А как вошли мы, думаю: где ж он? ах ты Господи! да видали ли вы Французского Императора? Вот и весь-то такой, а глаза как у совы! уставил на нас, да и заговорил; а я, признаться, и поклониться забыл. Заговорил он сердито, да все притопывает ногою. Ни слова, братцы, не понял я из его разговору, а нечего делать, кланяюсь, да говорю: "Понимаю, батюшка, ваше Французское Величество, понимаю! Поля хранятся огородою, а люди воеводою!" Верно понравилось ему: - взял, да и подошёл ко мне хотел было, знаете, потрепать меня по плечу, да не в меру пришелся; какой-то, догадливой, генерал-король, за него меня хлоп по спине, да и повел нас на Пречистенку в дом Княгини Голицыной, к какому-то собаке французскому Генералу-Губернатору Лесепсу. Врут они, думаю, кто его сделал Губернатором? Уж говорил, говорил, что-то по-своему; а, знаете, какой-то господин переводит: "Ты дескать будешь городской Головой, а вот это твои помощники; на вашем ответе будет полиция; уговаривайте народ везти в Москву хлеб и припасы; а теперь покуда ступайте с командой, да привезите сюда вина, молока, да масла." Мы поклонились, да и пошли себе. - "Видишь, говорим, нашли себе полицейскую команду! нет, брат! Послали за нами солдат; - а мы переговорили, зашли в глухой переулок, да как свистнем во все стороны - только нас и видели.
Да не долго летал сокол по поднебесью попал он навстречу трем усатым; содрали с него лыко, да еще и в работу повели. Вот вам, братцы, и вся недолга!
Теперь, видишь, говорят, Московским Головой Петр Иванович Находкин; доставил ли то он Французскому Генерал-Губернатору яиц да молока?"
Кончив рассказ, тюремный староста оглянулся: из караульных солдат осталось в тайнике только трое; прочие расположились у выхода на чистом воздухе.
Староста затянул песню.
Под синим небом не пташка летает,
Не пташка летает, не ластовица;
По светлому по миру воля гуляет,
Волюшка воля, красная доля!
Хотите ли, братцы, с нею сопознаться?
Хотите ли, други, с нею разгуляться?
Г олову на волю - подавайте выкуп;
Душу на раздолье - подавайте плату.
Есть ли у вас выкуп - могучия плечи?
Есть ли у вас плата - острый нож булатной?
- Дивная песня братцы! - вскричал староста тюремный, кончив петь. - Выкупим же волюшку! Слушайте: ступайте все в эти двери, не бойтесь; идите все вперед да вперед по подземному ходу, покуда стукнетесь лбом в заворот; - человека три с ломами останетесь со мной разделаться вот с этими медными лбами- их тут не много; кончу дело, догоню вас и выведу на свет Божий. Ступайте! Светло-то оставьте здесь, мне оно нужнее.
С недоверчивостию, но все повиновались словам старосты; некогда было думать; а дело шло о свободе. Прошли сквозь железные двери далее под своды подземелья; на месте остался только тюремный староста и с ним трое дюжих с ломами.
В след за другими шли вдоль тайника Аврелий и старый слуга его. Сырость, душный воздух и темнота, были страшны.
Вскоре позади послышалось, что железные двери заскрипели, раздался в подземелье глухой выстрел; чрез несколько минут староста и его товарищи прибежали также с факелом.
- Теперь, братцы, воля наша, только давай Бог ноги! Отсюда недалеко есть выход в канаву, к стороне Неглинной. Смотрите же, на улице все врозь, и береги всякой сам себя; а если кому охота со мной подняться на воинские хитрости, то приходи на сборное место, под Каменный мост, по ту сторону реки. Мы поможем избить супостата Француза! Ну, вот-что, эге! вот и заворот! вот они и железные двери! нут-ко, в три лома! поотодвинем задвижку. Первой, другой! раз, два! подалась!
Заржавившая задвижка заскрипела, отодвинулась; верея взвизгнула, двери отворились.
- Ну, с Богом!
На дворе уже потемнело; на бельведере дома Пашкова отсвечивался уже пожар. Аврелий и слуга его, в след за другими, спрыгнули в ров, бывший под Кремлевскою стеною.
- Держись за меня, барин; ты так слаб, - сказал старик Аврелию, проводя его вдоль канавы.
- Нет, Павел, не слаб я! С этой минуты во мне довольно твердости, чтоб переносить все. Я забыл собственную судьбу; меня наказало Небо безумием и страшными призраками за то, что во время общей беды я думал только о своем горе. Простой мужик, злодей по сердцу, преступник, хочет быть защитником отечества, а я…
- Тс! барин, едет конница французская! чу!.. Присядем здесь, подле стены, за дерево.
Французская кавалерия пронеслась; Аврелий и слуга его пустились опять вдоль набережной и исчезли в темноте и отдалении.
В Кремле, дворец ярко освещён; золотая глава Ивана Великого, то как будто загорится, то опять потухнет. На Спасской башне колокола уныло прозвонили четверти; раздалась вестовая пушка; в разных местах забил барабан и запела пикулина вечернюю зорю, - незнакомую Русскому обывателю Москвы.
X
В исходе октября, около вечера, небольшой отряд, состоящий из драгун и казаков, пробирался без всяких кавалерийских правил чрез густой лес. По вспененным и фыркающим коням можно было заметить, что отряд только что вышел из дела. Впереди ехал офицер, которого мрачная наружность нисколько не соответствовала молодости лет. Выбравшись па поляну, он остановил отряд, разослал во все стороны патрули, соскочил с коня, раскинул плащ по траве и бросился на землю. Солдаты и Казаки также спешились. Драгунский унтер-офицер подошёл к нему.
- Ваше Благородие, коней-то-чай, расседлывать нечего, а не дозволите ли сварить кашицу?
- Только не разводить большого огня; кругом неприятель.
- Уж какой тут большой огонь, Ваше Благородие! Всего-то сухарей- чай, не наберется на вьючный котелок.
- Завтра, может быть, воротимся в свой отряд, будем сыты.
- Дай Бог, Ваше Благородие! Полки неприятельские как стена крутом нас; хорошо, как найдем где щель. Господин Майор завел нас; сам положил голову, да и наши головы легли-бы, если-б не Ваше Благородие.
Офицер не отвечал. Подставив руку под голову, он, казалось, забылся.
Унтер-офицер возвратился к команде и велел ломать хворост.
Драгуны поняли приказ его здоровья; мигом наломали хворосту; вырубили огонь, разложили под котелок, засели вокруг огня, повели беседу.
- Ну, братцы, сказал кашевар, давай у кого что есть в манерках воды, а в мешочках сухарей. Эх ма! не много! поди-кась кто ни наесть, выбеги на дорогу, да набери водицы.
Несколько человек отправились с манерками на дорогу. После бывшего дождя на дороге стояли лужицы. Манерочными крышками собрали они отстой, наполнили манерки, возвратились к огню, и каша заварилась.
Казаки, как люди посторонние драгунам, столпились в свой кружок.
- У них не было ни круп, ни сухарей.
- Что ж, братцы - сказал один казак, которого за отважность называли Бегидовцем - Драгуны-то кашу варят; а мы что? Без хлеба не приходится быть!
- Что-ж, кому-нибудь надо на фуражировку ехать, - отвечал урядник.
- Дело. Кругом деревни; как не добыть хлеба.
- Деревни! да заняты французом.
- Что-ж! Француз сам по себе, а мы сами по себе; по-ночи не усмотрят.
- Дело. Ну, кому-ж ехать?
- Ну-ка-сь, выломи хворостину, кинем жеребий: трем верхним.
- Ну!
- Нет, братцы - сказал Бегидовец - я без жеребья еду. Уж коли добывать, так добывать! Добуду - драгунам медным лбам понюхать не дам! Вишь, сами едят, и офицера не поподчуют! - Кто со мной охотники? Поедем ты, Вася, да ты Чюрюм.
- Нар иовьэ! аха! пойдем, брат, пойдем! - отвечал калмык Чюрюм, с густыми, повислыми усами, совершенно похожий на моржа.
Урядник с Бегидовцем отправились к офицеру просить дозволения.
- Ваше Благородие, дозволите казакам съездить хлеба промыслить.
- Что тебе? - спросил офицер очнувшись.
- Да так чего-нибудь на ужин, Ваше Благородие.
- Где-ж я возьму, мой друг?
- Да это уж наше дело где взять, дозвольте только съездить в ближнее село.
- Куда вы поедете: кругом нас неприятель.
- Что-ж, Ваше Благородие- отвечал Бегидовец - голодной смертью не приходится умирать; а без воли Божьей головы не снимут.
- Ступай, только осторожно; не выкажи дороги к нам.
- Покорнейше благодарим, Ваше Благородие! - произнес Бегидовец, очень довольный позволением.
- Ну, братцы, подтягивай подпруги! Хайд!
И вот Бегидовец, Вася и Калмык, вытянув коней нагайками, пустились вон из леса, как охотники за косым зайцем. Скоро выбрались они на торную дорогу, которая потянулась мелким кустарником.
Вечер лег уже на мрачную окружную природу; луга и пахотные поля, покрытые припавшим к земле туманом, казались морем, отдаленные леса берегами, а селение, верстах в трех, обнесенное густою рощею, казалось островом. К нему-то торопились Бегидовец, казак Вася и калмык Чюрюм.
- Видишь, братцы, в селе огни.
- Огни, да не свои.
- Не свои, так французские, все равно. Французов выживем! - сказал Бегидовец.
- Экой ты прыткой; да там чай их полк! Смотри, кругом села пикеты… чу! покрикивают.
- Не бось, мы им подадим голос.
- Да что-ж ты, брат, хочешь делать? Аль сонного зелья им дать?
- Нет, просто глаза оморочу.
- Вот, примером, считай, сколько нас здесь?
- Да и всего-то трое.
- Врёт! три полка. Полк мой, полк Васькин, да Чюрюмов, калмыцкой полк.
- Ах ты Бегидовец окаянный! и нас то морочить хочет.
- Нет, не морочить; сам увидишь. Васькин полк да Чюрюмов полк спешу: без пехоты не приходится деревню брать; а с своим полком пойду в атаку.
- Мудрен человек! Сеахан хазык! славной казак! - сказал молчавший до сей поры калмык. Спрятай, брат, своя башка; жаль, пранцуз режит такой башка!
- Ах ты калмыцкая ноха - собака!