Вместе с тем преувеличение роли целевого момента в социальной жизни и ее правовом регулировании, в поведении людей существовало не всегда и характерно именно для советской науки, тесно связанной с политическими установками и целями. Такой подход к социальной жизни представляется слишком узким. В этом плане интерес представляют труды известного российского дореволюционного юриста Л. И. Петражицкого, который писал, что "преобладающая масса действий людей и животных имеет бесцельный характер, совершается вовсе не для достижения какой-либо цели, основывается не на целевой, а на иных видах мотивации. Действиям ради известной цели, действиям "для того, чтобы", можно, прежде всего, противопоставить действия на известном основании – действия не "для того, чтобы", а "потому, что". Дело в том, что способность возбуждать эмоции свойственна и представлениям, касающимся прошедшего, например, представлениям нанесенного нам оскорбления, в не меньшей степени, чем представлениям, касающимся возможного в будущем; а раз есть налицо эмоция, то она стремится вызывать соответствующую акцию, не спрашивая, так сказать, о том, нужно ли это для какой-либо цели или не нужно. Многие виды человеческого поведения по самой природе своей исключают целевую, касающуюся будущего мотивацию и предполагают непременно мотивацию, исходящую из прошедшего". По замечанию Л. И. Петражицкого, даже в области жизни достигших высокой интеллектуальной культуры взрослых людей целевая мотивация, по сравнению с предметной, представляется редким исключением.
Имеются соответствующие замечания и в зарубежной науке. По мнению Дж. М. Барбалет, действия большинства людей в большинстве случаев не происходят в результате осознанных решений. Предположение о том, что общественные субъекты деяний знают релевантные факты их ситуации или даже их собственные предпочтения в их рамках, а также наилучший способ сопоставить их возможности с их предпочтениями, чрезмерно натянуто. На самом деле, поскольку общественное деяние подразумевает взаимодействие с другими субъектами, субъекты деяний не могут знать в момент принятия решения, правильным ли окажется их решение взаимодействовать. Успех или неуспех любого акта взаимодействия, по которому можно определить, насколько удачным было решение взаимодействовать, обязательно наступает позднее самого решения.
Итак, целевым аспектам эффективности в праве было в свое время уделено серьезное внимание в советской юридической науке. Достаточно своеобразную позицию по проблемам эффективности в праве занимал И. Я. Дюрягин. Он отмечал, что право не может иметь самостоятельной эффективности, поэтому более правильно говорить об эффективности деятельности, урегулированной правом, а точнее – об эффективности реализации правовых норм и в этом смысле об эффективности действия права, то есть правовых норм и правовых актов.
Интересным представляется существовавший в советской науке подход к эффективности с позиций общественных отношений, их регулирования и охраны. Так, М. Ф. Маликов, исследуя эффективность судебных актов, рассматривал эффективность приговора как процесс и как результат отражения общественных отношений вообще и уголовно-процессуальных отношений в частности. Думается, что эффективность в нормативном регулировании также зависит от того, насколько точно и антропологически адекватно соответствующие нормы урегулировали соответствующие общественные отношения, насколько они обеспечили охрану этих отношений.
Итак, по справедливому замечанию С. Ю. Марочкина, одни авторы были склонны увязывать содержание понятия эффективности только с правотворчеством или внутренним качеством норм, другие, по сути, отождествляли действенность правового регулирования и эффективность норм, третьи рассматривали эффективность как результат лишь действия норм, а качество самих норм – только как условие ее достижения либо вообще как самостоятельное явление.
В целом, по замечанию В. В. Лапаевой, советская теория эффективности находилась в русле инструменталистского подхода к праву как к "средству руководства обществом", инструменту достижения экономических, политических, идеологических и иных целей социалистического строительства. Само по себе определение эффективности норм права как соотношения между фактическим результатом их действия и теми социальными целями, для достижения которых они были приняты, по ее мнению, еще не несет специфической правовой нагрузки, поскольку ничего не добавляет к общепринятому пониманию эффективности как соотношения между целью и результатом того или иного действия. Правовое содержание данного понятия зависит от того, что понимается под целями правовых норм. Представляется также, что понятие эффективности не только этатизировалось, но и рассматривалось, в первую очередь, в соответствии с целями государственной политики. Так, С. С. Алексеев указывал: "Право – это не только необходимость, но и своеобразный социальный "капитал", то, что нужно с максимальной эффективностью использовать, "пускать в дело" для решения наших задач… Право для государства является наиболее целесообразным и эффективным средством, при помощи которого последнее во многих случаях добивается быстрого и всеобъемлющего осуществления своих функций".
Кроме того, для изучения эффективности права в советский период, на наш взгляд, была характерна некоторая "фетишизация" общественных отношений, прежде всего производственных, акцентирование внимания на их решающей роли в правовом развитии. При этом внутренние антропологические, психологические факторы незаслуженно оставлялись без внимания.
Итак, проблемы обеспечения действенности права в регулировании общественной жизни, эффективности норм законодательства, ее факторов и форм выражения рассматривались мировой наукой в той или иной форме с самых ранних этапов существования государственности и права. Однако более обстоятельный анализ вопросов качества и эффективности норм законодательства начался в XIX веке и продолжился в XX веке.
Серьезный вклад в исследование проблем эффективности был внесен советской юридической наукой. Однако вопросы эффективности права, по сути, были сведены к эффективности и формальному качеству норм позитивного права (законодательства), а многие аспекты проблем эффективности права как социально-духовного регулятора и конкретных норм законодательства не были подвергнуты исследованию. В следующих главах будет сделана попытка восполнить этот пробел.
1.2. Понятие эффективности норм права и его соотношение с понятием эффективности права
Необходимость разработки плюралистической теории эффективности в праве предполагает потребность в четкой дифференциации понятий "эффективность в праве", "эффективность права", "эффективность норм права".
Термин "эффективность" происходит от латинского "effectivus", что переводится как "действенный". Слово "эффективный" означает "дающий определенный эффект, действенный".
Пожалуй, самым широким понятием, связанным с правовыми проблемами эффективности, можно считать понятие "эффективность в праве". Оно охватывает и эффективность права и его отдельных норм и институтов, и эффективность правовой деятельности, как правотворческой, так и правоприменительной и интерпретационной, систематизирующей, эффективность работы правовых учреждений. При этом, как представляется, необходимо отграничить понятие эффективности в праве от понятия эффективности в национальном праве, в конкретной национальной правовой системе. Понятие эффективности в каждой национальной правовой системе носит исторически и культурно изменчивый характер, а в ряде правовых систем вообще не актуально либо лишено специфической смысловой нагрузки.
Понятие эффективности в праве является предельно широкой категорией. По нашему мнению, эффективность в праве можно определить как достижение значимых социальных и духовных целей посредством права как социально-духовного регулятора и иных элементов правовой системы посредством использования системы правовых принципов и средств.
Эффективность права как социально-духовного регулятора качественно отличается от эффективности законодательства как формы выражения права, способа существования правовых норм.