Поет нам соловей, конец времен вещая, -
Так добродушный бог нам шлет приветный свист.
Но в сердце метит он, пращу свою вращая,
И камнем соловья сбивает сверху вниз.
("Увечная молитва", пер. С. Бунтмана)
Декорации, в которых разворачивается действие "Ужасных детей", совершенно реальны. Их можно увидеть своими глазами, приехав в Париж, посмотрев фильм "Кровь поэта" или перечитав биографическое эссе Кокто "Портреты на память". "Мои истинные школьные воспоминания начинаются там, где заканчиваются тетрадки". О годах ученичества (1900–1902) Кокто говорит почти с отвращением: "Слезы, грязные тетради, в спешке проглядываемые учебники, чернильные пятна, удары линейкой по пальцам, скрипящий мел."
О, уроки, я вас не любил: изучить
В минимальные сроки
Соммы притоки, названия
Веток и майских
Кустарников
("Ангел Эртебиз", пер. С. Бунтмана)
Однако детство для Кокто отнюдь не сводится к скучной зубрежке. Это целый мир, с одной стороны, привычный, с другой - странный и аллегорический. Сцена из первой главы "Ужасных детей" станет символической прежде всего для самого Кокто, который в январе 1945 года напишет в своем дневнике: "Снег идет. Снег идет. Снег моего детства из "Ужасных детей". Пале-Рояль фантастичен, потому что снег не просто лежит на деревьях, они закутаны им снизу доверху. Пример освещения: вот проникает солнечный луч, и кажется, что солнцу на снегу будет замечательно. Ан нет. Исчезает призрачность. Деревья в снегу становятся желтыми, тяжелыми. А нужно, чтобы они оставались голубоватыми и фосфоресцировали, как наручные часы". Начало романа станет настолько хрестоматийным, что Жак Папи, преподававший английский язык в школе, в письме Кокто говорит, что дает этот отрывок в качестве диктанта. В 1942 году ученики лицея Кондорсе, благодаря Кокто за подаренные книги, сочинили оду, где воспроизведены те же темы и символические фигуры, что и в романе. В посвящении говорилось, что детство уходит, как удаляется от зрителей лицо Поля в одноименном фильме, снятом в 1950 году режиссером Жаном-Пьером Мельвилем. Когда в 1943 году Жан Кокто будет размышлять о съемках картины "Вечное возвращение" - версии "Тристана и Изольды", он вернется мыслями к этому же эпизоду. Фильм по "Ужасным детям" имел невероятный успех. Так, в картине была использована музыка Вивальди (концерт для четырех фортепьяно в обработке И.-С. Баха). После выхода фильма на экраны это произведение, ранее исполнявшееся крайне редко, начали передавать по радио почти каждый день. Когда подруга Кокто Франсина Вайсвейлер пришла купить пластинку в магазин и попросила концерт Баха-Вивальди, продавщица пояснила: "Вы хотите сказать, музыку из "Ужасных детей"?"
Кокто написал роман в клинике Сен-Клу, где проходил курс дезинтоксикации и набрасывал черновик "Опиума". Поводом к созданию произведения послужили рассказы Кристиана Берара о его знакомстве с близнецами Жаном и Жанной Бургуэн. Художник-декоратор Берар особым взглядом и в подробностях описал комнату, где они жили. "Брат и сестра обитали в замкнутом пространстве, жили как в термосе. Они не выносили микробов внешнего мира". Под впечатлением рассказов Берара Кокто начал свой роман. "Писал по четырнадцать страниц в день, страницы приходили сами собой: сегодня четырнадцать, и назавтра, и на следующий день. Я так гордился своим темпом и так хотел поделиться тем, что возникало во мне".
В беседах со своим другом Андре Френьо признавался, что никогда не был знаком с такой семьей, как описана в "Ужасных детях". "Все это не точный снимок, ты придумываешь и попадаешь в точку, поскольку успех идет оттого, что каждый говорит: "Смотри-ка, это соседи сверху" или "соседи снизу". Не говорят: "Это как у нас", говорят: "Это как у других"".
Прототипом Поля стал один из близнецов - Жан Бургуэн. После смерти отца, случившейся в 1922 году, брат и сестра жили вместе с парализованной матерью на улице Родье. В феврале 1925 Жан Кокто встречает брата у одного американского приятеля и они вместе начинают захаживать в кафе "Бык на крыше". Кокто приучил своего друга к опиуму. Жан стал любовником известного французского поэта Макса Жакоба. Но в 1926 году он познакомился с семьей знаменитого французского философа Жака Маритена и принял католическую веру. Жанна - Элизабет покончила с собой в новогодний вечер 1929, бросившись в колодец, - через несколько дней после выхода книги. Жан Бургуэн впоследствии станет священником, примет сан, будет работать в лепрозории в Камеруне, где скончается от рака. Он сохранил к Кокто неослабевающее чувство. В одном из писем к нему он говорит: "Ни сила привычки, ни что бы то ни было не умалят ценности подарка, сделанного жизнью, позволившей приблизиться к тебе, тебя любить."
После смерти поэта Жан Бургуэн писал своей подруге Жанне Кандауровой: "Жить на орбите Жана, в движении его радиоактивности было небезопасно для юноши. Но Жан был опасен лишь как светило. Он был неким "всеобщим братом". <…> Великий поэт всегда неизмеримое благо для людей не только его времени, но и для рода человеческого. <…> Он был, и это тебя удивит, чрезвычайно девственен. Он и опиум курил девственно, подобно китайским мудрецам. В своих привязанностях он был чрезвычайно сердечен, тонок и воздержан, как редко бывает с людьми и даже поэтами".
Кокто часто упрекали, что "Ужасными детьми" он толкает молодежь к беспорядку, его иногда даже впрямую обвиняли в сатанизме и призыве к самоубийству. В течение всей своей жизни Кокто умолял внимательнее читать его произведения. В заметках о романе он пишет, что описываемые брат и сестра - "абсолютно чистые существа. Я это объясняю в книге, они живут, как две души в одной оболочке". В письме к Жану Бургуэну Кокто пытался объяснить, что вымысел не равен реальности: "Это не о тебе, не о вас. Ваша жизнь, которую я ОБОЖАЮ, позволила мне описать, откуда идет снег, это где-то очень высоко и очень напряженно и без человеческой опоры могло бы зависнуть. События в книге к вам не относятся. В общем, повторяю, все происходит очень высоко, и полагаю, ты не думаешь, что я способен на подлый поступок." В "Портретах на память" есть еще один выпад против тех, кто не увидел исключительной невинности этих воистину детских персонажей: "Отвратительно и гадко вообразить инцест между этими братом и сестрой, между матерью и сыном, поскольку они - сама чистота, речь может идти о некоем моральном инцесте, но никак не о фараоновом браке!"
В романе немало ключей, оставленных автором тому, кто захочет войти в удивительный мир, захочет сыграть в Игру, "подчиняющую себе пространство и время", прибрать к рукам грезы, переплести их с реальностью, очутиться между светом и тенью. И те, кто подобрал эти ключи, оценили трогательный и завораживающий роман, так точно соответствовавший душевному настрою целой эпохи, что в конце концов его стали ассоциировать с определенным поколением, к которому принадлежал и автор "Большого Мольна" Ален Фурнье. Анри Маньян в газете "Ле Монд" от 1 апреля 1950 года утверждал, что в романе нет ни намека на извращение - "лишь поиск новых ощущений, чего-то неведомого, упорное желание сорвать покров с тайны, совершать "бескорыстные действия", отрицание замшелых принципов, отказ от норм, стремление видеть то, что скрыто от остальных." Кокто любил вспоминать эпизод из "Войны и мира", в котором Толстой объясняет четырьмя-пятью репликами, что такое игра детей, когда дети играют в углу и замолкают при приближении взрослых.
Когда Кокто отнес книгу в издательство "Грассе", он полагал, что ее прочтут пять, десять, в крайнем случае, пятнадцать, человек. Писатель был поражен успехом: "Я искренне считал, что это книга для нескольких людей, живущих тесным кругом. И вдруг из тысячи писем я узнал, что все молодые люди, невероятное число молодых людей живут, как мои герои".
В беседах с Андре Френьо Кокто высказывал мнение о том, что проблемы книги касаются, к сожалению, почти всех, и настаивал на том, что знаменитая Игра абсолютно не сексуальна. "Впрочем, - говорил он, - я избегаю объяснений этой игры, потому что к таким вещам не надо притрагиваться мужскими руками. Обычно дети задают тон, потому что мы слишком стремимся стать взрослыми. Я прекрасно знаю, что есть взрослые, сохраняющие свое детство, но чудесно, когда детство и взрослость перемешаны и детство нам что-нибудь приносит".
В "Белой книге" речь тоже идет о детстве, о периоде взросления, о чувственной жизни подростка. Во французском языке "белой книгой" называется подборка официальных или дипломатических документов, публикуемых после какого-либо важного события. Известный исследователь творчества Жана Кокто Милорад во вступлении к "Белой книге" (Издательство "Персона", 1981) определяет жанр произведения как досье о гомосексуальном опыте автора. Кроме того, прилагательное "белый" ассоциируется с белой страницей без авторской подписи, хотя никто никогда не сомневался, что книгу написал Жан Кокто. В предисловии говорится, что издатель якобы получил произведение от неизвестного и обратный адрес не был указан. В письмах Кокто этого периода упоминаются искусствоведческое исследование о художнике Джорджо Де Кирико, работа над пьесой "Человеческий голос" и прочее, но писатель ни словом не обмолвился о "Белой книге", дату написания последней выяснили по чудом уцелевшей корректуре.
Это небольшое эссе было написано в конце 1927 года в гостинице города Шабли, куда Кокто отправился отдохнуть вместе с юным поэтом Жаном Дебордом, желая вновь испытать то, что он когда-то пережил с Раймоном Радиге, скоропостижно скончавшимся четырьмя годами раньше.