И русские, и поляки соединялись воедино фигурной скобкой: «Славяне», то есть раса недочеловеков, уничтожать которых сам германский Бог велел. Ну, а пока, в ближайших планах немцев — ни в коем случае не допустить русских к Берлину и Восточной Пруссии, остановив их на линии Нарев-Висла. В «таинственную» славянскую душу они желали проникать только штыком или пулею, и что Коморовский в Варшаве, что русские в Праге (правобережной части столицы) — все едино, тем более что во главе «азиатских орд» находился поляк, сын Ксаверия Рокоссовского Константин, а от этого генерала жди беды. А уж с теми, кто поднял восстание, повторяя, как в 1939 году, знаменитую кавалерийскую атаку польских улан на танковую дивизию, справиться труда не представляет. Еще один момент не учел (или предусмотрел?) Коморовский: после покушения на Гитлера 20 июля того же года все большее влияние получили органы германского правопорядка, так сказать, а точнее — службы безопасности. Командующий резервными войсками генерал Фромм находился под следствием, на его место назначили Гиммлера, которому и поручили восстание раздавить. Дивизии и полки карательного назначения (под начальством обер-группенфюрера СС Эриха фон Бах-Зелевского) подтянулись к Варшаве, им подчинялся вермахт, и тот получил полную свободу рук, мог наравне с зондеркомандами жечь, убивать, насиловать, грабить.
Сколько о катастрофических просчетах АК ни пиши, какие резоны ни выдвигай в доказательство того, что Советская армия не могла помочь восставшему населению Варшавы, доводы эти если и произведут впечатление на кого-либо (новозеландцев, папуасов, американцев, нигерийцев), то никак не на европейцев, тем более на поляков: большинство их твердо убеждены — русские сознательно допустили уничтожение столицы Польши. Это наш легковерный народ поддается басням телевизионных прощелыг. У поляков же более четкие и стойкие национальные пристрастия, при любых обстоятельствах они с придыханием твердят: во всем виноваты москали, то есть русские, и не стоит в объяснениях ссылаться на менталитет польского офицерства и обывателя. Обидеться могут, политкорректность опять же. Поэтому лучше прибегнуть к нейтральному образу, где ни намека на Польшу: если в картинной галерее попадется на глаза полотно Федотова «Завтрак аристократа» — не проходите мимо.
Горе великое настало для Варшавы, разделенной на секторы, которые методически испепелялись огнем, взрывались, решетились автоматными очередями. Поляки хотели жить и сражаться. Это был порыв, нисколько не похожий на переправу конницы Понятовского через Неман, поскольку поляки защищали не только столицу, нечто большее, душу свою, уязвленную разделами, санациями, оккупациями и мучительным ощущением того, что государственность Польши всегда возводилась бастионом на зыбучих песках. Вечная слава героям.
Пора, однако, отстраниться, то есть расчеловеченным взором глянуть на варшавские события с высоты эдак трех-четырех веков, — глянуть, обозреть и, предварительно привив себе бесстрастие полудохлой амебы, увидеть…
Следующее увидеть: некий участок земного шара, этногеографический ареал обитания популяции, называющей себя п о л я к а м и. Популяция лишь недавно освоила отведенную ей (другими популяциями — немцами, русскими, литовцами, шведами) территорию, общалась на присущем только данной популяции языке, хорошо отмаркировала облюбованную ею землю, и самым пахучим, издалека видным и особо для поляков притягательным местом были постройки, источавшие специфический запах мусора, пота, нечистот, пищи, одежды, людей и всего прочего, для обширного поселения присущего, что, вместе взятое и по берегам Вислы разбросанное, называлось Варшавой.