Ярость стрелка Шарпа - Бернард Корнуэлл

начале девятнадцатого столетия Британская империя простиралась от пролива Ла-Манш до просторов Индийского океана. Одним из солдат, строителей империи, человеком, участвовавшим во всех войнах, которые вела в ту пору Англия, был стрелок Шарп.

В романе "Ярость стрелка Шарпа" английская армия стоит на пороге поражения. Испания попала под власть французов. Остался непокоренным только Кадис, за стенами которого идет хитроумная дипломатическая игра. Единственная надежда британцев - Шарп и его однополчане, не желающие признать свое поражение.

Романы Б.Корнуэлла о стрелке Шарпе стали бестселлерами по обе стороны Атлантики.

Содержание:

• Часть первая - РЕКА 1

  • Глава первая 1

  • Глава вторая 7

  • Глава третья 13

• Часть вторая - ГОРОД 19

  • Глава четвертая 19

  • Глава пятая 25

  • Глава шестая 29

  • Глава седьмая 34

  • Глава восьмая 38

• Часть третья - СРАЖЕНИЕ 41

  • Глава девятая 42

  • Глава десятая 48

  • Глава одиннадцатая 53

  • Глава двенадцатая 57

• Историческая справка 62

Бернард Корнуэлл
Ярость стрелка Шарпа

"Ярость Шарпа" - Эрику Сайксу

Часть первая
РЕКА

Глава первая

В Кадисе море всегда было рядом. Запах его ощущался в воздухе постоянно и почти так же сильно, как вонь от помоек. В южной части города, когда с юга дул сильный ветер, о набережную бились волны, и брызги стучали в оконные ставни.

После Трафальгарского сражения шторма целую неделю осаждали город. Ветер доносил хлопья пены до самого собора и срывал леса с недостроенного купола. Накатывавшие волны швыряли на камни куски разбитых кораблей, а потом стали выносить на берег тела. Но то было почти шесть лет назад, и теперь Испания воевала на одной стороне с Англией, да вот остался от Испании всего лишь только Кадис. Остальная территория находилась под управлением Франции или не управлялась никем. В горах хозяйничали партизаны-guerrilleros, на улицах правила бал нищета; вся страна погрузилась в уныние и мрак.

Февраль 1811 года. Поздний вечер. Еще одна буря обрушилась на город, бросая на мол громадные волны. Притаившемуся в темноте человеку их белые шапки напоминали клубы порохового дыма, что выбрасывают жерла орудий. В разгуле стихии была такая же непредсказуемость. Стоило лишь подумать, что самое худшее уже позади, как две или три волны порывисто бросались на берег, взметнувшаяся вода расцветала над волноломом белым дымом, а подхваченные ветром брызги колотили по городским стенам не хуже картечи.

Человек, наблюдавший за всем этим, был священником. Отец Сальвадор Монсени носил сутану, плащ и черную широкополую шляпу, защищавшую от порывов ветра. Высокий, лет тридцати с лишним, с суровыми чертами истового проповедника, Монсени стоял в темном проходе под аркой, явно кого-то ожидая. Жизнь забросила его далеко от дома, где он рос нелюбимым сыном вдового стряпчего, отправившего отпрыска в церковную школу. Монсени стал священником, потому что не знал, кем еще должен стать, а теперь жалел, что не сделался солдатом. Наверное, из него получился бы хороший солдат, но судьбе было угодно сделать Монсени моряком, точнее, капелланом на испанском корабле, захваченном в Трафальгарской битве.

В темноте над ним затрещали, напомнив звуки сражения, защищавшие недостроенный купол паруса. Когда-то эти паруса реяли над боевым испанским флотом, однако после Трафальгара их сняли с немногих добравшихся до порта кораблей. Потом отец Сальвадор Монсени оказался в Англии. Большинство пленных испанцев в скором времени вернулись домой, но капеллан адмирала вместе со своим хозяином отправился в далекую туманную страну, и их поселили в Гемпшире, где он смотрел, как падает дождь и как устилает луга снег, и где научился ненавидеть.

А еще отец Монсени научился терпению. Сейчас оно ему пригодилось. Шляпа и плащ промокли насквозь, но он не уходил и даже не шевелился. Он ждал. За поясом у Монсени был пистолет, хотя порох, скорее всего, отсырел. Не важно, есть кинжал. Священник коснулся рукоятки, прислонился к стене, увидел еще одну разбившуюся в конце улицы волну и пронесшуюся мимо тускло освещенного окна водяную пыль, а потом услышал шаги.

Кто-то бежал по Калле-Кампанья.

Отец Монсени ждал - тень, слившаяся с другими тенями. Он увидел, как кто-то подходит к двери напротив. Она была открыта. Человек шагнул за порог, и священник быстро последовал за ним, придержав дверь, которую незнакомец уже закрывал.

- Gracias.

Они оказались в коротком туннеле, ведущем во двор и освещенном фонарем в алькове. Увидев священника, незнакомец облегченно вздохнул.

- Живете здесь, святой отец?

- Позвали для последнего напутствия,- ответил Монсени, отряхиваясь.

- Ах да, та несчастная наверху…- Незнакомец перекрестился.- Ужасная ночь.

- Бывали хуже, сын мой. Пройдет и эта.

- Верно.- Они вошли во двор и поднялись по ступенькам к балкону.- Вы каталонец, святой отец?

- Как вы догадались?

- По произношению.- Незнакомец достал ключ и открыл переднюю дверь. Священник прошел мимо него к ступенькам, идущим на второй этаж.

Незнакомец открыл дверь в свое жилище, однако закрыть ее уже не успел, потому что отец Монсени внезапно повернулся и толкнул его в спину. Мужчина упал. У него был с собой нож, и он попытался достать оружие, но священник сильно ударил его в челюсть. Дверь захлопнулась, и они оказались в темноте. Непрошеный гость наступил упавшему коленом на грудь и поднес к его горлу кинжал.

- Ничего не говори, сын мой.- Запустив руку под мокрую одежду лежащего, он вытащил нож и отбросил его в сторону.- Говорить будешь только с моего позволения, когда я попрошу ответить. Твое имя Гонсало Хурадо?

- Да,- выдохнул Хурадо.

- Письма шлюхи у тебя?

- Нет,- прохрипел Хурадо и пискнул, потому что острие кинжала, проколов кожу, наткнулось на челюстную кость.

- Солжешь - будет больно,- предупредил священник.- Итак, письма у тебя?

- У меня, да!

- Покажи их мне.

Отец Монсени позволил Хурадо подняться. Вместе они вошли в комнату, окно которой выходило на улицу, где священник провел в ожидании несколько часов. Сталь ударила о кремень. Загорелась свеча. Теперь Хурадо смог получше рассмотреть своего гостя, который скорее походил на переодетого солдата, чем на служителя церкви. В резких чертах мрачного лица не было и намека на сострадание или милосердие.

- Письма предназначены для продажи,- сказал Хурадо и охнул, потому что отец Монсени ударил его в живот.

- Я же сказал: говорить, только отвечая на вопрос. Показывай.

Комната была маленькая, но очень уютная - Гонсало явно любил комфорт. Два дивана расположились напротив пустого камина, над которым висело зеркало в позолоченной оправе. Пол устилали ковры. На стене, противоположной окну,- три картины с обнаженными женщинами. Под окном - бюро, один из ящиков которого и выдвинул испуганный хозяин. Достав пачку перевязанных черной лентой писем, он положил их на бюро и отступил.

Отец Монсени перерезал ленточку и разложил письма перед собой.

- Здесь все?

- Все пятнадцать.

- А шлюха? Сколько еще у нее?

Хурадо ответил лишь после того, как стальной клинок блеснул в колеблющемся свете.

- У нее шесть.

- Она их сохранила?

- Да, сеньор.

- Почему?

Гонсало пожал плечами.

- Может быть, потому что и пятнадцати достаточно? Может быть, ей захочется продать остальные позже? Может быть, он все еще дорог ей? Кто знает? Кто поймет женщин? Хотя…- Гонсало хотел задать вопрос, но побоялся наказания.

- Продолжай.- Отец Монсени взял наугад одно из писем.

- Как вы узнали о письмах? Я не говорил никому, кроме англичанина.

- Твоя девка приходила на исповедь.

- Катерина? Приходила исповедоваться?

- Один раз в год она все мне рассказывает,- ответил отец Монсени, пробегая глазами письмо.- В день своей святой. Она пришла в собор, поведала Господу о своих многочисленных грехах, и я от Его имени даровал ей отпущение. Сколько ты хочешь за эти письма?

- По двадцать английских гиней за каждое из пятнадцати. - Хурадо почувствовал себя увереннее и успокоился. В нижнем ящике бюро лежал заряженный пистолет. Пружину он проверял каждый день, а порох менял по меньшей мере раз в месяц. Теперь, когда Хурадо убедился, что гость и впрямь священник, страх понемногу проходил. Конечно, вид у гостя зловещий, но все же Божий человек… - Если предпочитаете испанские деньги, то письма ваши за тринадцать сотен долларов.