* * *
Впрочем, случалось и смешное.
Под Дорогобужем, при свальном, кромешном отступлении застряли артиллеристы. Летучий корпус еще не окончательно разделился с армией. Авангард двигался по бровке дороги, стараясь не преграждать путь орудийным упряжкам. На передке одной из пушек сидел раненный в руку капитан и, нянча раздробленную кисть, для порядка поругивал то один, то другой расчет, проходивший мимо.
Увидев командира авангарда, он неожиданно оживился и замахал кивером с помпоном.
– Дорогой ты мой, – обратился артиллерист к Бенкендорфу. – Забери у меня бабу.
Шурка опешил. Нашел время и место! Конечно, у многих есть… Но самому же следовало позаботиться!
– Где ей в отступлении? – продолжал капитан, нимало не смущаясь. – Служит у меня уже год. И какая наводчица! Шарахнуло ее малость. Не контузило. Ни-ни. Просто шлепнуло воздухом. Ну куда я ее?
– Ты чё, с глузду съехал? – осведомился подскакавший Серж. – Какая баба? Хоть красивая?
– Ни-ни, – повторил артиллерист. – Но наводчица…
– На хер мне наводчица? – рявкнул Бенкендорф.
Но все же было интересно. Где он ее взял-то?
– Да с рекрутами и пришла! – раненый чуть не заливался слезами. – Ее, вишь ты, священник спьяну Василием окрестил, вместо Василисы. Так и записали.
– И что? – случай был прелюбопытный.
– Как что? Набор. Никто за нее в рекруты не пошел. Деревня жлобов! Недотыки чертовы!
– Не ругайтесь, – попросил Шурка, секунду назад сорвавшийся сам.
– Да я от боли, – извинился капитан. – Ну, возьмите. Сделайте божеское дело.
– Куда ее? – Бенкендорф развел руками. – Мы в рейде. А если казачки шалить вздумают?
– Да она любого казачка уложит, – артиллерист указал на телегу с орудийными ящиками, где, скрючившись и зажав уши руками, сидела девка лет двадцати, одетая по всей форме. – Орясина. И какая наводчица! Ей-богу, жалко.
– Жанна д’Арк! – оборжал Серж.
– Голова еще гудит? – спросил ее Бенкендорф.
– Ой, барин, гудит! – согласилась наводчица. – Но маленечко уже. Не так чтобы…
– Не сомневайтесь, – твердил капитан. – Она смирного поведения.
Василиса была дюжая, поперек себя шире, рябая и, очевидно, не возбуждавшая в артиллеристах тайных мечтаний.
– Как отшить охальника, знаешь?
– Я девушка, – засмущалась та. Но кулаки показала.
– Верхом ездит? – Бенкендорф повернулся к ее начальнику.
– Как на метле.
– Постирать там, сготовить?
Артиллерист, почуяв, что дело слаживается, отчаянно закивал.
– На много человек?
– А хоть на тыщу. Было бы из чего, – храбро ответила Василиса.
Поняв, что командиры сговорились, Шлема подвел ей заводную лошадь.
– Ой, – поразилась девка. – Жиденок!
Ее простодушие не отдавало обычной на польских землях неприязнью. Видела впервые. Смотрела, как на чудо.
– А ты рыжая! – обиделся Шлема. – Балда, дубина стоеросовая!
– Она не хочет тебя обидеть, – шепнул полковник. – И, между прочим, правду говорит: тебе бы надо во что-то переодеться.
Черный сюртучок юноши едва сходился на груди. Штаны до колен и чулки не годились для верховой езды: скоро голени от конского пота покроются язвами. А маленькая плоская шапочка то и дело слетала с темени.
– У меня в мешке портки запасные есть, – сообщила Василиса, глядя на проводника. – Могу поделиться.
– Больно надо, – через губу бросил Шлема. Полковник Иловайский давно обещал ему выправить мундир, если в Духовщине парень достанет ему пару свиней.
С тех пор девка Василиса прилепилась к авангарду. Ездила не шибко. Зато, если случались даровые харчи, готовила на маланьину свадьбу, норовя побольше запихать в Шлему, которого почему-то считала "сироткой".
* * *
Сделав 124 версты за 36 часов – скорость для казачьего авангарда приметная – Бенкендорф выбил неприятеля из Поречья. Городка уже русского, где партизан поддержали охотно и даже весело. Тут-то все и ощутили, что наконец дома. Выдохнули, точно до сих пор сзади им дышали в спину и пытались на ходу срезать подметки.
Жители висели на удилах. Показывали дерзкие следы погромов и святотатств. Жаждали сейчас же переколоть полторы сотни пленных. Но более всего – выспрашивали. Неужели и Москву, как Смоленск? Им отвечали уверенно. Нет. Никогда. Но у самих щемило.
Донцы проскакали через город спокойно. Их родные места расстилались южнее. А немногочисленные драгуны спешились, ушли в сторонку и начали прикладываться к земле. Добрались!
– Что тут? – спросил у полковника вертевшийся рядом Шлема.
Как объяснить? Больше им не будут стрелять в спину.
– У Дорогобужа есть местечко. Можешь там оставить родителей.
Парень затанцевал в седле. Командир не сказал: "остаться". Проводник отряду больше не нужен. Но нужен ординарец, вестовой, посыльный – шустрый, пролазливый, без страха, но с мозгами. Бенкендорф знал, что Шлема не уйдет. Раз показачившись, дома не усидишь.
В Белый, брошенный жителями, сбрелись несколько отрядов, предводимых местными помещиками. Диво дивное! Оказывается, не всех и не везде резали.
– Ваше дело – вредить, – прямо сказал им Шурка. – Тревожить поминутно. То там, то здесь. Поджигать. Захватывать курьеров. Пересылать нам сведения.
– Москву-то…
Что было для этих людей в Первопрестольной? Городе, который они отродясь не видели и вряд ли увидят? Уж, конечно, не сытый, богатый народ. Не магазины и лавки. Не мосты и прущие через парапеты набережной нескучные сады. Здесь дорожились святынями, сложенными в белые дарохранительницы соборов. И площадью. И стенами. И гробами старых государей.
Бенкендорф молча тронул пятками бока лошади. Москва и ему представлялась непреодолимым рубежом.
* * *
Еще на краешке Смоленских земель, в селе Самойлове под Гжатском, казаки, споткнувшись об околицу, обнаружили мародеров. Большинство порубили сразу, к вящей радости мужиков и особенно баб. Но человек сто засело в каретном сарае возле господского дома. Откуда вело прицельный огонь и вовсе не собиралось сдаваться.
Потери наступавшей стороны составили около десятка убитыми, что разозлило донцов, и те бросились на штурм. Чтобы их всех не положили тут же, Бенкендорф спешил два эскадрона драгун, велел примкнуть штыки и помочь иррегулярной братии. Мародеры отбивались с храбростью обреченных, но, наконец, вломившиеся казаки перебили почти всех.
Мужики приходили ныть, чтобы им отдали пленных на истязание, которое перед смертью они полагали естественной расплатой за грабеж.
– Им же на небесах легче будет, – степенно рассуждал староста, – если здесь отмучаются. Вы гляньте, что они творили.
В доказательство была представлена церковь с сорванными окладами и загаженным полом.
– А вы куда смотрели? – огрызнулся Шурка.
Не получив неприятелей, крестьяне взялись за своих.
– Дозвольте нам дуру-то нашу, Кузьминичну, утопить? – вновь вышел с предложением староста. – Она французу серебро выдала.
– Какое серебро? – хмуро осведомился полковник. Жители Самойлова нравились ему все меньше.
Оказалось, что после отъезда барыни дворовые вырыли в подвале яму, куда схоронили из ее скарба все, что блестело. Но ключница открыла место врагу.
– Должно быть, ее били? Принуждали? – осведомился сердобольный Серж.
– Как без этого? – мужики переминались с ноги на ногу. – До сих пор на животе лежит. Говорит, кости переломали. Так мы ее утопим?
– Чтобы меньше мучилась? – уточнил Бенкендорф. – Ой, не о барском добре у вас душа разболелась. Сами хотели серебра загрести?
В ответ крестьяне возбужденно загудели: и в мыслях не было, как можно?
– Кузьминичну свою оставьте перед барыней ответ держать. Как вернется…
– Вернется она, держи карман! – раздались возгласы из толпы. – Наша барыня давно тю-тю! К французу подалась!
Серж поманил друга пальцем.
– Знаешь, чье имение? Princesse Alexis.
Шурка присвистнул. Александра Голицына была известной в свете ханжой. Тайной католичкой. Везде возила с собой аббатов и готовилась сама ехать в Америку, проповедовать среди дикарей.
Крестьянам между тем представлялось, будто хозяйка, водя дружбу со схизматиками, навела на их деревню французов.
– Вот тебе аббат Николь! Вот аббат Саландр! Вот аббат Мерсье! – вопили они под окнами разграбленного дома.
Серж, стоя на крыльце, помирал со смеху. Все перечисленные были его преподавателями в пансионе, где Шурка учился четырьмя годами старше. Он тоже давился хохотом, при этих грозных для детского слуха именах.
Пошли в господский дом. Тот был пуст. Даже окна выбиты. В продуваемой ветром анфиладе хлопали двери. Под ногами скрипели осколки стекла, а где-то вдалеке били часы.
Друзья миновали несколько парадных залов, приблизились к жилым. Опочивальня княгини. Молельня.
– Давно не видел! – Серж нажал на ручку двери.
Строгий кипарисовый крест. Скамеечка, похожая на стул с опиленными ножками. На аналое вместо Библии – хлыст для самобичевания – изящный, с ручной из слоновой кости и шелковыми языками.
– По-моему, дама развлекалась.
Лаковое бюро у стены было до отказа набито французскими журналами. Стали вытаскивать, и на Бюхну рухнула папка отлично отпечатанных листков фривольного содержания. Фрагонар в подробностях!