Никакого нет сомнения, что Апокалипсис - не христианская книга, а - противохристианская. Что "Христос", упоминаемый - хотя немного - в нем, "с мечом, исходящим из уст его" и с ногами "как из камня сардиса и халкедона", - ничего же не имеет общего с повествуемым в Евангелиях Христом. В устроении Неба - ничего же общего с какими бы то ни было представлениями христианскими. Вообще - "все новое"…
Тайнозритель Сам, волею своею и вспомоществующею ему Божиею волею, - срывает звезды, уничтожает землю, все наполняет развалинами, все разрушает: разрушает - христианство, странным образом "плачущее и вопиющее", бессильное и никем не вспомоществуемое. И - сотворяет новое, как утешение, как "утертые слезы" и "облечение в белые одежды". Сотворяет радость жизни, на земле, - именно на земле, - превосходящую какую бы то ни было радость, изжитую в истории и испытанную человечеством.
Если же окинуть всю вообще компоновку Апокалипсиса и спросить себя: - "да в чем же дело, какая тайна суда над церквами, откуда гнев, ярость, прямо рев Апокалипсиса" (ибо это книга ревущая и стонущая), то мы как раз уткнемся в наши времена: да - в бессилии христианства устроить жизнь человеческую, - дать "земную жизнь", именно - земную, тяжелую, скорбную. Чтo и выразилось к нашей минуте, - именно к нашей, теперешней… в которую "Христос не провозит хлеба, а - железные дороги", выразимся уже мы цинично и грубо. Христианство вдруг все позабыли, в один момент, - мужики, солдаты, - потому что оно не вспомоществует; что оно не предупредило ни войны, ни бесхлебицы. И только все поет, и только все поет. Как певичка. "Слушали мы вас, слушали. И перестали слушать".
Ужас, о котором еще не догадываются, больше, чем он есть: что не грудь человеческая сгноила христианство, а христианство сгноило грудь человеческую. Вот рев Апокалипсиса. Без этого не было бы "земли новой" и "неба нового". Без этого не было бы вообще Апокалипсиса.
Апокалипсис требует, зовет и велит новую религию. Вот его суть. Но чтo же такое, чтo случилось?
Ужасно апокалипсично ("сокровенно"), ужасно странно: что люди, народы, человечество - переживают апокалипсический кризис. Но что само христианство кризиса не переживает. Это до того очевидно, до того читается в самом Апокалипсисе, вот "в самых этих его строках", что поразительно, каким образом ни единый из читателей и бесчисленных толкователей этого совершенно не заметил. Народы "поют новую песнь", утешаются, облекаются в белую одежду и ходят "к древу жизни", на "источники вод". Куда ни папы, ни прежние священники вовсе никого не водили.
Блудницы вопиют. Первосвященники плачут. Цари стонут. Народы извиваются в муках:
но - остаток от народа спасается и получает величайшее утешение, в котором, однако, ни одной черты христианского, - христианского и церковного, - уже не сохраняется.
Но что же, что же это такое? почему Тайнозритель так очевидно и неоспоримо говорит, что человечество переживет "свое христианство" и будет еще долго после него жить:
судя по изображению, ничем не оканчивающемуся, - бесконечно долго, "вечно".
Проведем параллели:
Евангелие - рисует.
Апокалипсис - ворочает массами, глыбами, творит.
В образах, которые силою превосходят евангельские картины, а красотою не уступают им, и которые пронзительны, кричат и вопиют к небу и земле, он говорит, что еще не перешедшие за городки Малой Азии церковки, - первые общины христианские, - распространятся во всей Вселенной, по всему миру, по всей земле. И в момент, когда настанет полное и, казалось бы, окончательное торжество христианства, когда "Евангелие будет проповедано всей твари", - оно падет сразу и все, со своими царствами, "с царями, помогавшими ему", и - "восплачут его первосвященники". И что среди полного крушения настанет совершенно "все новое", при "падающих звездах" и "небе, свившемся как свиток".
"Перестанет небо", "перестанет земля", и станет "все новое", ни на что прежнее не похожее. Сказать это за 2000 лет, предречь с некоторыми до буквальности теперь сбывающимися исполнениями, перенесясь через всю христианскую историю, как бы пронзя "рогом" такую толщу времен и необъятность событий, - это до того странно, невероятно, что никакое из речений человеческих поистине не идет в сравнение.
Апокалипсис - это событие. Апокалипсис - это не слово. Что-то похоже на то, что Вселенная изрыгнула его сейчас после того, как другой Учитель тоже Вселенной проговорил свои вещие и грозные слова, тоже в первый раз произнеся "суд миру сему".
И вот - два суда: из Иерусалима о самом этом Иерусалиме, главным образом, - об Иерусалиме; и с острова Патмоса - над Вселенною, которую научил тот Учитель.
Нет ли разницы в самой компоновке слов? И, хоть это очень странно спрашивать о таких событиях-словах: нет ли чего показующего для души в стиле литературного изложения?
Евангелие - человеческая история, нам рассказанная: история Бога и человека:
"богочеловеческий процесс" и "союз".
Апокалипсис как бы кидает этот "богочеловеческий союз" - как негодное, - как изношенную вещь.
Но фундамент? фундамент? Но - почему? почему?
В образах до такой степени чрезмерных, что даже Книга Иова кажется около него бессилием и изнеможением, что даже "сотворение мира и человека" в Книге Бытия - тоже тускло и слабо, бледно и бескровно, он именно в структуре могущества и показывает суть свою. Он как бы ревет в "конце времен", для "конца времен", для "последнего срока человечества":
Бессилие.
Конец мира и человечества будет таков, потому что Евангелие есть книга изнеможений.
Потому что есть:
мочь и - не мочь.
И что Христос пострадал и умер за не мочь… хотя бы и был в полной и абсолютной истине.
Христианство - неистинно; но оно - не мочно.
И образ Христа, начертанный в Евангелиях, - вот именно так, как там сказано, со всею подробностью, с чудесами и прочее, с явлениями и т. под., не являет ничего, однако, кроме немощи, изнеможения…
Апокалипсис как бы спрашивает: да, Христос мог описывать "красоту полевых лилий", призвать слушать себя "Марию сестру Лазаря"; но Христос не посадил дерева, не вырастил из себя травки; и вообще он "без зерна мира", без - ядер, без - икры; не травянист, не животен; в сущности - не бытие, а почти призрак и тень; каким-то чудом пронесшаяся по земле. Тенистость, тенность, пустынность Его, небытийственность - сущность Его. Как будто это - только Имя, "рассказ". И что "последние времена" потому и покажутся так страшны, покажутся до того невероятно ужасны, так вопиюще "голодны", а сами люди превратятся в каких-то "скорпионов, жалящих самих себя и один другого", что вообще-то - "ничего не было", и сами люди - точно с отощавшими отвислыми животами, и у которых можно ребра сосчитать, - обратились таинственным образом в "теней человека", в "призраки человека", до известной степени - в человека "лишь по имени".
О, о, о…
Вот, вот, вот…
Не узнаем ли мы себя здесь? И как тогда не реветь Апокалипсису и не наполнять Престол Небесный - животными, почти - животами, брюхами - все самых мощных животных, тоже - ревущих, кричащих, вопиющих - льва, быка, орла, девы. Все - полет, все - сила. Почему бы не колибри и не "лилии полевые"? Маленькая птичка - хороша, как и большая, а "лилии" не хуже баобаба. И вдруг Апокалипсис орет:
- Больше мяса…
- Больше вопля…
- Больше рева…
- Мир отощал, он болен… Таинственная Тень навела на мир хворь…
- Мир - умолкает…
- Мир - безжизнен…
- Скорее, скорее, пока еще не поздно… Пока еще последние минуты длятся. "Поворот всего назад", "новое небо", "новые звезды".
Обилие "вод жизни", "Древо жизни"…