Песенки юродивого
I
Странничку, странничку помогите!
Копеечку юродивому подарите!
А уж я, бояре, землицу распашу,
Я копеечку, бояре, в землицу положу.Вырастет копеечка в деревцо,
Вырастет, бояре, во кудрявое;
А уж деревцо я кровию полью,
Кровью алою землицу напою.А уж вы, бояре, не взыщите:
К тому деревцу гурьбою поспешите;
Не хотите ли, бояре, веревочку свить?
Не хотите ли мочалочку скрутить?Я с охотою, бояре, пособлю;
На головушку накину я петлю;
А вы вздернете скорехонько меня,
За копеечку, за медную кляня…
II
Как здоровье, князь?
Что княгинюшка?
Много ль яствушек
Вам настряпали?
Много ль золота
Вы награбили?
Бью челом тебе,
Разлюбезный князь:
Я - юродивый -
Тебе кланяюсь.
Не оставь меня
Твоей милостью.
У меня ль казна
Пребогатая,
Все бренчит-гремит,
Будто золото.
Ты возьми ее
Ha-про черный день.
А я, странничек, -
Без вериг пойду,
Без казны моей, -
С одной песнею…
III
Что, любезные,
Пригорюнились?
Что, ребятушки,
Нос повесили?
Иль не слышите,
Что юродивый
Песнь веселую
Вам поет сейчас?
Издалека я
Притащил с собой
Кольца с гирями, -
И бренчу-пою
О израненной
Моей душеньке.
Ее Бог-Отец
Потревожил раз,
Невзначай смутил
Повелением.
С той поры хожу
И звеню кольцом
Я во славушку,
Во пророчество.
Славлю небо я,
Славлю чистое, -
А пророком я -
Для земли родной.
Ты, родимая,
Кровью вскормлена,
По тебе ходил
Христос-Батюшка;
Где же след Его,
Не найду никак;
Все затоплено
Кровью алою.
Эй, ребятушки,
Разыщите след,
Разыщите след
Христа-Батюшки.
А не то беда:
Захлебнетеся,
Захлебнетеся
Кровью алою…
Катакомбы
Катакомбы
Светильники в страхе мерцали;
К небу тянулися руки;
Звуки во тьме замирали -
Дрожали под сводами звуки.Апостола мы хоронили;
Песни священные пели;
Жертву любви приносили -
Жертв мы других не имели.Звери над нами рычали,
Рычали голодные тигры;
Арену песком усыпали;
Готовились страшные игры.Звуки во тьме замирали,
Дрожали под сводами звуки;
Смерти спокойно мы ждали -
Ждали мы смерти и муки.
Таинство
О, Боже всеблагой! К краям Твоей одежды
Припав, как верный раб, в восторге я молюсь.
В душе моей - огонь. В огне ее - надежды.
К чертогам Тайны я в безумии стремлюсь.Я на земле стою, зиянье вижу ада.
Вокруг меня мятется жизней смутный рой:
Сверкающий хаос священного разлада.
Предвидит рай любви верховный разум мой.На ложе девственном лежит моя невеста.
Сейчас я таинство великое свершу!
Я на пороге сил таинственного места:
Я жертву брачную с молитвой приношу.О, Боже всеблагой! Благослови слиянье,
Движения любви достойнейший предлог!
Начало всех начал - творящее влиянье,
Предвечной истины божественный залог!
Безумие
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.Тютчев.
Я пел бы в пламенном бреду…
Пушкин.
Гонимое бездушными людьми
Священное безумье мудрецов.
Мои моления покорные прими!
Ты - арфа чуткая отверженных певцов.Граница двух начал;
Великих дней предчувствие, томленье;
Громада мраморных роскошных скал, -
И с прахом золота смешенье.Ты эхом носишься в лесах;
Полночные виденья покоряешь;
Ты на распутьи и в путях;
Ты бремя жизни оставляешь.Возьми меня в объятия железные свои!
Я слепоту людей безумно ненавижу.
Творения мои возьми. Они - твои,
Возьми меня. Венец твой вижу.
Грех
К картине Франца Штука
Под лепет странного стиха,
Пойми дрожащею душою
Весь ужас пьяного греха,
Открытый женщиной нагою.
Ее глаза и грудь ее
Обожжены соблазном яда, -
И греза жадная моя
По ней скользит, как тело гада.
Здесь сон и дерзкие мечты
Сплелися тягостным узором, -
И развращенные черты
Оправданы печальным взором.
Семь Печатей
(Откровение св. Иоанна V гл., 6-14 ст.)
I
Семирогий, семиокий Агнец древнего креста
Появился, освящая неба райские места.
И Сидящий на престоле, посреди семи отцов,
Книгу подал, указуя знаки вещих мудрецов.
И читал безгрешный Агнец все пророчества святых
И в душе алело пламя у Того, Кто жизнь постиг.
И тогда святые старцы гусли подали Христу,
Протянули с фимиамом чаши светлые Ему.
II
Агнец жизни семирогий, Ты достоин книгу взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять.
Все колена и языки, все народы, племена
Искупил Ты своей кровью и расторгнул времена.
Тысяч тысячи престолов и служащих Богу сил
Агнец добрый, семиокий кровью жизни освятил.
Ты, Сидящий одесную, книгу жизни можешь взять;
С этой книги семь печатей властью Бога можешь снять!
Поэмы
Что-то черное
Viens-tu troubler, avec ta puissante grimace
La fête de la Vie?..Baudelaire.
Оно подкралось незаметно, как вор, подкралось во тьме, освещая себе путь зеленым глазом. Оно наполнило все вокруг своим черным дыханием, проникло ко мне в сердце, разлилось с кровью по моим артериям, затуманило мне мозг… Я ждал, мучился, рвался, ненавидел, страдал, приходил в отчаяние и, главное, ревновал, болезненно ревновал…
Началось это вот как. Однажды поздно осенью я поехал с ней на лодке в этот проклятый парк. Уже темнело. Над рекой висела какая-то непонятная серая и влажная масса. Вокруг никого не было видно. Нервными взмахами весел я быстро гнал нашу лодку, стараясь поскорее покинуть город с его жесткими улицами, равнодушными стенами и этими черными, длинными трубами, которые я ненавижу, как подневольный труд. Жалкие городские фонари бежали от нас прочь; их робкое пламя мелькало все реже и реже и, наконец, исчезло совсем. Зато подняла свое бледное, тревожное лицо луна и загадочной, дрожащей улыбкой осветила фигуру моей спутницы, которая сидела впереди меня, на руле.
Тогда она сказала мне:
- Как хорошо и как страшно… Посмотри, вон налево, на берегу - точно огромный саркофаг…
Я обернулся. Там, во мраке, протянулось какое-то одинокое, длинное, низкое каменное здание, похожее на гробницу, такое же печальное. Мне было неприятно видеть его и я еще быстрее погнал нашу лодку, чтобы поскорее уплыть от странного, серого гроба. Но внутри меня осталось какое-то неприятное чувство: как будто осколок гробницы попал ко мне в душу.
Вы знаете, что этот парк окружен высокой оградой и к нему нет подъезда с реки, но я еще раньше открыл в одном месте маленькую забытую калитку и на берегу сваю с железным кольцом, за которое можно привязать лодку. Минут через сорок мы были там. Я перешел на нос лодки и, громыхая цепью, старался прикрепить ее к кольцу.
Холодный лязг железа гулко и отчетливо раздавался в туманном воздухе, пропитанном сыростью и лунным светом.
Вдруг моя спутница стала просить меня ехать домой.
Я растерялся и бормотал:
- Дорогая, почему? Такой чудный, волшебный вечер. Ты посмотри… И эта луна…
- Мой милый, мне страшно!
Тогда я ответил с наивным самомнением мужчины:
- Со мной тебе нечего бояться.
Я помог ей выйти на берег, потом взял весла, оставил их на берегу, а уключины захватил с собой.
Калитка тоскливо скрипнула и мы пошли по дорожке, спотыкаясь на кучи опавших, осенних листьев.
Мы шли, как всегда, к нашему любимому гроту, который казался нам таинственным… Под его сводами всегда готово прозвучать эхо - этот саркастический голос мертвой природы - и от него непрестанно веет полуистлевшим загадочным прошлым.
Мы шли. Черный, густой воздух делался все плотнее и плотнее. Мне казалось, что кто-то надел на меня железные латы: так тяжело было идти. Иногда, впрочем, на одну минуту раздвигался свинцовый сумрак и среди зияющей щели можно было видеть шатающиеся призраки деревьев. Они шептали что-то. И это было страшно.
Она прижалась ко мне. И вот когда мы, объятые осенним сдавленным чувством, двигались наугад среди деревьев, теряясь перед их причудливыми контурами началось это ужасное, это мучительно-загадочное.
Одним словом, я почувствовал, что мы не одни… Понимаете? Здесь было еще что-то. Вот тут близко, рядом…
Оно, очевидно, давно уже следило за этой женщиной и теперь нагло преследовало ее. Ужас и ревность смешались в моей душе.
А между тем у моей подруги, по-видимому, прошел страх; она шла слегка взволнованная, смущенная; она, конечно, чувствовала присутствие этого тайного и рокового, но уже не тяготилась им теперь.
Тогда я стал шептать:
- Идем, идем домой…
И мы побежали назад, к лодке…