С восьми до десяти часов вечера все было совершенно замечательно. Володя рассказывал про экспедицию, раскупоривал вино, а Наташа помогала ставить на стол ужин. После десяти было нейтрально, потому что Наташа готовилась к ночи и укладывалась. Где-то без двадцати одиннадцать стало совсем хорошо, потому что они занялись любовью - и занимались до двенадцати часов.
Потом Володя задремал, а Наташа стала обстоятельно рассказывать, как ей одиноко, пока он шатается по экспедициям. Продолжалось это примерно до часу, когда Наташа высказала еще одну претензию - что вечно он спит, когда она хочет с ним поговорить, после чего сразу заснула сама.
Около половины третьего Володя проснулся, обнаружил Наташу возле себя и напомнил ей о своей существовании. Одной из прелестных черт Наташи было умение мгновенно и бурно откликаться. Но он знал, что стоит сказать: "Вот всегда бы так!" - и будут идиотские обиды в невероятном количестве.
В начале четвертого Наташа опять завела шарманку о том, как ей плохо от всех этих экспедиций, от Володиного эгоизма и оттого, что в его жизни для бедной Наташи нет подобающего места. Попытки заткнуть Наташу поцелуями были только частично успешны, и до четырех ночи Наташа еще поговорила о том, что она его любит, что он просто чертов эгоист и что так больше нельзя, поплакала в меру своего удовольствия и заснула.
Володя же лежал без сна и думал, как удивительно все у него складывается; куча баб, все объясняются в любви - а он совершенно один в этой жизни.
Наташа проснулась в восемь часов. Она просыпалась рано и гулко сопела под ухом, стараясь не шевелиться, чтобы не разбудить. И, конечно же, ее напряжение тут же передавалось Володе, и как раз из-за навязчивой деликатности Наташи он просыпался так рано, что ничего хорошего из этого не могло получиться, кроме разве что здоровенного приступа гипертонии.
- Когда у тебя поезд?
- Вечером… Надо еще зайти в институт.
- Я тебя провожу.
- Хорошо…
- А поезд?!
Наташа уже начала догадываться, что от нее хотят избавиться; она только еще не понимала, каким способом от нее будут избавляться.
- У меня 24-й поезд, восьмой вагон. (Да, только другого числа.) Я приду прямо к нему, из института.
Наташка бродила по дому, как привидение, явно не хотела уходить.
- Сейчас ты меня не проводишь?
Володя этого ожидал.
- Ну конечно же, провожу!
По утрам Наталья была спокойнее: наверное, разряжалась и сексуально, и эмоционально. Сейчас это была просто милая девочка, как-то даже странно было представить себе, что вечером она опять начнет рыдать.
Вместе доехали до Дворцовой, Наташа поехала дальше, а Володя здесь вышел:
- До вечера!
Но вместо того, чтобы пойти пешком в институт, а вечером уехать на вокзал, Володя сел на другой автобус и уже через полчаса звонил в другую дверь. Для встреч с Ириной не нужно было искать чужих квартир - и это уже было приятно.
Правда, долгое общение с Ириной тоже создавало проблему - хотелось искать других женщин. Ну зачем было непременно путать любимую Володину кружку с той, которую он терпеть не мог? Какой был смысл в том, чтобы сначала позволить Володе открыть полку с посудой и взять в руки хрустальную вазу, а потом сетовать - мол, есть примета: нельзя прикасаться к матернему благословению, если прикоснется посторонний человек - беда будет? Что толку в разговорах о нищей жизни одинокой женщины, если малейшее предложение денег вызывает вопли из серии: "Ах, нет-нет, ну ни в коем случае"?
Порой Володя думал, что бабу снедают некоторые наклонности к мазохизму. Может, если вооружиться прутом и хорошенько им поработать, Ирина престанет устраивать мелкие провокации… А может, и не перестанет, думал Володя, и это будет означать ровно одно - вооружаться и пользоваться прутом нужно с иссушающей душу регулярностью. То-то она и напрашивается.
На этот раз уже через час Володя почувствовал, что у него болит голова и что он сам не знает, чего больше хочет - выпить или перейти от теории к практике и попросту выдрать Ирину, причем продолжительно и больно.
- Ну чего расселся - что, не знаешь, когда придет Яна?!
Яна - это была дочь Ирины, и приходила из школы она в половине шестого (о чем Володя и правда хорошо знал). Этими ласковыми словами Володю позвали заниматься любовью, пока они вдвоем в квартире.
Вроде бы и не так много пил Володя, и пил-то хорошее вино, а к концу дня так окосел, что чуть не заснул прямо на вокзале, на скамейке. Сама собой образовалась пустота вокруг плохо одетого, клюющего носом человека. Милиционер так вообще встал неподалеку и уставился на него профессионально-подозрительно. Володя сел попрямее, уже протянул руку к внутреннему карману: "Давай, иди проверяй документы! Забери за бродяжничество члена Санкт-Петербургского союза ученых!" Видимо, этой уверенности в себе вполне хватило милиционеру: если есть у человека эта уверенность - это не его контингент. Милиционер улыбнулся, козырнул и пошел дальше.
У Володи уже появились две черты постоянно пьющего и притом выбитого из жизни, потерявшего свою нишу человека. Во-первых, он все время чувствовал, что окружающие сторонятся его, не доверяют ему и вообще "не уважают", что он не такой, как все, и если люди даже не говорят этого вслух, все это чувствуют. И его раздражало это отчуждение от всего остального человечества. А еще он все время испытывал странное, острое и, скорее всего, ложное ощущение, что он понимает окружающих. Будто бы он ощущал, без всякого размышления постигал то, что и сами люди о себе не знали.
Глотнув пива по дороге, Володя проспал в электричке два часа, до самой платформы "Салют". А от платформы было пять минут ходьбы мимо заборов дачных участков, домиков разного калибра, по улочке с колеями глубиной сантиметров двадцать.
- Володька! Ты откуда?! Ты еще не в экспедиции?!
Лида была как всегда: плотная, невероятно энергичная, непосредственная, вся в делах, и встречающая Володю даже через месяц так, словно расстались вчера. И была прохлада долгого-предолгого вечера, бледные краски заката над лесом, вылизанная до блеска терраса с простой и бедной, но такой основательной обстановкой.
Володя помог собрать в теплице какую-то траву, совершенно необходимую для супа, Лида деловито выкопала какой-то корешок, казалось, даже пошептала над ним ("только любовного зелья нам и не хватает!"), кинула в булькающий суп, на какое-то мгновение исчезла. И появилась уже в зеленом, очень шедшем ей и очень хорошем платье. В этом тоже была вся Лидия.
Все было, как обычно: просто, весело, естественно, бездумно. Они ели суп с травками и с корешком, пили привезенное Володей вино, почти беспрерывно говорили (потом Володя не мог бы сказать, о чем) и деловито, буднично отправились в постель.
Лида продолжала непринужденно болтать, моя ноги, умываясь, стеля постель, переодеваясь. Все делала она очень обстоятельно, серьезно. Только стоя уже в цветастой рубашке, накинутой на плечи, взявшись обеими руками за резинку трусов, попросила Володю отвернуться. И заскрипела постель.
Странно, почему ночные балахоны Лиды никогда не вызывали у него таких приступов озверения, как Наташкины? Ну привычка и привычка, женский народный обычай, совершенно невинный, и пусть себе… "Интересно, - подумал он невольно, - позвонит ли сегодня Наташа?" И порадовался, что если даже в его квартире сейчас телефон раскалился, а Наталья рыдает от злости - все равно он спрятался надежно.
Хуже было другое: лежа в постели, Лида продолжала строить совместную жизнь. Несомненно, муж для Лидии был бы ценнейшим приобретением: и для всех физиологических вопросов, и для ведения домашнего хозяйства; что там ни говори, а муж полезен. Доктор наук? Тем лучше! Это ведь приличная зарплата, непыльная работа (значит, больше сил для вскапывания грядок!), да к тому же еще и возможность хвастаться подружкам, занимать какое-то положение…
Лиде даже не приходило в голову, что за статусом доктора наук может стоять еще что-то, и Володя нимало не обольщался относительно своей судьбы, затей он связать ее с судьбой Лидии. Володя был совершенно уверен: скажи он Лиде, что с гораздо большим удовольствием поедет на конференцию, чем пойдет вскапывать грядки, или что от написания статьи пользы больше, чем от уборки малины и выкапывания морковки… Так просто выскажись, чисто теоретически, и Лида тут же грохнулась бы в обморок.
То есть Володя признавал, что во всем этом - в холодных рассветах над грядками, в постных супчиках из только что сорванных овощей, в подчинении себя ритму простого повседневного труда - была своя прелесть и было что-то очень здоровое, очень древнее. Но жить так всю жизнь?! Слуга покорный!
А что он очень ценил в Лидии - так это чудесный характер. В ее далеко не однозначной, не "простой, как веник" душе не оставалось решительно ничего, что могло бы вызвать напряжение или просто разволновать больше привычного. Этот светлый характер не давал Володе хоть сколько-нибудь напрягаться, когда он был в ее компании. Но, с другой стороны, исчезни он из ее жизни, и Лида забыла бы его так же естественно и просто, как вскапывала грядки или варила постные супчики.
- Уже уходишь?
- Да, скоро поезд на Москву. Что тебе привезти из Сибири?
- Свою голову.
- Ну, ее-то я уж точно привезу.
- Иногда я в этом сомневаюсь…
Посмеялись. Роса на земле, легкий туман, гулкий рассвет ранней весны, когда уже нет луж, но еще нет и листвы на деревьях. Рассвет, от пастельных красок которого, от особой летучести словно бы пахнет этой самой весной.