– Мои показания могут спасти невинного человека, – сказал я, – а меня не допускают в свидетели. Что бы вы сделали на моем месте? Вы знаете, что это значит, – ведь ваш отец тоже в опасности. Покинули бы вы несчастного? Меня хотели подкупить: обещали мне золотые горы, чтобы заставить меня от него отказаться, были пущены в ход все средства. А сегодня один негодяй объявил мне, что меня хотят лишить моего честного имени! Меня хотят впутать в дело об убийстве: они хотят доказать, что я ради платья и денег задержал Гленура своими разговорами; меня хотят опозорить и убить. Если со мной поступят таким образом, со мной, едва достигшим совершеннолетия, если такую историю будут рассказывать обо мне по всей Шотландии, если вы тоже поверите ей и мое имя станет позорным, то как мне перенести это, Катриона? Это невозможно! Это больше, чем может вынести душа человеческая!
Я говорил беспорядочно, отрывистыми фразами. Когда же я умолк, то увидел, что она глядит на меня испуганными глазами.
– Гленур! Это аппинское убийство, – сказала она тихо, но с большим удивлением.
Провожая ее, я повернул обратно, и теперь мы приближались к вершине холма над деревней Дин. При ее словах я как вкопанный остановился против нее.
– Боже мой, – воскликнул я, – боже мой, что я наделал! – и схватился рукою за виски. – Как мог я сделать это? Я, должно быть, обезумел, если говорю подобные вещи!
– Ради бога, что с вами случилось? – воскликнула она.
– Я дал слово, – простонал я, – я дал слово и вот… не сдержал его. О Катриона!
– Скажите мне, в чем дело? – спросила она. – Вы это не должны были говорить? Вы думаете, может быть, что у меня нет чести, что я выдам друга? Смотрите, я поднимаю правую руку и клянусь вам, что буду молчать!
– О, я знаю, что вы сдержите клятву, – возразил я, – но я! Еще сегодня утром я стоял перед ними и смело переносил их взгляды. Я предпочитал умереть позорной смертью на виселице, чем поступить нечестно, а через несколько часов в обыкновенном разговоре на большой дороге нарушаю свое обещание! "Из нашего разговора мне ясно видно, – сказал адвокат, – что могу положиться на ваше честное слово!" Где теперь мое слово? Кто мне теперь поверит? Вы не можете верить мне. Я совсем упал в ваших глазах. Нет, лучше умереть! – Все это я проговорил плачущим голосом, хотя слез у меня не было.
– Мне больно за вас, – сказала Катриона, – но, право, вы слишком совестливы. Вы говорите, что я не поверю вам. Да я бы вам во всем доверилась! Что же касается этих людей, то я и думать о них не хочу! Ведь они хотят поймать вас в ловушку и уничтожить! Фи! Теперь не время унижаться! Поднимите голову! Я буду восторгаться вами, как героем, вами, мальчиком почти одних лет со мною! Стоит ли придавать такое значение нескольким лишним словам, сказанным другу, который скорее умрет, чем выдаст вас!
– Катриона, – спросил я, глядя на нее исподлобья, – правда зто? Вы бы доверились мне?
– Неужели вы не верите моим словам? – воскликнула она. – Я чрезвычайно высокого мнения о вас, мистер Давид Бальфур. Пускай вас повесят. Я вас никогда не забуду, я состарюсь и все буду помнить вас. Мне кажется, что в такой смерти есть что-то великое. Я буду завидовать тому, что вас повесили!
– А может быть, меня запугали как ребенка? – сказал я. – Они, может быть, только смеются надо мной.
– Это мне нужно знать, – ответила она, – я должна знать все. Ошибка, во всяком случае, уже сделана. А теперь расскажите мне все.
Я сел на краю дороги; она опустилась рядом со мной. Я рассказал ей все дело почти так, как написал здесь, пропустив только свои соображения о поведении ее отца.
– Ну, – заметила она, когда я кончил, – вы действительно герой, хотя я никогда бы этого не подумала. Мне кажется также, что вам угрожает опасность. О, Симон Фрэзер! Можно ли было ожидать! Участвовать в таком деле ради жизни и денег! – И вдруг она громко воскликнула: – Ах, мучение! Взгляните на солнце!
Это выражение: "Ах, мучение!" – я впоследствии часто слышал от нее: оно входило в состав ее собственного оригинального языка.
Действительно, солнце уже склонялось к горам.
Она велела мне скоро опять прийти, подала руку и оставила меня в самом радостном волнении. Я не торопился возвращаться на свою квартиру, так как боялся немедленного ареста, но поужинал на постоялом дворе и большую часть ночи одиноко бродил среди ячменных полей, так ясно чувствуя присутствие Катрионы, точно нес ее на руках.
VIII. Наемный убийца
На следующий день, 29 августа, я пришел на свидание к адвокату в новом платье, сшитом по моему заказу.
– А, – сказал Престонгрэндж, – вы сегодня очень нарядны; у моих барышень будет прекрасный кавалер. Это очень любезно с вашей стороны, мистер Давид, очень любезно! О, мы еще прекрасно поживем, и мне кажется, что ваши невзгоды с этого времени почти закончились.
– У вас есть что-нибудь новое для меня? – воскликнул я.
– Сверх ожидания, да, – отвечал он. – Ваши свидетельские показания в конце концов все-таки будут приняты. Вы, если желаете, можете поехать со мной на суд, который состоится в Инвераре в четверг, 21 сентября.
Я от удивления не находил слов.
– А пока, – продолжал он, – я хотя и не прошу вас возобновить свое обязательство, но должен посоветовать вам все держать в тайне. Завтра с вас снимут предварительное показание. Чем менее лишнего будет сказано, тем лучше.
– Постараюсь быть скромным, – сказал я. – Я думаю, что обязан вам этою милостью, и от души благодарю вас. После вчерашнего, милорд, это мне кажется раем. Я едва могу поверить.
– Надо, однако, постараться поверить, – сказал он успокоительно. – Я очень рад, что вы считаете себя обязанным мне: вы можете вскоре, даже сейчас же отплатить мне. Дело значительно изменилось. Ваши показания, которыми я сегодня не буду беспокоить вас, без сомнения, повлияют на исход дела относительно всех заинтересованных в нем лиц, и потому мне в разговоре будет легче коснуться с вами одного обстоятельства…
– Милорд, – прервал я, – извините, что я перебиваю вас, но как это удалось сделать? Препятствия, о которых вы говорили мне в субботу, даже мне показались непреодолимыми. Как же все устроилось?
– Милейший мистер Давид, – отвечал он, – я не вправе разглашать "даже вам", как вы говорите, совещания правительства. Вы должны удовольствоваться самим фактом.
Говоря это, он глядел на меня с отеческой улыбкой, играя в то же время новым пером. Мне казалось невозможным, чтобы в его словах была тень обмана, но, когда он придвинул к себе лист бумаги, обмакнул перо в чернила и снова обратился ко мне, я уже не чувствовал этой уверенности и инстинктивно насторожился.
– Я желал бы коснуться одного обстоятельства, – начал он. – Я намеренно оставил его прежде в стороне, но теперь этого больше не нужно. Это, разумеется, не имеет отношения к допросу, который будет производиться другим лицом и представляет для меня только частный интерес. Вы говорите, что встретили Алана Брека на холме.
– Да, милорд, – отвечал я.
– Сейчас же после убийства?
– Да.
– Говорили с ним?
– Да.
– Вы, вероятно, знали его еще раньше? – вскользь спросил он.
– Не могу догадаться, почему вы так думаете, милорд, – отвечал я, – но я действительно знал его.
– Когда вы снова расстались с ним? – спросил он.
– Я отказываюсь отвечать, – сказал я, – этот вопрос будет мне предложен в суде.
– Поймите же, мистер Бальфур, – сказал он, – что мой вопрос не может повредить вам. Я обещал сохранить вам жизнь и честь и, поверьте, смогу сдержать свое слово. Поэтому вам нечего тревожиться. Вы, кажется, полагаете, что можете помочь Алану, а между тем говорите о благодарности, которую – вы заставляете меня сказать это – я действительно заслужил. Множество различных соображений подсказывают одно и то же. Я никогда не откажусь от мысли, что если бы вы только захотели, то могли бы навести нас на след Алана.
– Милорд, – сказал я, даю вам слово, что я даже не подозреваю, где Алан.
Он на минуту остановился.
– А как его можно найти? – спросил он. Я сидел перед ним как чурбан.
– Так вот какова ваша благодарность, мистер Давид! – заметил он. Опять наступило молчание. – Ну, – сказал он, вставая, – мне не везет: мы не понимаем друг друга. Не будем больше говорить об этом. Вы получите извещение, когда, где и кто будет вас допрашивать. А теперь мои барышни, вероятно, ждут вас. Они никогда не простят мне, что я задерживаю их кавалера.
Вслед за этими словами я был передан в распоряжение трех граций, которые были разряжены так, как я и вообразить не мог, и составляли очаровательный букет.
Когда мы выходили из дверей, случилось маленькое событие, которое имело, как оказалось, очень важные последствия. Я услышал громкий свист, прозвучавший точно короткий сигнал, и, оглянувшись вокруг, на миг заметил рыжую голову Нэйля, сына Дункана. В следующую минуту он уже исчез, и я не увидел даже края платья Катрионы, которую, как я подумал, вероятно, сопровождал Нэйль.