- А кто вам сказал, что я намереваюсь причинить ему какой-нибудь вред? - ответил дон Антонио уже не столь угрожающим тоном. - Прежде выслушайте, а потом уже судите о моих намерениях насчет вашего отпрыска. Для него не составит труда отказаться от высшего света, который ему еще незнаком, тем более что в те места, куда я его отвезу, при нем не будет никого, даже вас!
- Как! - воскликнула графиня. - Неужели вы хотите разлучить меня с ним? О, нет, вы этого не сделаете! - молила она, падая на колени и со слезами на глазах простирая руки к своему врагу.
Холодная улыбка дона Антонио была единственным ответом на ее мольбу.
- Неужели вы, графиня Медиана, воображаете, что я решился на этот шаг лишь затем, чтобы разнежиться при виде ваших слез? Нет, мое решение твердо! А не то, - продолжал он, выхватывая кинжал и грозя в сторону колыбели Фабиана, - ваше напрасное сопротивление может только принудить меня наложить руку на этого ребенка; тогда уже вы сами будете отвечать за последствия.
- О Боже! - вскричала графиня. - Неужели ты допустишь такое преступление? Неужели ты не пошлешь мне помощи в моей нужде?
- Покончим дело поскорее, графиня; поверьте мне, вы напрасно уповаете на божественное правосудие, которое спит. На него нельзя рассчитывать, так же как и на человеческую справедливость, ибо она слепа.
- В человеческой справедливости вы можете сомневаться, - сказала графиня, - но от божественного правосудия, в адрес которого вы делаете насмешки, поверьте, вы никогда не укроетесь даже на самом дальнем краю света; правосудие настигнет вас и в пустыне, в самых глухих местах, куда еще не ступала нога человеческая, оно пошлет вам обличителя, пошлет вам судью, который обвинит вас и покарает справедливой карой за ваше злодеяние!
- Время чудес уже прошло! - с презрительной насмешкой ответил дон Антонио. - Покончим, однако. Этот ребенок сегодня спит в последний раз под кровом своих предков.
- Да убережет вас от этого злодеяния небо! - воскликнула донна Луиза, обращаясь к всевышнему с самою жаркою молитвою, какая вряд ли когда-либо истекала из материнского сердца. Наконец, упав на колени перед жестокосердечным родственником, она прибегла к последнему усилию: - Антонио! Все прежде знали вас благородным и честным человеком, неужели вы в самом деле намерены отяготить свою душу преступлением? Нет, вы только хотите меня устрашить, не так ли?
- Вас - и устрашить? - ответил Антонио с горькой усмешкой. - Нисколько. Однако время бежит, - прибавил он, - а мои люди могут потерять терпение.
Услышав эти слова, графиня поняла, что не осталось никакой надежды. Голова у нее закружилась, и она беспрекословно и молча подчинилась приказаниям человека, не ведавшего ни малейшего сострадания. По мановению его руки она подошла к колыбели, чтобы разбудить и одеть ребенка. На одно мгновение у нее мелькнула мысль позвать кого-то на помощь, но вид обнаженного кинжала в руках дона Антонио заставил ее тотчас отказаться от этой мысли. С поникшей головой приблизилась она к колыбельке ребенка и с материнской нежностью поправила нависшие на его лицо локоны. Маленький Фабиан проснулся, открыл глаза, но, увидав лицо своей матери, тихо улыбнулся и заснул опять. Графиня с выражением отчаяния взглянула на своего мучителя; твердость духа совершенно покинула ее, и руки ее без сил опустились.
Дон Антонио грозно посмотрел на нее, и графиня опять наклонилась над малюткой, чтобы запечатлеть на губах последний поцелуй; при этом прикосновении ребенок проснулся опять, с удивлением поглядел по сторонам, но потом его отяжелевшие от сна веки стали вновь закрываться. Сильный толчок дона Антонио окончательно пробудил его ото сна. Дуновение резкого, холодного ветра, врывавшегося в окно, и вид незнакомца, грозно смотревшего на его бледную и трепещущую мать, заставили ребенка расплакаться. Он встал в кроватке и припал к груди графини.
Дон Антонио нервной походкой подошел к окну, не теряя, однако, из виду графини, которая напрасно старалась протянуть как можно дольше время. Но время проходило, а спаситель не являлся. Наконец несчастная мать, будучи не в состоянии долее преодолеть свои страдания, поцеловала еще раз своего сына, уже совсем одетого, и в изнеможении рухнула на пол без чувств.
Не обращая внимания на слабые рыдания мальчика, дон Антонио хладнокровно задвинул запор двери, ведущей в соседние покои, и поставил лампу так, что свет от нее падал на бледное лицо бесчувственной графини. Потом, отворив письменный стол графини, собрал все драгоценности, найденные там, и побросал все вместе в несколько футляров, а из хранившихся там бумаг некоторые поспешно спрятал к себе в карман, прочие же, вместе с некоторыми безделушками, разбросал по всей комнате, так что она приняла вид, будто хозяйка покинула ее второпях.
С видимым утомлением на лице дон Антонио на минуту присел в кресло графини. Казалось, сильная борьба шла в его душе, когда он смотрел на стоявшего перед ним мальчика, бледного и трепещущего от растерянности. Как будто стараясь избегнуть его глаз, дон Антонио быстро встал и, пройдя к отворенному окну, слегка свистнул. Через несколько мгновений над перилами балкона показалась голова, и один из тех людей, которых Хозе видел на берегу, спрыгнул с балкона в комнату.
Окинув равнодушным взглядом комнату, представившуюся его глазам, матрос молча остановился в ожидании приказаний своего повелителя.
- Возьми эту женщину, - произнес дон Антонио, указывая на графиню, - и снеси ее вниз, а я возьму мальчика.
Матрос с легкостью поднял графиню и, держа ее за талию, начал спускаться с балкона по веревочной лестнице, между тем как дон Антонио следовал за ним с мальчиком, который, трепеща от страха, повиновался ему беспрекословно.
Еще в продолжение нескольких минут после этого злодеяния лампа, оставленная на столе и раздуваемая сильными порывами ветра, по временам освещала пустую залу с разбросанными вещами ребенка, но потом и она погасла. Вскоре, несмотря на отдаленный рев океана, сильный порыв ветра донес слабый звук, походивший на последний вопль отчаяния.
То был последний крик несчастной матери, которая, едва придя в чувство, была заколота одним из матросов. Осиротевший ребенок и смертельно раненная мать были брошены доном Антонио в хрупкую ладью, которую он оттолкнул ногой от берега, после чего злодей сел в свою лодку - велел матросам грести к видневшемуся вдали шлюпу.
* * *
Вернемся между тем от этой печальной сцены к той одиноко лежащей бухте, где начался наш рассказ. На следующую ночь Хозе опять пришлось стоять там на часах. Хотя ночь была такая же туманная, как и предшествовавшая, однако к десяти часам вечера в бухту завернул прекрасно оснащенный легкий люгер. Его наружный вид, оснастка и постановка парусов обличали в нем военное судно или, по крайней мере, судно, вооруженное и оснащенное для дальнего плавания. Вступив в бухту, люгер остановился и спустил два вооруженных бота, которым поручено было свезти на берег товары и закупить провизию. Прошло около часа, как вдруг на берегу послышалась частая ружейная пальба, и вскоре оба бота вернулись к люгеру.
Причиной отступления пришельцев был Хозе, который на этот раз, исполняя свою обязанность добросовестнее, нежели в предшествовавшую ночь, всполошил всех часовых; впрочем, замешкался он основательно, ибо оба бота вернулись назад с богатым грузом. Последний человек, вступивший на палубу, был матрос гигантского роста. На руках у него лежал бездыханный ребенок, которого можно было с первого взгляда принять за мертвого, если бы не едва заметный трепет тела, обнаруживающий в нем признаки жизни.
- Скажи, пожалуйста, что ты такое принес, Розбуа? - спросил его вахтенный офицер.
- С вашего позволения, господин лейтенант, это маленький мальчик, которого я нашел полумертвым от голода и холода в лодке, носимой волнами прибоя. Какая-то мертвая, вся облитая кровью женщина держала его, обхвативши руками, и мне с большим трудом удалось достать его из лодки. Береговые караульные больше всего стреляли в мою сторону. Был там один длинный негодяй - Хозе, который то и дело целил в меня. Попадись он только когда-нибудь мне, так я его…
- Но что ты станешь делать с ребенком? - спросил офицер с видом сострадания.
- Оставлю у себя, пока не будет заключен мир и мне можно будет возвратиться сюда, чтобы узнать, кто он.
К сожалению, матросу не удалось узнать ничего более, кроме того, что имя мальчика Фабиан и что находившаяся с ним в лодке убитая женщина была его мать. С тех пор прошло два года, в течение которых французскому судну не довелось побывать в испанской гавани. Между тем матрос Розбуа, по происхождению канадец, не переставал все время окружать самым нежным попечением своего приемыша и с каждым днем все более и более к нему привязывался.
Как-то раз французский крейсер вынужден был спасаться от английского брига, который значительно превосходил его вооружением и размерами. Несмотря на это, бриг скоро нагнал его, и между противниками разгорелась ожесточенная битва, исход которой, однако же, не мог подлежать сомнению. Розбуа сначала поместил мальчика в самой нижней каюте, но потом, чтобы не расставаться с ним, решился вывести его на палубу. Тут среди свирепствовавшей бури и грохота орудий, с которыми смешивались болезненные стоны раненых и умирающих, Розбуа решился на всякий случай запечатлеть в воспоминании ребенка обстоятельства разлуки, которая представлялась ему вероятною.