скоро ли мы с тобой встретимся?
- Счастливые мы, Каменские, - сказала задумчиво девушка. - Отец мой - скучный человек, а любовь встретил необыкновенную. И мне повезло. Может, ты человек и простой, а любишь так, как никто не любил. Да, Вася?
- Думаю так, - помолчав, ответил Вася.
- Ну, значит, все хорошо. Теперь расскажи, какие новости. Сегодня целый день под окном кричат, что у тебя новости. Сила пробежал - кричит: "Оля, новости!" Андрюшка стукнул в стекло: "Новости!" Саша Девятин в форточку крикнул: "Новости!" Одна я ничего не знаю. Да мне и не надо. Я стану женой, буду мужа слушаться. Как скажет муж, так и сделаю. А самой мне и знать ничего не надо. Да, Вася?
Оба засмеялись счастливым смехом.
- Нет, слушай, Оля, - сказал мужчина, - новости действительно есть. И ребята мерзавцы. Я им велел тебе ничего не говорить. Сам хотел сказать… В общем, слушай. Вчера меня вызывают в уком партии. Оказывается, осенью будут путевки в институт. Одну получаю я. Это - наверняка, решение уже есть. Ну, я, конечно, сказал, что мы женимся и я без тебя не поеду. Секретарь засмеялся и говорит: "Какая неожиданная новость!" Наверное, многие уж знают, да, Оля?
- Медведь не знает, - задумчиво сказала Оля, - он зиму в берлоге спал. А остальные все знают.
- Ну вот. Так секретарь говорит, что семейным дают в общежитии комнату. Маленькую, правда, но комнату. Так что мы поедем с тобой вместе. И, знаешь, ты на меня не обижайся… но хорошо было бы и тебе поступить куда-нибудь. Я закидывал удочку - тебе тоже путевку дадут, если ты подашь заявление. Конечно, ты из интеллигентов, но это неважно. К трудовой интеллигенции у нас отношение хорошее. Мы ее хотим приблизить к себе, понимаешь?
Ольга молчала.
- Ты слышишь, Оля? - спросил мужчина.
- Да, слышу. Ну хорошо, поедем.
- Нет, а насчет того, чтоб тебе поступить учиться?
- Как скажешь, Вася. Скажешь учиться - учиться пойду; скажешь сидеть дома и кашу варить - кашу буду варить.
- Ладно, - сказал Вася, - конечно, сразу не решить. Приедем, обживемся, а там посмотрим. Главное, все будет, как ты хотела, - и далеко и все новое. Петрозаводск - большой город, там много культурных ценностей. Шутка ли! Двадцать пять тысяч жителей. Двенадцать Пудожей! Тебе будет очень интересно. Ты рада?
- Рада, - сказала коротко Ольга. - Смотри, уже солнце встает. Встретим луч и пойдем по домам.
Посыпалась земля по откосу. Наверное, они встали.
Осторожно, чтоб не зашуметь, я раздвинул ветки кустарника и посмотрел в щелку. Так я впервые в жизни увидел Ольгу. Она мне показалась высокой, и я удивился, насколько она ниже своего жениха. Какой же он, должно быть, гигант! Потом я понял, что она маленького роста. Худенькая и стройная, она всегда казалась гораздо выше, чем была на самом деле. Она была в темной юбке до колен и в белой блузе с большим синим матросским воротником. Светлые ее волосы были коротко острижены и откинуты назад. Она стояла, чуть подняв голову, руки сложив на спине, и ждала. И вот на нее упал первый красный солнечный луч. Она выгнулась навстречу ему и засмеялась.
- Всё! - сказала она. - Видел, какой луч попался хороший! Значит, все будет, как мы хотим. Ты не провожай меня. Я хочу одна пройти, пока город спит… - И она ушла под старые, седые березы.
Вася стоял, глядя на восходящее солнце. Он высоко поднял руки, медленно их развел, как будто был солнцепоклонником и молился сверкающему своему богу, потом неожиданно прыгнул вниз по откосу. Испугавшись, что он налетит на меня, я вскочил. Он ухватился за ветки куста и остановился. Растерянные, мы смотрели друг на друга.
- Вот тебе на! - сказал Вася. - Ты кто же такой?
- Николаев, Николай Петрович, - ответил я официально, как на вопрос анкеты.
- Так, так… А что ты тут делаешь, Николай Петрович?
- Ночую.
- Ишь ты! - сказал Вася. - А ты знаешь, что для ночлега люди дома понастроили? Или не слыхал, Соловей-разбойник?
- Да не разбойник я, - начал я хмуро оправдываться, - приезжий я. Работу искал, так нету работы. И ночевать негде. Ну, вот и устроился.
Вася смотрел на меня с любопытством:
- А кой же черт тебя надоумил в Пудож за работой приехать?
- Дядя тут у меня, - продолжал я хмуро объяснять. - Мы с бабкой жили, да она померла. К дядьке велела ехать, ну, а у дядьки у самого детей полно и хлебать нечего.