Соседи и родители, вначале крайне бурно отреагировавшие на ее появление, теперь мирились с новоявленной жиличкой как с кормящей матерью-одиночкой, которая к тому же была воспитанной, и кошачьи свои дела убегала делать на улице. В благодарность за это соседки (в число которых втайне от сына вошла и Серегина родительница) даже установили негласный контроль над тем, чтобы молоко в кошачьей миске не убывало. Но появление в их подъезде еще одной кошачьей особи, да еще и на последнем издыхании, могло существенно осложнить ситуацию…
Котенок слабо дернул лапкой, и Серега торопливо взял его на руки. Грязь, густо облепившая звереныша сверху и снизу, тут же украсила рукав его куртки. Сам Серега этого не заметил, погруженный в раздумья. Неплохо бы сунуть его в один из соседних подъездов, – но оставить полудохлого малыша на милость совершенно незнакомых людей? Хорошей идеей мог бы стать теплый подвал, но, увы… Все подвалы в его доме, как это и полагается подвалам бурного постперестроечного времени, были надежно запечатаны добротными полупудовыми замками…
– Смотри-ка ты, котенок! – жизнерадостно провозгласил вдруг кто-то слева и сзади. – Н-да, выглядит не очень.
Серега дернулся от неожиданности. И оглянулся. Сзади никого не было. Совершенно никого… Мокрая черно-серая рамочка дорожки вокруг газона, вся в радужных плошках луж, приподъездная скамейка – везде было пусто.
– Никак подыхает? – снова бодренько зазвучало у Сереги в ухе. На него пахнуло ледяным ознобом. Почище, чем во время просмотра ужастика…
– Да, весьма вероятно…– задумчиво ответствовал другой голос, но уже в правом Серегином ухе. Или над правым ухом? Голос звучал чопорно и скрипуче.
Серега крутанул голову вправо, до хруста выворачивая шею. Окрестности газона и сам газон продолжали впечатлять полным отсутствием любого присутствия.
Голос справа продолжил как ни в чем не бывало:
– Как говорится, некоторым лучше просто помереть, чем сложно пожить. Не так ли, юноша?
Вокруг было типичное октябрьское утро – малышня в садах, ребятня в школах, предки, как это им и положено, на работах. Вдали, у самого магазина, сиротливо посиживали на скамеечке две бабульки, на таком расстоянии сильно смахивающие на парочку нахохлившихся воробьев. Не было слышно хлопков подъездных дверей, не звучали удаляющиеся шаги… За шиворот медленно ссыпалось ледяное крошево и колким страхом пробирало аж до самых ногтевых пластинок. Такого ужаса он не испытывал уже очень давно – с того самого случая, когда с ним, шестилетним, вздумала поиграть заскучавшая овчарка. В памяти остались щелканье бело-желтых клыков возле щек, оцепенелая неподвижность в теле и замороженная боль в ухе, когда овчарка, разыгравшись, прихватила мочку зубами…
– Молчит, – скучающе сказали над левым ухом. – Совсем немой. От страха, что ль? А кому бедную животную от смерти спасать? Ну?
Надо вдохнуть. Выдохнуть…
– Что вы говорите? – поддержали диалог справа, в голосе звучало наигранное удивление. – Какой пугливый юноша. Умоляю вас, друг мой, только не вздумайте чихнуть у него над ухом. А не то – упаси нас господь! Эксцессы случаются, знаете ли… А ведь памперсы в этом возрасте, как я припоминаю, уже не носят…
– Ждем-с! – издевательски рявкнули слева. – Думаем-с. И кто бы это мог быть, а? А животина несчастная тем временем подыхай. А я, может, голос твоей совести – это если она у тебя есть, совесть-то. Ну вот ответь ты мне, своей совести, как на духу -хочешь ты аль нет спасти бедную животную?
– Плохо слышащий юноша, – посочувствовали справа.