Пароходы, плавающие по рекам западной Америки, имеют очень мало сходства с низкими судами, бороздящими океан. Они похожи на дома. Углы их закруглены и представляют овальную форму; они двухэтажные, окрашены в белый цвет; в верхнем этаже с обоих сторон ряд окон, служащих также для входа и выхода. Внутренние двери, проделанные напротив, ведут в большую каюту или залу, построенную во всю длину парохода и разгороженную на три отделения стеклянными дверями. Дамская каюта в корме, столовая в середине, а мужская на носу. В каждом окне зеленые занавески, а вокруг всего парохода идет узкая галерея с перилами. Кровля, называемая гуррикан-дек, покрывает эту наружную галерею, защищая ее от солнца. Две огромные трубы подымаются над крышею и постоянно выбрасывают объемистый столб беловатого дыма от еловых дров, в то время как из третьей, меньшей трубы, по временам, вырывается резкий звук, разносящийся на несколько миль вдоль берега.
На этом пароходе полковник Армстронг с семейством и со всем своим имуществом медленно двигался против быстрого течения.
Это было ночью на второй день путешествия. Свет, проходивший сквозь занавески, показывал, что пассажиры еще не спали. Только что отпили чай; мужчины и женщины сидели за столами; одни читали, другие играли в карты.
Именно в этот рейс "Натчезской Красавицы" на пароходе было много приличных пассажиров, так что девицы Армстронг не могли пожаловаться на скуку одиночества. Несмотря на это одна из них предпочитала одиночество.
Уйдя из залы, чтобы избавиться от постоянного говора и от комплиментов, которые надоедали ей, Елена отправилась на корму и уселась на балконе дамской каюты.
На пароходе ехал также молодой плантатор-креол по имени Луи Дюпре; он был из Луизианы, и плантация его находилась в окрестности Начиточеза, куда шел пароход. Он приезжал в Натчез по делам, а теперь возвращался домой.
Его смуглый цвет лица, черные глаза и грациозные кудри пленили сердце Джесси Армстронг, в то время как ее голубые глаза, золотистые волосы и белый цвет кожи не менее сильно подействовали на сердце молодого плантатора. Через двадцать четыре часа все пассажиры могли заметить, что этот молодой человек и эта молодая девушка совершат вместе более продолжительное путешествие - что они соединятся на всю жизнь.
Полковник Армстронг заметил их взаимное влечение и не противился этому. На пароходе знали, что молодой креол был одним из самых богатых плантаторов в Луизиане; знали также, что он был благороден, честен, умен и имел безукоризненный характер.
Джесси Армстронг сделала хороший выбор. Ею руководила чистая, инстинктивная любовь, а не желание быть богатой.
Старшая сестра ей не завидовала. Любовь, наполнявшая ее сердце, была любовь до гроба и ее не могла заменить никакая другая. Если она думала о счастье сестры, то отнюдь не с завистью, ей было бы просто грустно сравнивать радость Джесси со своими собственными страданиями.
Она машинально смотрела на колесо, пенившее воду. Человек, которому она отдала свою первую, единственную любовь, пренебрег этим подарком, с которым связывалась вся ее жизнь. Наклонясь над перилами парохода, носившего то же название "Натчезской Красавицы", она думала об унижении, какому подверг ее человек, которому она вверила свою будущность.
Правда, она выразила свое согласие Чарльзу Кленси только в письме, но в очень ясных выражениях.
Это-то и было причиной ее грусти, ее стыда.
Она могла положить конец этому стыду в одну минуту: для этого надобно было только перешагнуть перила, броситься в красную, быструю реку. Стоит только сделать это, и все будет кончено. Грусть, ревность, отверженная любовь - эти горькие страсти - все могло окончиться при небольшом лишь усилии. Один прыжок в пропасть забвения.
И она готовилась совершить его. Прошедшее было мрачно, будущее еще мрачнее, жизнь утратила всякий интерес, смерть потеряла свой ужас.
В нерешительности оперлась она о перила. Не страх смерти, не жажда жизни заставляли ее колебаться, даже не аллигаторы, сердито пробуждавшиеся от шума парохода, отчаяние смягчило страх смерти, уничтожило даже боязнь сделаться жертвою крокодилов.
И вдруг она почувствовала на плече нежное прикосновение руки, и слуха ее коснулся знакомый голос.
Джесси увидела грусть, озабоченность Елены и поняла причину. Но она далеко не подозревала, насколько сестра ее была близка к роковому шагу.
- Елена, - сказала она, лаская ее, - зачем ты здесь? Ночь свежа и, говорят, что воздух болотистых берегов Красной реки наполнен миазмами, причиняющими лихорадку. Пойдем, сестра. В каюте хорошее общество. Мы собираемся играть в карты. Кажется, в "двадцать один".
Елена обернулась от прикосновения сестры, словно она была преступница, и рука шерифа легла ей на плечо. Джесси не могла не заметить этого странного и сильного волнения. Приписав это известной ей причине, она сказала:
- Будь женщиной, Елена, настоящей, сильной женщиной, какой ты всегда была на самом деле. Не думай больше о нем. Новый мир, новая жизнь открываются перед тобою и передо мною. Вырви Чарльза Кленси из своего сердца и брось на ветер всякое воспоминание, всякую мысль о нем. Повторяю тебе, будь женщиной, будь сама собою. Забудь прошедшее и в будущем думай только о нашем отце.
Слова эти произвели действие, подобное электрическому току и прикосновению целительного бальзама. Они задели струну дочерней любви.
Елена обняла сестру, поцеловала ее в розовые щеки и сказала:
- Сестра, ты меня спасла.
Глава XX. ОБЪЯТИЯ ПРИВИДЕНИЯ
- Сестра, ты меня спасла!
Это сказала Елена Армстронг, уронив голову на плечо сестры.
Джесси поцеловала сестру, но, тем не менее, она не могла понять значения ее слов. Она также не могла объяснить себе конвульсивной дрожи сестры.
Елена не дала ей времени обратиться к ней с вопросами.
- Иди, - сказала она, подталкивая Джесси к двери, - ступай, устраивай игру, а я сейчас присоединюсь к вам.
Джесси, обрадовавшись этой перемене настроения, не сделала никаких замечаний и спустилась в каюту. Не успела она уйти, как Елена повернулась к реке и подошла к перилам. Колесо вертелось, по-прежнему разбрызгивая воду и устилая красноватой пеною поверхность реки.
Теперь Елена уже не собиралась более бросаться в холодный омут.
"Прежде, чем начнется игра в двадцать одно, - подумала она, - вот колода карт, которую я должна раздать, и его портрет в том числе".
И она вынула пакет писем, очевидно, старых, перевязанных голубой ленточкою. Она брала их поочередно, разрывала пополам и бросала в волны.
Когда она взяла последнее письмо, осталась только фотографическая карточка Чарльза Кленси, которую он как-то дал ей, стоя у ее ног с мольбою о взаимности. Она не разорвала ее надвое, хотя, казалось, и думала с минуту об этом. Она внимательно посмотрела на портрет при лунном свете. Странные воспоминания всплыли в ее душе при взгляде на эти черты, неизгладимо взиравшие в ее сердце. Она смотрела на них в последний раз, надеясь изгнать этот образ из своего сердца.
Кто мог бы сказать, что происходит у нее в душе? Кто мог бы описать ее отчаяние? В эту минуту ей почудились слова сестры, как если бы их повторило эхо, выходившее из волн: "Будем думать только о нашем отце".
Эта мысль укрепила ее. Подойдя к краю перил, она бросила карточку на колесо и сказала:
- Иди, образ вероломца, которого я так любила, и разорвися, как он разорвал мое сердце!
Вздох, исторгшийся у нее из груди, когда она бросила карточку, походил скорее на стон отчаяния.
Она, по-видимому, мало была расположена принять участие в игре или в каких-нибудь других развлечениях. Не оправившись еще от волнения и зная, что следы его должны были отражаться у нее на лице, она обошла вокруг дамской комнаты и, прежде чем вступить в ярко освещенную залу, отправилась в свою каюту, взглянуть на себя в зеркало, оправить платье, прическу, может быть, даже изменить выражение лица - что показалось бы тривиальным в мужчине, но что весьма важно для женщины, даже когда она находится в горе и печали. Нельзя порицать за это женщину. Она руководствуется инстинктом, тайною пружиною своего влияния и своей власти.
Желая исправить туалет, Елена Армстронг поступила чисто по-женски и только.
Прежде, чем войти в свою комнату, она остановилась у двери и оборотилась к реке, к берегу которой пароход подошел так близко, что ветви больших деревьев почти касались его крыши. Это были кипарисы, увешанные испанским мхом, фестоны которого походили на саван. Один из них, обнаженный, простирал вперед свои голые ветви, убеленные временем и суставчатые, словно руки скелета.
Фантастический вид этот заставил ее вздрогнуть, когда пароход быстро прошел мимо этого места, облитого лунным светом.
Она почувствовала облегчение, когда пароход вступил в тень, но это облегчение длилось всего лишь несколько секунд, потому что под тенью кипарисов при колеблющемся блеске светлячков, она увидела вдруг между деревьями наравне с крышею лицо Чарльза Кленси.
Конечно, это вздор, Чарльз Кленси не мог быть там ни на деревьях, ни на земле; это был обман чувств, не более. Но Елена Армстронг не имела времени сообразить это. Прежде, чем лицо неверного ее друга исчезло из вида, две черные, жилистые руки протянулись к ней, грубо схватили ее за талию и подняли на воздух.