- Отец мой, тут все, чего только можно пожелать, чтобы оградить свою честь, но жизнь подвержена большим опасностям, если за пустые сплетни или невежливые движения можно со спокойной совестью убивать людей.
- Это верно, - сказал он, - но, так как отцы наши очень осмотрительны, они нашли уместным запретить применять это учение в подобных мелких случаях. Они говорят, по крайней мере, что "едва ли можно применять его на деле: practice vix probari potest". И было это не без основания; вот почему.
- Я понимаю, - сказал я, - причина в том, что закон Бога запрещает убивать.
- Они смотрят на это не с такой точки зрения, - сказал патер, - они считают убийство при определенных обстоятельствах дозволенным по совести и если принимать во внимание только истину саму по себе.
- Почему же тогда они запрещают это?
- Выслушайте, - сказал он. - Причина здесь та, что можно мигом обезлюдить целое государство, если убить там всех сплетников. Прочтите об этом у нашего Регинальда (кн. 21, № 63, стр. 260): "Хотя мнение, согласно которому можно убивать за злословие, не лишено вероятности в теории, на практике надо применять обратное, так как надо всегда избегать наносить ущерб государству при самозащите. А очевидно ведь, что при подобном истреблении людей произошло бы слишком большое число убийств". Лессий говорит также в указанном ранее месте: "Надо остерегаться, чтобы применение этого правила не принесло вреда державе, поэтому в данном случае нельзя разрешать его: tunc enim non est permitlendus".
- Как, отец мой, значит это запрещение только из политики, а не ради религии? Не многие остановятся перед этим, особенно в пылу гнева, так как может быть довольно вероятно и то, что не приносишь ущерба государству, избавляя его от злого человека.
- Поэтому - то, - сказал он, - наш отец Филиуций присоединяет к этому доводу другой, более внушительный (стр. 29, гл. 3, № 51): "Дело в том, что правосудие стало бы наказывать за убийства по такому поводу".
- Я же говорил вам, отец мой, что вы никогда не добьетесь ничего путного, пока не будете иметь судей на вашей стороне.
- Судьи, - сказал патер, - не вникают в совесть, а потому судят лишь по внешним действиям, тогда как мы обращаем главным образом внимание на намерение; от этого и происходит, что иногда правила наши расходятся несколько с их правилами.
- Как бы то ни было, отец мой, из ваших правил ясно следует, что если избегать ущерба для государства, то можно убивать сплетников со спокойной совестью, лишь бы не подвергнуть опасности свою личность. Но, отец мой, позаботившись так хорошо о чести, не сделали ли вы чего - нибудь и для благосостояния. Я знаю, что оно не имеет такого большого значения, но все равно. Мне кажется, что можно хорошо направить намерение, чтобы убивать для сохранения имущества.
- Да, - сказал патер, - и я уже касался отчасти этого вопроса, что могло дать вам указание к разрешению его. Все наши казуисты сходятся на этом и даже разрешают убивать, "хотя бы и нечего было более опасаться какого - нибудь насилия от тех, кто отнимает у нас наше добро, как, например, когда они уже обратились в бегство". Азор, член нашего Общества, доказывает это (ч. 3, кн. 2, гл. 1, стр. 20).
- Но, отец мой, какой ценности должна быть вещь, чтобы довести нас до такой крайности?
- По Регинальду (кн. 21, гл. 5, № 66) и Таннеру (in–2, 2, раз. 4, вопр. 8, отд. 4, № 69), надо, чтобы вещь стоила больших денег, по оценке благоразумного человека. Лайман и Филиуций говорят то же самое.
- Это все равно, что ничего не сказать, отец мой: где же тут искать благоразумного человека, они так редко встречаются, чтобы произвести эту оценку? Отчего они не ограничили прямо суммы?
- Как! - сказал патер, - по вашему, легко оценить на деньги жизнь человека и притом христианина? Здесь вот я и хочу заставить вас почувствовать необходимость наших казуистов. Поищите - ка у всех древних отцов церкви, за какое количество денег разрешается убить человека? Что скажут они вам, кроме Non occides, "Не убий"?
- А кто же дерзнул определить эту сумму? - спросил я.
- Наш великий и несравненный Молина, слава нашего Общества, - ответил казуист. По своей бесподобной мудрости он оценивает ее "в шесть или семь дукатов, за которые, - по его уверениям, - можно убить, хотя бы похититель и обратился в бегство". Это можно найти в его четвертом томе (тр. 3, расс. 16, от. 6). И он прибавляет там же, что "не решился бы обвинить ни в каком грехе человека, который убил того, кто хотел отнять у него вещь ценою в дукат или меньше: unius aurei, vel minoris adhuc valons. Это заставило Эскобара установить следующее общее правило (№ 44): "Можно справедливо убить человека за вещь стоимостью в один дукат, по Молине".
- Отец мой! Откуда Молина мог получить такое откровение для решения столь важного вопроса, без помощи св. Писания, соборов и св. отцов? Я вижу, что он получил совсем особенные озарения, сильно расходящиеся со св. Августином как по вопросу о человекоубийстве, так и насчет благодати. Я уже достаточно сведущ по этой части, и знаю превосходно, что теперь одни лишь служители церкви воздержатся убивать тех, кто наносит ущерб их чести или состоянию.
- Что вы говорите, - возразил патер, - справедливо было бы, по вашему мнению, чтобы одни те, которых надо уважать больше всего на свете, подвергались дерзости злых? Наши отцы предупредили этот беспорядок; так, Таннер (т. 2, отд. 4, в. 8, расс. Ms 76) говорит: "Духовенству и даже монахам разрешается убивать, чтобы защитить не только свою жизнь, но даже и свое имущество или имущество общины". Молина, которого приводит Эскобар (№ 43); Бекан (in–2, 2, т. 2, в. 7 De horn., заключ. 2, Ms 5), Регинальд (кн. 21, гл. 5, Ms 68), Лайман (кн. 3, т. 3, ч. 3, гл. 3, № 4), Лессий (кн. 2, гл. 9, отд. И, Ms 72) и другие выражаются в тех же словах.
И даже по мнению нашего знаменитого отца Лами, разрешается священникам и монахам предупреждать тех, кто хочет очернить их сплетнями, убивая очернителей, чтобы помешать им, но всегда направляя намерение в хорошую сторону. Вот его слова (т. 5, pace. 36, Ms 118): "Духовному лицу или монаху разрешается убить клеветника, который угрожает огласить скандальные преступления его общины или его собственные, если нет никакого другого способа воспрепятствовать в этом, когда, например, он готов сейчас же распустить свои сплетни, если его не убить поскорее: потому что, как монаху разрешается убить того, кто хочет лишить его жизни, так разрешается ему убить того, кто хочет лишить чести его или общину его, совершенно так же, как и светским людям".
- Я не знал этого, - сказал я, - и, по простоте своей, полагал прямо противоположное, не размышляя, потому что слышал, будто церковь так ненавидит кровь, что не разрешает даже духовным судьям присутствовать при разбирательстве уголовных дел.
- Не смущайтесь этим, - сказал он, - наш отец Лами очень хорошо обосновывает данное учение, хотя, по свойственному этому великому человеку смирению, он предлагает его на усмотрение благоразумного читателя. И Карамуэль, наш знаменитый защитник, приводя это мнение в своей Основной теологии (стр. 543), считает его столь достоверным, что утверждает: "Противоположное мнение не вероятно", и отсюда он делает поразительные выводы, как, например, следующий, называемый им "заключением из заключений", "condusionum conclusion: что священник не только в некоторых случаях может убить клеветника, но бывают случаи, когда он даже должен сделать это: etiam aliquando debet occidere. Он рассматривает несколько новых вопросов на основании этого начала, например, следующий: могут ли иезуиты убивать янсенистов?
- Вот, отец мой, - воскликнул я, - совсем неожиданная статья в теологии! Я считаю янсенистов уже убитыми по учению отца Лами.
- Вот вы и ошиблись, - сказал патер, - Карамуэль заключает обратное из тех же самых оснований.
- А как же это, отец мой?
- Оттого, - сказал он мне, - что они не вредят нашей репутации. Вот его слова (№№ 1146 и 1147, стр. 547 и 548): "Янсенисты называют иезуитов пелагианами; можно ли убивать их за это? Нет, потому что янсенисты не более затемняют блеск Общества, чем сова затемняет блеск солнца; они, наоборот, возвысили его, хотя и вопреки своему намерению: occidi non possunt, quia nocere non potuerunt".