* * *
А снег летит туманно и беспомощно,
листву и ветви слабо теребя,
а я зову, прошу тебя о помощи,
мне страшно:
я опять люблю тебя.Мне страшно, что опять летит в смятении
лохматый снег, а я его ловлю
и повторяю в белом наваждении:
мне страшно:
я опять тебя люблю.
* * *
Запястья хрустнули,
в сухих глазах
немного грусти,
немного зла.На теле руки свести?
Не гнутся.
Щитом разлуки
звеня, вернуться?Но скажешь: "Было
такое дело.
Потом забыла.
Потом запела.
Металась ласточкой
за словом каждым".
"И очень часто так?"
"Теперь неважно".Теперь не встретимся.
Прощай. Не жди.
Иду по лестнице.
Дожди…
Дожди…
* * *
Дым из труб,
а тропа снежная.Нежный и грубый,
но больше нежный,
я прихожу в незнакомый дом,
в дом, где мне каждый угол знаком,
где мне говорят: "Ну, как? Поостыл?"
Я не остыл. Я просто простыл.
Я изучил от доски до доски
комнату, где шелестят сквозняки,
комнату, где прокурен насквозь
каждый проржавленный рыжий гвоздь…
Мне говорят: "Успокойся, поэт.
Обидами полон белый свет".Но кто же увидит, что в сердце моем
Дева-Обида играет копьем?
* * *
Холод трогает суставы
и кружится голова,
а на стеклах прорастает
непонятная трава.Но реальнее растений
и сумятицы в крови
моментальные, как тени,
руки тонкие твои.Пусть в глухой неразберихе
нужный жест не оценён,
за окном бело и тихо,
там пушной аукцион.Там следят паркет истертый
башмаки смещенных лиц,
а в канавах тонут гордо
отраженья нищих птиц.Там стареют почтальоны,
телеграммы разнося,
восседает ночь на троне,
фонарей лучи гася.Там почти неуловима
разница: минута… век…
Но оттуда твое имя
нашептал мне белый снег.
* * *
Обещают: сломишь шею!
Я верчусь, как юный бес.
Но предчувствие крушений
неуклонно гонит в лес.Сосны давят рыжей грудью
и стеной встают кусты.
Известковое безлюдье,
ледниковые мосты.Я герой холста немого,
я почти неуловим.
Ухожу, но снова, снова
рвусь сквозь ясный белый дым.Только стелется морозный
след мой – вечное кольцо,
да стеклянные занозы
раздирают мне лицо.
* * *
Лунный круг. Дорожки света.
Сосны. Снег. Тропа. Следы.Я не знаю, чем согрета,
чем обрадована ты.Затаился белый север
в тишине холодных гряд.И снежинки равномерно
вьются, мечутся, летят.И, мерцая, без ответа
на меня звезда глядит.Лунный круг. Дорожки света.
Сосны. Снег. Тропа. Следы.
* * *
Отплясывает
вынужденный твист
крутящийся под ветром желтый лист.Каратами
расчислены молитвы,
как карты, передергиваю ритмы.Гроза запаздывает,
как нелепый фокус,
в глаза заглядываю, слушаю твой голос.Роса по пальцам
шариками бродит,
глаза печалятся и в сторону уходят.Но небо слышит, верует и видит:
вчера не вышло -
сегодня выйдет!
* * *
Душный день, а потом – телеграмма, но рано
говорить о неведомо близком и странном.Пусть в зеленых потемках дымит сигарета,
все равно я, наверное, завтра уеду.И в кустах,
по мостам,
в перелесках,
в лесу
зааукает эхо
не в такт колесу:
"Так не делают! Зря! Позабудь!" Но заря
вдруг осветит мой путь и согреет меня.А на влажном песке,
как на белом панно,
будет след, будто пролито было вино.И такой же неясный обманчивый след
эхо жизни
проухает
глухо
в ответ.
Астериск
Преломляются лучи света,
в острых гранях, как огонь, блещут.
Замечательная вещь – лето,
замечательно любить вещи.Над водою рыжий лист кружит,
нет в душе ни тоски, боли.
От восторга и любви ужас
проступает, как налет соли.Солнце пляшет на углах камня,
разбиваются лучи света.
Это долгая, как век, память,
это краткое, как час, лето.И сгорает в яростном сонме,
падает, как в каменоломню,
эхо дальнее:
помни… помни…
отзвук, бьющийся:
помню… помню…
Море. Утро
Темно.
Трава.
Фигуры пней.
Вопит сова,
а вслед за ней
вопят опята:
"Опять полпятого!"Ночь стынет в листьях, а я иду,
и тонким свистом
зову сову.Шныряют тени, как кошки ночи.
Я верил этим слепым пророчествам
и вышел
к морю.Шуршащим следом
песок тревожу,
а море бредит
о лунных грошах,
и на причале
живет печаль.
Волна качает плечами тали,
раскинув всюду
свою вуаль.Скользя по гальке
смоленым днищем
большие лодки
скрипуче дышат,
а куст рябины
не опалим.
Во тьме маячат,
как свечи, мачты,
туман, как дым.Я возвращаюсь.
В лесу опята
вопят:
"Полпятого!
Опять полпятого!"В проливах ночи
я шел без лота.
Ну что ж,
Допустим…Я заработал
немного грусти.
Море. Ночь
Вызвездило.
Снега хруст.
Пригвоздило
тенью
куст.Берег моря. Лед и снег.
Верю, чуден человек.
И от мысли этой светлой
знаю – скуки в мире нет.На снегу
черный след.
Берегу
твой ответ.
Он неясен,
но я знаю -
мир прекрасен!
И как в мае,
я зароюсь,
как в листву,
в твою жизнь,
в твою судьбу.Вызвездило.
Снега хруст.
Пригвоздило
тенью
куст.Я мечту нашу большую
берегу на берегу.
* * *
На склоне стольких лет
пращой в ответ: "Прощай!"Единственный совет:
"Забудь! Не приезжай".По рощам стелет след
пороша,
вороша
заезженный портрет
замерзшего дождя.А ветер злобно бьет
в стеклянные зрачки,
где намерзает лед
обидных слов и притч.И под твоей рукой,
от боли завизжав,
калитка мнет покой,
тоскою сумрак сжав.И спазмы горло жгут
резиновым жгутом.
И все-таки я жду:
вдруг снег пройдет дождем,
вдруг ветер вкось влетит
в оцепеневший сад
и сразу прекратит
метельный
снегопад.
* * *
На дворе дворники
говорят: "Снега…"
Этот древний спор никак
опять о двойниках.А снега прозрачны,
а снега призрачны.
Шелестят о счастье
звезды светом призм ночных.Кто я? Вестник чьих
слов? Как отвечать?
На площадках лестничных
страшно встречатьтень твою и спрашивать:
по какой причине
сумерки донашивают
черные личины?О весенних лужах
думать не хочется.
Только снег нужен
ветром всклокоченный.Средь снежинок звездных
нахожу звезду мою,
о которой в грозные
только ночи думаю.
* * *
А она говорила: "Плохо…"
и хотела плохой казаться.
Даже снег почернел, как порох,
от подобного святотатства.Говорила: "Не жди последствий,
ах, пора тебе измениться!"
А проверили – это детства
бьют серебряные копытца.На поверку все мы иные,
удивляемся больше сами:
почему вдруг пути кривые?
почему вдруг чужие сани?Но ошибки, конечно, наши,
потому что под небесами
в сани судеб мы не посажены,
а садимся всегда в них сами.
II
Возвращение
Наследник Гумилева и Ахматовой,
в лесу, где тропы выбиты сохатыми,
под крышей деревянного сарая
лежал я, ничего не понимая.Махорочные струи, извиваясь,
в небритую щеку меня лизали,
и плавали, густые и бесшумные,
как плавают меж сосен тени лунные."Тяни, братишка!" – требовали плотники,
друзья мои, герои и колодники,
все видевшие, знавшие, умевшие
и за год мне до смерти надоевшие.Я пил малину с водкой, и, отчаясь,
все это запивал грузинским чаем,
и хлеб жевал с привычным отвращеньем, -
о, только бы приблизить возвращенье!Как долго от тебя ни слов, ни писем!
Как подло мне сквозняк тебя расписывал!
Как нудно шелестели снегопады,
свершая свои мутные обряды!Я засыпал с дымящей сигаретой,
и в сны мои врывался темный ветер,
злорадствовал: теперь не отыграться,
не дотянуться, не коснуться пальцев,
губами на ночь перечтя ресницы,
когда тебе задумчиво не спится.Но хуже, было хуже, когда жалость
в ночные сны непрошено являлась,
юродствовала, плакала, просила:
"Осина умирает некрасиво,
раскинув растопыренные лапы,
дрожа и задыхаясь на лету;
ты хочешь повторить ее паденье? -
мне жаль тебя. Решайся. Из деревни
к друзьям, к стихам, и к ждущей иль не ждущей,
решайся,
и тебя я уведу!"…а за окном дробились и кололись
розеточки мерцающих снежинок,
и стыли на заборах злые пятна
замерзшей человеческой мочи.Над речкой, окруженной, будто глетчер,
моренами берез и стылых кедров,
бесшумными каскадами струился,
синел и испарялся лунный свет.