Относительно их мы обратили внимание на затруднение, в котором они находятся, если они люди с совестью, когда им приходится служить распутным господам. Ведь, если они не станут исполнять всех поручений, которые дают им, они потеряют место; а если они слушаются, у них возникают угрызения совести. Вот, чтобы облегчить их, наши двадцать четыре отца (тр. 7, пр. 4, № 223) указали те услуги, которые они могут делать со спокойной совестью. Вот некоторые из них: "относить письма и подарки; отворять двери и окна; помогать своему господину влезать в окно, держать лестницу, пока он туда взбирается, - все это позволительно и безразлично. Правда, что касается держания лестницы, нужно, чтобы им особенно пригрозили за непослушание, потому что влезать в окно - значит поступать несправедливо по отношению к хозяину дома". Видите, насколько тут все предусмотрено?
- Меньшего я и не ожидал от книги, которая составлена по двадцати четырем иезуитам, - сказал я.
- Но наш о. Бони, - сказал патер, - предоставил слугам еще один способ, который позволяет невинным образом исполнять все свои обязанности по отношению к господам: они должны обращать свое намерение не на грехи, посредниками в которых они являются, а на ту выгоду, которая получается для них при этом. Это у него прекрасно объяснено в первом издании Суммы грехов (стр. 710): "Духовники, - говорит он, - должны особенно обратить внимание на то, что нельзя давать отпущение слугам, которые исполняют безнравственные поручения, если упомянутые слуги сочувствуют грехам своих господ; обратное должно сказать, если они делают это только ради временной выгоды своей". А сделать это очень легко: ведь зачем стали бы они упорно сочувствовать грехам, от которых на их долю выпадает один только труд?
И тот же самый о. Бони установил еще следующее великое правило в пользу тех, кто не доволен своим жалованьем {Сумма, стр. 213 и 214 шестого издания): "Могут ли слуги, которые недовольны своим жалованьем, увеличить его, присваивая себе столько из хозяйского добра, сколько они считают необходимым для того, чтобы их вознаграждение соответствовало их труду?* В некоторых случаях они могут это делать, например, если они были в такой бедности, когда искали себе места, что вынуждены были согласиться на предложенные им условия, и если другие слуги того же разряда получают больше в другом месте".
- Вот как раз то место, - сказал я, - на которое ссылается Жан из Альбы.
- Какой Жан из Альбы? - сказал патер. - Что вы хотите этим сказать?
- Как, отец мой, неужели вы не помните историю, которая произошла здесь в 1647 году; где же были вы тогда?
- Я преподавал вопросы совести, - сказал он, - в одной из наших коллегий, довольно далеко от Парижа.
- То - то я вижу, отец мой, что вы не знаете этой истории; надо мне рассказать вам ее. Одна почтенная особа рассказывала ее на днях в одном обществе, где и я присутствовал. Этот Жан из Альбы служил вашим отцам в Клермонской коллегии, что на улице св. Иакова, и, будучи недоволен своим жалованьем, украл что - то для своего вознаграждения; отцы ваши, заметив это, отправили его в тюрьму, обвиняя его в домашнем воровстве; процесс этот разбирался в Шателе, если мне не изменяет память, 6 апреля 1647 года: рассказчик приводил все эти подробности, иначе ему едва ли бы поверили. На допросе бедняга признался, что он взял несколько оловянных блюд у ваших отцов, но в то же время он утверждал, что это не значит, что он украл их, приводя в свое оправдание учение о. Бони; книгу его он предъявил судьям вместе с сочинением одного из ваших отцов, под руководством которого он изучал вопросы совести и который научил его тому же самому.
Подавая свое мнение по этому поводу, г - н Монруж, один из самых уважаемых членов корпорации судей, высказал следующее: "Я полагаю, что не следует оправдывать подсудимого на основании сочинений этих отцов, которые содержат учение непозволительное, пагубное, противное всем законам естественным, божеским и человеческим, способное перевернуть вверх дном все хозяйства подобным одобрением домашнего воровства". Но что, по его мнению, "этого чересчур исполнительного ученика следует наказать кнутом перед воротами коллегии и что тот же палач должен тут же сжечь писания этих отцов о воровстве, а им следует запретить впредь преподавать это учение под страхом смертной казни".
Мнение это встретило весьма сильное одобрение, и ожидали последствий его, когда произошло что - то такое, что заставило отложить приговор по данному делу. А тем временем узник неизвестно как скрылся, и об этом деле перестали говорить; таким образом Жан из Альбы освободился и посуды своей не возвратил. Вот что рассказал нам наш рассказчик и прибавил, что мнение г - на Монружа находится в архиве Шателе, где каждый может видеть его. Рассказ этот доставил нам большое удовольствие.
- На какие пустяки вы время тратите! - сказал патер. - Что это все значит? Я говорю вам о правилах наших казуистов; я собирался сообщить вам те, которые касаются дворян, а вы меня прерываете неуместными историями.
- Я рассказал вам это только мимоходом, - сказал я, - и вместе с тем чтобы предупредить вас по этому поводу об одной важной вещи, которую, я вижу, вы упустили из виду, устанавливая ваше учение о вероятности.
- Что такое? - сказал патер. - Какое же может бит*> упущение, когда над этим трудилось столько искусных людей?
- Дело в том, - ответил я, - что вы, конечно, обезопасили тех, кто следует вашим вероятным мнениям, по отношению к Богу и совести: ведь, по вашим словам, с этой стороны нет никакой опасности, если следовать мнению ученого с весом. Вы обеспечили их также со стороны духовников: ведь вы под страхом смертного греха обязали их давать отпущение на основании вероятного мнения. Но вы не обеспечили их со стороны судей; так что, следуя ващим вероятным мнениям, они рискуют попасть под кнут или на виселицу; а ведь это - существенный недостаток.
- Вы правы, - сказал патер, - и этим вы мне доставили удовольствие. Но, знаете ли, мы не имеем над властями такой же власти, как над духовниками, которые должны сообразовыэаться с нами в вопросах совести, ибо мы для них высшая инстанция.
- Я пойимаю это, - сказал я, - но ведь если вы, с одной стороны, судьи духовников, разве, с другой стороны, вы не духовники судей? Власть ваша так обширна: обяжите их оправдывать тех преступников, которые держатся вероятного мнения, под страхом отлучения от таинств, чтобы не случилось, к великому стыду и позору учения о вероятности, что те, кого вы объявляете невинными в теории, оказываются под кнутом или на виселице на практике. Как же иначе найдете вы последователей?
- Надо подумать, - сказал он, - пренебрегать этим не следует. Я предложу упомянутый вопрос нашему отцу провинциалу. Но вы все - таки могли бы приберечь ваш совет до другого времени, а не прерывать мое изложение правил, которые мы установили в пользу дворян; я не стану сообщать их иначе, как под условием, что вы не станете мне рассказывать разных историй.
Вот вам и все на сегодня, потому что того, что он сообщил в продолжение одной беседы, хватит на несколько писем.
Письмо седьмое
О способе казуистов направлять намерение. - О разрешении убивать, чтоб" защитить свою честь и благосостояние, которое они распространяют даже на священников и монахов. - Любопытный вопрос, предложенный Карамуэлем, а именно - позволительно ли иезуитам убивать янсенистов
Париж, 25 апреля 1656 г.
Милостивый Государь!
Когда я успокоил доброго патера, повествование которого несколько смутил своей историей о Жане из Альбы, он продолжал после моего уверения, что я не стану прерывать его впредь подобными историями; он начал говорить мне о правилах своих казуистов относительно дворян приблизительно в следующих выражениях:
- Вы знаете, - сказал он мне, - что преобладающая страсть людей этого звания - чувство чести, которое поминутно побуждает их к насилиям, совершенно противоречащим христианскому благочестию; так что их следовало бы исключить почти всех из наших исповедален, если бы наши отцы не смягчили немного строгость религии, чтобы приноровиться к людской слабости. Но, так как они хотели не уклоняться от Евангелия в своих обязанностях перед Богом и сохранить привязанность светских людей своею любовью к ближнему, то им понадобилось все их просвещение, чтобы найти средство смягчить требования как раз настолько, чтобы можно было отстаивать и восстанавливать свою честь теми способами, которыми обыкновенно пользуются в свете, и тем не менее не оскорблять своей совести, дабы разом совместить две, по - видимому, настолько противоположные вещи, как благочестие и честь.
Но насколько намерение это было полезно, настолько же исполнение его было затруднительно; я полагаю, что вы достаточно можете оценить величие и трудность этого предприятия.
- Оно меня удивляет, - сказал я довольно холодно.
- Оно удивляет вас, - сказал он. - Я думаю, оно удивило бы и многих других. Разве не знаете вы, что, с одной стороны, Евангельский закон предписывает "не воздавать злом за зло, а предоставить отмщение за него Богу", и что, с другой стороны, светские законы не позволяют сносить оскорбление, не добившись лично удовлетворения, очень часто смертью врагов? Встречалось ли вам что - нибудь более противоречивое? И однако же, когда я говорю, что отцы наши согласовали эти вещи, вы мне просто отвечаете, что это вас удивляет.