Хотя главные герои этих двух романов Франса так не похожи друг на друга и складом своего ума и отношением к жизни, но между самими романами можно установить глубокое, коренное сходство. Это - две разновидности одного и того же жанра. Если "Таис" автор называл философской повестью, то есть сведения и о том, что в "Сильвестре Бонаре" он, по собственным же его словам, "пытался создать философский роман". Франс усвоил многие черты, присущие боевому искусству Просвещения, - и прежде всего искусству Вольтера, автора философских повестей "Кандид", "Простодушный", "Царевна Вавилонская" и др. Как и у Вольтера, фабула у Франса служит по преимуществу лишь удобным предлогом столкнуть героя (точней - его мировоззрение) с материалом жизни, с той или иной философской проблемой. Как и Вольтер, Франс любит в высказываниях своих героев возводить жизненные явления к общим категориям, рассматривать эти явления в их принципе. Однако философский роман Франса обогащен, в сравнении с философскою повестью Вольтера, достижениями могучего французского реализма XIX столетия, традициями Бальзака, Стендаля, Флобера.
Актуальность тематики проявилась не только в "Преступлении Сильвестра Бонара", романе, построенном на материале современности, но и в "Таис" - романе, который хотя и построен на историческом материале, но по своему замыслу направлен против воинствующего догматизма церковников, принявшего угрожающие размеры к концу 80-х годов прошлого века. Духовенство открыто поддерживало тогда коалицию врагов республики - монархистов и ревизионистов, во главе с генералом Буланже, стремившимся к свержению парламентарного республиканского строя и одержавшим в январе 1889 года полную победу на выборах в Париже.
Но не только общим замыслом своим, не только пафосом борьбы против религиозного мракобесия связан роман "Таис" с тогдашней современностью. Изображенная на страницах "Таис" философская беседа, воспроизводя как бы своего рода платоновский пир философов, сталкивает, в лице разочарованных патрициев, недалеких военачальников, фанатичных вероучителей и упадочных поэтов, основные философские школы франсовских времен. Некоторые французские критики, отмечая это обстоятельство, объясняли его слабостью творческого воображения у Франса. Но здесь проявилась, конечно, не слабость - проявилось удивительное своеобразие творческого воображения писателя. История для Франса никогда не превращается в замкнутый мир, образы прошлого всегда воспринимаются им в живом сочетании с образами настоящего. Любовь к истории, к прошлому - характерная черта Франса, но как часто это прошлое служит для него разбегом, чтобы атаковать современность!
В 80-е годы, в период между "Преступлением Сильвестра Бонара" и "Таис", Франс публикует несколько книг. Среди них - "Книга моего друга" (1885), открывшая серию своеобразных детских "воспоминаний", причудливо сочетающих подлинные биографические факты с поэтическим вымыслом, и книга рассказов "Валтасар" (1889). К этому периоду непосредственно примыкает и сборник "Перламутровый ларец", вышедший, правда, только в 1892 году, то есть уже после опубликования "Таис", но включающий в себя, почти без существенных изменений, отдельные главы большого романа Франса "Алтари страха", напечатанного в "Журналь де Деба", еще в 1884 году.
Все эти произведения, находящиеся в хронологической близости с "Сильвестром Бонаром" и "Таис", находятся с ними и в близости идейно-художественной. Так, многими чертами напоминает Сильвестра Бонара ученый-исследователь Богус, посвятивший всю свою жизнь составлению многотомного трактата о человеческих заблуждениях и в конце концов отдающий его том за томом своей молоденькой племяннице на прокладки для ее гербария, так что реестр человеческих заблуждений приносится в жертву свежей улыбке девушки. Многими чертами своими близки к Сильвестру Бонару и отец маленького Пьера в "Книге моего друга", и философы-патриции в рассказе "Прокуратор Иудеи" (сб. "Перламутровый ларец"), и египтолог, исследующий в специальной работе ручку от древнеегипетского зеркала ("Г-н Пижоно" в сб. "Валтасар"). По-разному они близки к излюбленному герою Франса: в одних повторены те черты Бонара, над которыми подшучивает Франс, - педантизм, неприспособленность к житейской практике и т. п.; в других повторены те черты, которыми Франс восхищается в Бонаре: гуманизм, бескорыстие, свободомыслие. Как в "Преступлении Сильвестра Бонара" и в "Таис", так и в рассказах скептическая ирония писателя сочетается с его влюбленностью в жизнь, в молодость, в чувственную прелесть бытия, в природу. В связи с этим Франс не раз создает в своих книгах образ фавна, наивного и кроткого языческого бога, воплотившего в себе всю поэзию живой природы, как, например, в рассказе "Амикус и Целестин" (сб. "Перламутровый ларец"). С темой фавна перекликается и рассказ "Гестас" (там же). Близкий этому образ можно обнаружить и в стихотворении "Узник".
Одного характера с тяготением к наивности природы и тяготение Франса к наивности легенды или сказки. Средневековье влечет его простотой и свежестью народного творчества (сб. "Перламутровый ларец"). В "Книге моего друга", в "Пчелке" (сб. "Валтасар") Франс выступает убежденным сторонником детской сказки, сам воссоздает ее наивный аромат.
Но воскрешенные Франсом легенды - и похожи и не похожи на легенды средневековья. Он их пересказывает на свой лад, сюда тоже вторгается его ирония. Средневековые легенды влекут его благоуханием народной поэзии, но Франс выбрасывает из них все то, в чем сказалось религиозное мышление средневекового человека. Так переделывает он, например, легенду о святой Схоластике (сб. "Перламутровый ларец"), вкладывая в уста язычника Сильвануса слова о том, что душа святой, отказавшейся от земного счастья, после смерти жалеет об упущенных радостях и что розы на ее могиле выросли по воле Эрота, призывая людей предаваться наслаждениям, пока не поздно.
В рассказах и воспоминаниях 80-х - начала 90-х годов можно обнаружить у Франса и социальную иронию, нередко принимающую форму пародии. И в "Таис" и в "Преступлении Сильвестра Бонара" Франс не раз нападает на милитаризм, на ограниченность, тупоумие и своекорыстие пропагандистов войны. Их и в дальнейшем Франс, будет неустанно вышучивать и клеймить, - чем дальше, тем все более зло и едко. К этой же теме он обращается и в "Перламутровом ларце", где весь рассказ о знаменитой битве при Фонтенуа, приводимый в "Оловянном солдатике", доводит трактовку военной темы до резкого пародийного заострения, до ядовитого гротеска, дает уже почувствовать будущего автора "Острова пингвинов". В таком же гротескном тоне говорится о священнике в рассказе "Резеда г-на кюре", где откровенно пародируются жития святых (сб. "Валтасар"). Маленькие герои франсовских "воспоминаний" ("Книга моего друга"), привлекающие автора своей детской наивностью и чистотой, вместе с тем служат проводниками франсовской разоблачительной иронии (в аналогичной роли выступают и простодушные герои вольтеровских философских повестей "Кандид" и "Простодушный", - кстати сказать, и французское имя Кандид буквально означает "чистосердечный", иначе говоря - опять-таки "простодушный"!). Свежесть детского восприятия помогает Франсу пародировать мир взрослых, социальную современность. Воспоминания о школьном уроке, посвященном "Последнему слову Деция Муса", заключают в себе пародию на учителя, бывшего монаха-францисканца, опьяняющегося военной риторикой, то есть бьет одновременно по двум врагам писателя: клерикалам и военщине.
Однако уже явственное у Франса 80-х - начала 90-х годов сатирическое отношение к буржуазной современности сочеталось в нем с отрицательным отношением к революции, что особенно чувствуется в сборнике "Перламутровый ларец". Здесь во многих рассказах идет речь о французской революции XVIII века, и Франс нередко с чувством симпатии или даже восхищения изображает не деятелей революции, а ее жертвы - французских аристократов ("Мадам де Люзи", "Дарованная смерть", "Обыск"). Настороженное, недоверчивое отношение к революции надолго еще останется у Франса, постоянно вступая в борьбу со все нарастающим социальным недовольством писателя, со все нарастающей силой его социальной сатиры, со все крепнущей приверженностью гуманическим идеалам.
Многие черты, присущие художественно-прозаическому творчеству Франса 80-х годов, можно проследить и в его литературно-критических статьях, печатавшихся в периодической прессе и вышедших отдельным изданием в 1888 году под общим заглавием "Литературная жизнь".
В "Литературной жизни" обнаруживается и скептицизм, свойственный Франсу-художнику, и его жизнеутверждающий гуманизм, - и в лучших статьях жизнеутверждающее начало побеждает, заставляет служить своим целям и самый скептицизм.
Давая волю своей склонности к парадоксу, автор "Литературной жизни" утверждает, что "хороший критик - тот, кто повествует о приключениях своей души в мире шедевров", а по поводу собственного своего искусства критики Франс замечает, что оно "сводится к писанию каракуль на полях книг".