Эта книга – событие не только для отечественного, но и для мирового читателя, хотя, возможно, она встретит немалое сопротивление и вызовет противоречивые чувства. Один из видных представителей круга неопушкинистов нашего времени (Лацис, Дружников, Петраков, Козаровецкий и др.), Альфред Барков, философ, аналитик, литературовед, рассматривает пушкинскую мистификацию вокруг "Евгения Онегина" и предлагает прочтение произведения, альтернативное традиционному.
О наличии в романе большого количества противоречий и парадоксов написано немало. Но, по мнению исследователя, официальная пушкинистика, как наша, так и зарубежная, не разглядела в Пушкине гениального мистификатора. Его творчество во многом тайна за семью замками. До сих пор не раскрыт и пушкинский замысел "Евгения Онегина", утверждает автор, при всей своей кажущейся простоте это произведение остается самым сложным в русской литературе. Так, конфликт и причину дуэли Ленского и Онегина он объясняет не иначе как завистью посредственности к таланту: за образом Онегина скрывалась вполне определенная личность, от чьих злобных нападок был вынужден защищаться Пушкин. Попытка преодолеть стереотип мышления – и иной, совсем не хрестоматийный, взгляд на "вечный идеал" – Татьяну Ларину.
Содержание:
Предисловие составителя 1
Часть I - Взгляд на роман, пока без теории 3
Часть II - Теория литературы как инструмент анализа 11
Часть III - Сквозь призму теории, или "Неоконченный" роман с прологом и эпилогом 20
Часть IV - Презренной чернию забытый, или Поэт с комплексом Сальери 34
Часть V - Пушкинский демон 48
Часть VI - Опасный сосед Ивана Петровича Белкина 65
Часть VII - Вместо эпилога 85
Владимир Козаровецкий - Кто написал "Евгения Онегина" - Вместо послесловия 95
Альфред Барков
Прогулки с Евгением Онегиным
© Барков А. Н., 2014
© ООО "Издательство Алгоритм", 2014
Предисловие составителя
История создания и первых публикаций "ЕВГЕНИЯ ОНЕГИНА" пестрит странностями, которые наша пушкинистика в течение 150 лет обходила молчанием. Вот первое упоминание романа в письме Пушкина из Одессы:
Пушкин – Вяземскому, 4 ноября 1823 года:
"…Я теперь пишу не роман, а роман в стихах – дьявольская разница".
Ну да, чтобы писать роман в стихах, надобно быть поэтом, – но почему разница дьявольская (здесь и далее везде выделение полужирным курсивом мое. – В.К.) ? Зная исключительное умение Пушкина пользоваться двусмысленностями, невольно подозреваешь поэта в какой-то мистификации, которая имеет дьявольский характер, пусть и в шуточном – или в ироническом – смысле этого слова. Но кто бы нам эту "разницу" объяснил хотя бы сегодня?
Там же (следующая фраза) Пушкин пишет:
"Вроде "Дон-Жуана" – о печати и думать нечего; пишу спустя рукава. Цензура наша так своенравна, что с нею невозможно и соразмерить круга своего действия…"
Публикация и отдельных глав, и всего романа показала, что в "Дон-Жуане" "ничего нет общего с "Онегиным"" (из письма Пушкина А. А. Бестужеву от 24 марта 1825 года), а в "Онегине" не было ничего, что могло бы дать основание опасаться цензуры (X главы тогда не виднелось и на горизонте), – но в этом случае у нас есть простое объяснение. Пушкин в своей переписке с Юга затеял мистификационные розыгрыши адресатов и публики, заставляя последнюю разыскивать его публикации, усиливая толки вокруг них и создавая атмосферу нетерпеливого ожидания. В книге "Тайна Пушкина. "Диплом рогоносца" и другие мистификации" (М., АЛГОРИТМ, 2012) мне уже довелось объяснять, какую игру Пушкин устроил вокруг публикаций элегии "Редеет облаков летучая гряда…" и стихотворения "Простишь ли мне ревнивые мечты…"; сошлюсь также на аналогичное наблюдение Ю. М. Лотмана по поводу "Бахчисарайского фонтана". В дальнейшем Пушкин в переписке, вплоть до выхода Первой главы романа, постоянно нагнетает эту атмосферу таинственности и невозможности преодолеть "Онегиным" цензуру, но мы, зная истинную подоплеку таких "опасений", отнесемся к этому с улыбкой.
Пушкин – Дельвигу, 16 ноября 1823 года:
"Пишу теперь новую поэму, в которой забалтываюсь донельзя".
И в самом деле, публикация Первой главы романа показала, что именно "донельзя": чего стоит одно отступление о ножках! Но какого дьявола вообще эта "болтовня" Пушкину понадобилась? В чем смысл пушкинских слов "Роман требует болтовни" (в письме к А. А. Бестужеву в июне 1825 года)?
Пушкин – А. И. Тургеневу, 1 декабря 1823 года:
"…Пишу новую поэму, "Евгений Онегин", где захлебываюсь желчью. Две песни уже готовы".
По поводу чего или кого Пушкин "захлебывается желчью" ? Этой фразой он словно бы сообщал друзьям, которым Тургенев показывал его письмо, о некой сатире, которая содержится в романе, но ни друзья, ни – впоследствии – пушкинисты ее так и не обнаружили.
И почему Пушкин в феврале 1825 года публикует только Первую главу, если у него к концу 1823 года "две песни уже готовы" (а 2 октября 1824 года была закончена и 3-я глава)? В чем смысл такой поглавной публикации романа (только 4-я и 5-я главы вышли под одной обложкой)?
И почему на обложке издания Первой главы стоит название романа, но не стоит имя автора? И то же самое – на обложках изданий других глав и двух прижизненных изданий романа? А что за странное Предисловие к Первой главе, в котором тем не менее употреблено словосочетание "сатирический писатель" ? И какую роль играет помещенный между Предисловием и Первой главой "Разговор книгопродавца с поэтом"? И почему Пушкин потом, в отдельном издании романа, его убирает?
Вопросы можно множить и множить; не меньше их можно задать и по поводу общепринятой трактовки содержания романа. Но должен признаться: я задаю все эти вопросы, уже зная ответы на них. А 13 лет назад я этих ответов не знал; более того, я и вопросов этих не задавал. Как и вы, дорогой читатель, я пребывал в невинной слепоте и воспринимал роман вполне в духе тех представлений, какие у нас сформировала наша официальная пушкинистика. И, вероятно, пребывал бы в этой слепоте и до сих пор, если бы мне в руки не попала книга Альфреда Николаевича Баркова "Прогулки с Евгением Онегиным" (Терношль, 1998).
Я понял, что Пушкин-мистификатор жестоко подшутил и над читателями, и над пушкинистами, что, благодаря грандиозной мистификации, устроенной им в романе и вокруг него, нами не поняты ни замысел "Евгения Онегина", ни, соответственно, его герои и что все мы находимся в плену стереотипов. Но одновременно я увидел и всю перспективу предстоящих мне трудностей в связи с продвижением взглядов Баркова: и пушкинистами, и читателями Пушкин всегда воспринимался как остроумец и шутник, но совершенно не осознавался как гениальный мистификатор.
Тем не менее мне удалось договориться с редколлегией газеты "Новые известия", к тому времени уже опубликовавшей несколько моих статей об открытиях умершего в 1999 году пушкиниста Александра Лациса, и в ноябре – декабре 2002 года "НИ" решилась на публикацию на своих страницах литературоведческого "сериала" – подготовленного мною и Барковым интервью из пяти частей с продолжениями (каждая – на полную газетную полосу): три по Шекспиру, одна по "Онегину" и одна по "Мастеру и Маргарите". Интервью предлагало рассматривать "Гамлета", "Онегина" и "Мастера" как сатирические мениппеи, в каждой из которых роль повествователя передавалась персонажу, что существенно меняет наши оценки характерам действующих лиц и "идеологии" этих произведений. Наибольшую реакцию (судя по откликам) вызвала публикация по "Евгению Онегину" ("Лупок чернеет сквозь рубашку" ): читатели бросились заступаться за Пушкина! Завязалась газетная дискуссия.
Сначала преподавательница из Петрозаводска прислала в редакцию возмущенную статью: "О "замысловатой" клевете на Пушкина". Барков ответил статьей "Вот тебе, бабушка, и Макарьев день!" Затем в дискуссию вступил московский переводчик статьей "Барков против Пушкина". Агрессивное невежество и оскорбительность тона последней заставили Баркова отказаться от непосредственного ответа; вместо этого мы с ним подготовили еще одно интервью ("Урок чтения"), а я написал собственный ответ оппонентам ("Урок рисования"), на свой страх и риск заказал статью для дискуссии профессиональному филологу В. И. Мильдону ("Прогулки с Барковым"), не согласившемуся с концепцией Баркова, и подготовил свой дискуссионный ответ ему ("Наш ответ Мильдону").
В этот момент газета рухнула, и все подготовленные материалы ("Урок чтения", "Урок рисования", статья Мильдона и мой ответ) остались у меня в компьютере. А через год скончался Барков.