Или шею, типун мне на язык. – Я взялся за блокнот, наскоро набросал несколько строчек. – Вот тебе записочка, отправишь моим папе-маме. Да не вздумай проболтаться, куда я свалил на самом деле.
– А куда ты свалил на самом деле? – Димка начал поспешно натягивать «выходные» штаны с наглаженными стрелками. Любопытства, понятно, не утратил.
– В иностранный легион, Димуля!
Прозвучало мое признание так весомо, что парнище, скакавший на одной ноге, с другой, продетой в штанину, закачался и рухнул на кровать.
– Ты гонишь… – затянул недоверчивый сокамерник.
Я кивнул в направлении двери, на каменную глыбу Игоря Игоревича. Димка оценил выражение его морды и приумолк.
– Жди открытки с видами Африки. – Я покрутил в руках старенькие комнатные тапочки и с сожалением бросил под койку. – Будь здоров, Димка. Будь ты здоров, черт старый!
– И тебе того же!
Мы крепко обнялись. Забросив сумку за спину, я шагнул к дверям.
На улице нас уже ждал старенький микроавтобус «УАЗ». Сквозь облупившуюся серую краску проглядывали красные кресты. Да и окна, забранные матово-белым стеклом, не оставляли сомнения в том, что машина некогда принадлежала «Скорой помощи».
Игорь Игоревич забрался на место по соседству с водителем, радушно предложив мне весь остальной салон. Должно быть, потому что в нем было довольно прохладно и неуютно. Трубчатая конструкция на месте, где прежде располагалась кушетка для «лежачих» пациентов да пара обтянутых вытертым дерматином сидений по бокам – вот и вся роскошь, полагающаяся рейнджеру-новобранцу.
Каркас бывшей кушетки я отверг сходу и выбрал левый стульчик. На мой взгляд, он был чуть менее продавленным. Затем я постучал в окошечко, отделяющее салон от кабины. Обернувшемуся водителю изобразил этакого бравого машиниста паровоза, подергав с дурашливым видом свисающие с потолка останки какой-то медицинской системы, и прокричав: «Ту-ту!» Я изо всех сил пытался убедить себя в собственной готовности к предстоящим африканским приключениям.
Получалось почему-то плохо…
«УАЗ» дернулся и покатил, рывками наращивая скорость. Водитель был никудышный, вроде меня, но машина вела себя на удивление хорошо, даром что древняя. Ни тебе скрежетания при переключении передач, ни бешеного рева дырявой выхлопной трубы.
Игорь Игоревич вставил в потрепанную автомагнитолу кассету и прибавил громкости. «По дороге разочарований снова, очарованный, пройду. Разум полон смутных ожиданий, сердце чует новую беду», – ворвался в кабину знакомый голос.
Знал он, что ли, Игорь Игоревич этот, мои музыкальные пристрастия?
– Сердце чует новую беду, – пробормотал я. Крайне символично.
Сквозь матовые боковые окна, как и сквозь заднее, не было видно вообще ничего. Пришлось тянуть шею, выглядывать в лобовое стекло. Мои попутчики-наниматели были люди плечистые, но кое-что увидеть все-таки удалось. Оказывается, мы уже выехали за город, вдобавок свернули на какой-то проселок. Вдоль дороги тянулись тоскливые заросли сухой полыни и чертополоха, освещаемыми «дальним» светом фар. Иногда промелькивали встречные машины. Однако вскоре и эта роскошь стала недоступна. Пошел снег, да такой густой, что казалось, будто я смотрю не на дорогу, а в экран черно-белого телевизора, потерявшего настройку. Полынь была значительно живописнее. Встречное движение тоже почти прекратилось.
Я устроился поудобнее (удивительно, но это мне вполне удалось) и задремал…
Проснулся оттого, что мы остановились. Или потому что выспался? Когда только успел?
В окошечки проникал яркий свет. Я взглянул на часы – и огорчился. Китайская штамповка, служившая мне верой и даже некоторой правдой на протяжении добрых семи лет, впервые меня подвела. Дисплей был мертвенно пуст.