В момент неожиданной встречи вы можете неуклюже дернуться и сразу же потеряете преимущество. Поэтому Боб никак не отреагировал, когда увидел Тима.
Он сидел с подветренной стороны, поэтому чуткие ноздри Тима не должны были уловить никакого запаха, к тому же Боб на всякий случай вымылся вчера непахнущим мылом, просушил на ветру одежду и прополоскал рот перекисью водорода – чтобы в воздухе не витал острый запах зубной пасты.
Животное дернуло головой и, повернувшись, безошибочно уставилось на Боба.
“Ты не можешь меня видеть, – думал Боб. – Я же знаю все твои повадки. Ты можешь заметить только движение. Ты слишком умный парень, поэтому, уловив чье-то резкое движение, ты сразу же спасаешься бегством и скрываешься в чаще. Но сейчас ничего подобного не произойдет. Я сижу себе тут, а ты смотришь прямо на меня и ни черта не видишь”.
После того как олень будто осмотрел Боба с ног до головы, Суэггер почувствовал, что взгляд животного скользнул в сторону. Это мгновение он любил больше всего: именно в эти недолговечные, хрупкие секунды благодаря винтовке между оленем и человеком возникает мимолетная и призрачная связь. Она длится какое-то мгновение, но Боб был уверен, что если не подведет олень, если не подведет ветер, если не подведут его нервы и не подведет удача, то скоро Тим окажется в перекрестье его прицела. Он поднял винтовку.
Это был “Ремингтон 700” с автоматическим затвором, приобретенный группой подготовки стрелков Корпуса морской пехоты США и с любовью преподнесенный ему как подарок, когда он по инвалидности увольнялся из Корпуса в 1975 году. У ремингтона был тяжелый ствол старого образца, который почти полностью гасил отдачу при стрельбе. Однако Боб уже тогда заменил “родной” ствол стволом из нержавеющей стали от мартовской винтовки, а потом еще покрыл его сверху тефлоном. Так что в целом оружие представляло из себя ужасное зрелище. Ствол и затвор крепились к алюминиевым частям винтовки с кевларовым прикладом, в патроннике которой уже спокойно лежал один из тех патронов, что Боб набивал вручную.
Он поднял винтовку плавным, отработанным за многие годы движением. Если бы он находился в более благоприятных условиях, то, может быть, устроился бы и поудобней, выбрав максимально твердую позицию для стрельбы из положения лежа, но он знал, что ему придется провести здесь слишком много времени, и поэтому боялся, что если будет лежать на холодной земле, то совсем окоченеет. Уперев винтовку в плечо, он поставил локти на колени и, наклонив плечи вперед, держал весившую десять фунтов винтовку так, чтобы мышцы практически не напрягались и чтобы ни каприз уставших мускулов, ни стук сердца, ни колебания пульса в последний момент не помешали бы ему выстрелить.
Боб внимательно смотрел в прицел “Леопольд” десятикратного увеличения. Через мощные линзы, улавливающие почти все, он следил за головой и спиной Тима, которые в прицеле были в десять раз больше оригинала. Большим пальцем Боб опустил предохранитель и поставил его в положение ведения огня. “Я дождался тебя, черт ты этакий, – подумал он, – и теперь с Божьей помощью обязательно я заполучу твою задницу”. Казалось, что сердце совсем перестало биться.
Отключившись практически от всего, он пытался погрузиться в тот источник внутреннего спокойствия, где единственным, что имело значение, было это маленькое пятнышко на кончике его указательного пальца, лежащего на спусковом крючке. “О’кей подумал Боб, произведя небольшую коррекцию и установив прицел на спине Тима, ближе к позвоночнику, в то время как тот не спеша облизывал обледенелые веточки дерева. – О’кей, теперь ты у меня в руках”.
Все четыре лица на экране исчезли, и затем неожиданно появилось молодое лицо Боба.
– Здесь ему двадцать шесть, он третий раз во Вьетнаме, – сказал доктор Добблер.