Держа автомат наизготове, он подошел к лежащему немцу - тому, который захотел поиграть ножичком. Выбил из скрюченных пальцев нож, поднял его с земли, стер с лезвия грязь. Это был знатный ножик - эсэсовский кортик с костяной ручкой и коротким, очень прочным, закаленным лезвием. Такими ножами пользовались еще штурмовики Рема.
Капитан приподнял голову эсэсовца. Тот был мертв - очень уж лихо опечатал его Горшков прикладом. Второй немец был жив. Капитан ухватил его за шиворот, резким рывком поставил на ноги.
Немец был вял, как тряпичная кукла, лицо его плоско светлело в темноте, изо рта то ли кровь текла, то ли слюна - не понять, Горшков встряхнул его снова, встряхнул так, что у неудачного стрелка даже лязгнули зубы. Подобрал с земли измазанный грязью "шмайссер", снова встряхнул пленника:
- Пошли, пошли, тетеря недоделанная…
До самого утра пленник сидел в палатке, кряхтел болезненно, ощупывал свою голову, морщился и снова кряхтел - капитан славно угостил его. Мустафа не спал, охранял немца, позевывал досадливо, сверлил взглядом фрица, но глаз не смыкал - нес караульную службу.
Утром немца отвели в штаб полка. Немец был упитанный, розовый, с лоснящимися холеными щеками, но когда он попал в плен, то сгорбился, постарел и вид теперь имел какой-то общипанный, будто после болезни.
Когда днем Горшков заглянул в штаб, то Мурыжин, старший лейтенант-переводчик, сообщил, что пленный оказался интендантом, интереса особого не представлял, поскольку всю жизнь командовал только амуницией да лопатами для рытья окопов и оставлен был на берегу действительно для прикрытия - прикрывал отход шести человек, которые собирались уйти к американцам. Помогал ему гауптман Фефель. Фефелю не повезло: приклад у русского автомата ППШ оказался крепче его черепушки.
- А кто были шестеро ушедших?
- Начальник гестапо, его зам и еще четыре местных шишки.
- Ушли?
- Говорит, что нет - вернулись в город.
- Ну и слава богу, - проговорил капитан удовлетворенно, - в городе мы их где угодно найдем. Кого-кого, а начальника гестапо тут должна знать каждая собака. Документы они с собою никакие не несли?
- Интендант говорит, что несли. Бумаги находились у второго гестаповца, у зама.
- Потолковать с этим интендантом можно?
- Сколько угодно. После того как ему обработали ссадину на голове, он стал говорлив, как попугай, которому пообещали орехов, - не умолкает ни на минуту. Все благодарит за то, что не убили.
Горшков понимающе склонил голову набок, усмехнулся:
- Вообще-то надо было убить гада. Он же строчил из автомата не переставая, будто костюм себе перелицовывал. Хорошо, что никого из наших не задел. Если бы задел - вряд ли сегодня находился у вас.
- Капитан, капитан, конец войне… Всем жить хочется. И этому отставной козы барабанщику тоже.
- Начштаба у себя?
- Если можешь не ходить - не ходи. Злой, как черт, которому под хвост насыпали толченого перца.
- Не ходить нельзя, - Горшков глянул на наручные часы, качнул отрицательно головой, - надо доложиться - время! Иначе… - Он отрицательно попилил себя пальцем по горлу.
- Понимаю. - Мурыжин отступил на шаг назад и шутливо перекрестил капитана. - С Богом!
Начальник штаба у них был новый. Строптивый молодой подполковник был переведен к ним из штаба соседней дивизии, в артиллерийский полк он пришел с понижением - что-то у него в дивизии не срослось, след какой-то худой он оставил там, он вообще должен был пойти под трибунал, но его спас родной папаша, которого подполковник называл папахеном, - важная фигура в центральном Смерше, в результате проштрафившегося подполковника понизили в должности, тем и ограничились.
Остановившись перед дверью подполковника, Горшков громко стукнул в нее костяшками пальцев, прислушался: отзовется хозяин кабинета или нет?
За дверью громыхнул опрокинутый стул, прозвучал невнятный голос и капитан вошел в серую унылую комнату, которую выбрал себе начальник штаба, - неудачно с точки зрения Горшкова, выбрал, но на вкус и цвет товарищей, как известно, нет.
Хозяин кабинета был занят важным делом - стоя на одном стуле, вешал на стенку портрет товарища Сталина (вождь был изображен в маршальском кителе с отложным воротником и петлицами), второй стул валялся на полу, и подполковник шутовски дергал висящей правой ногой, не зная, куда ее пристроить. Оглянувшись на Горшкова, он выкрикнул громко, будто поднимал людей в атаку:
- Чего стоишь, капитан? Ну-ка подсоби мне!
Дел-то тут было на полтора удара молотком - вбить всего один гвоздь, но чувствовалось по всему, что подполковник бьется над решением этой трудной задачи уже долго и никак не может свести концы с концами и победить. Глаза у него, как у быка на корриде, были красными. Не хотелось бы на этой битве выступать в роли поверженного тореадора.
Но подполковник вместо того, чтобы обварить Горшкова огнем, спрыгнул со стула и протянул ему молоток:
- На!
Хоть и не отличался особыми способностями капитан, и мастеровым человеком себя не считал, ему действительно хватило полутора ударов молотком, чтобы загнать гвоздь в стенку и нацепить на него бечевку, прикрепленную к портрету.
Спрыгнув со стула на замызганный паркетный пол, Горшков приложил руку к пилотке:
- Финита, товарищ подполковник!
- Финита, но не ля комедия, - спокойно произнес тот, - не то я совсем замучался, - подполковник повертел перед собой растопыренными пальцами, глянул на них, - пульку такие пальцы расшвыривают так, что любо-дорого посмотреть, все время выигрыш бывает, а вот насчет молотка с гвоздями… - Он критически хмыкнул. - Что там с союзниками из-за океана?
- Ворота держим крепко, союзники пока не суются. После вчерашних событий ничего новенького.
- Что за стрельба была ночью?
Капитан пояснил. Про себя удивился - не думал, что подполковник не знает о пленном, доставленном ему в штаб. В свою очередь спросил о Берлине: как там?
- Наши уже под Рейхстагом, бои идут на площади. Гитлер, говорят, покинул Берлин.
- Раз покинул, товарищ подполковник, то рейху - крышка. Капут!
- Вашими устами, капитан, да мед бы пить…
- Мед - не мед, а шнапс можно.
Потолкавшись немного в штабе, заглянув в комнату связи, Горшков покинул этот старый, на треть разрушенный особнячок с продавленной обмедненной крышей - судя по всему, раньше тут находилось заведение, в котором веселились богатые офицеры, - хорошо, когда разведчики не требуются, можно отдохнуть от приказов начальства…
Разведчики подтянулись к палатке командира, установили несколько трофейных палаток - они были потяжелее наших, зато надежнее, с каучуковой пропиткой, такие палатки никакой дождь не берет. Коняхин ходил между палатками, покрикивал командно, иногда помогал какому-нибудь оплошавшему бойцу - старшина из Коняхина получался неплохой, надо бы подать бумаги следом - на присвоение ему очередного звания и назначить главным хозяйственником в группе разведки… Дело в общем-то недолгое, двадцати минут на это хватит.
Увидев капитана, Коняхин сбавил обороты, но не стих - не та была натура. Горшков засек насмешливый взгляд Мустафы - тот поглядывал на Коняхина с иронией, за суетой наблюдал словно бы свысока, забравшись на дерево, но стараниям сержанта не препятствовал.
- Ну, что на том берегу? - привычно окинув взглядом противоположную сторону Эльбы, затянутую сизой кисеей, похожей на сигаретный дым, спросил Горшков. - Тихо?
- Тихо, товарищ капитан. Американцы так и не появились - сидят за теми вон домами и носа не кажут.
- Дай-ка, Мустафа, бинокль, - попросил капитан, осмотрел противоположный берег внимательно. Тот был совершенно пуст - ни одного человека, и следов войны почти никаких, - кроме обугленных деревьев леска, разбитой ломины, в которой вчера прятались юные фаустпатронщики, да большого черного пятна, где стоял горелый американский танк - из него, видать, вытекла солярка, раз место то спалило до самой земли.
- Команду пойти на контакт с американцами еще не дали, товарищ капитан? - Мустафа хитро прищурил один глаз.
- Не дали. А что тебя так волнует, Мустафа? Перспектива отведать консервов из американской индейки?
- Да нет. Просто пообщаться интересно. - Мустафа приоткрыл прищуренный глаз, вид его сделался еще более хитрым. - Понять, кто они такие, американы эти, пощупать их, воздух около них понюхать…
- И пощупаем их. Мустафа, и воздух понюхаем вместе, и даже водки выпьем - все впереди.
Неожиданно у крайней палатки, где располагались разведчики, раздался пронзительный женский визг. Капитан оглянулся недоуменно - непонятно было, что там происходит.
- Ну-ка, Мустафа, - велел он, - проверь, каким образом в наши доблестные ряды занесло какую-то непутевую бабу? Похоже, это немка.
Мустафа исчез стремительно, будто его и не было, объявился очень скоро, с собою притащил толстую разъяренную немку со следами помады, ярко испятнавшими ее круглые щеки - ну будто бы кто-то специально разрисовал эту даму тюбиком броской губной краски.
В руках разъяренная немка держала какую-то рваную тряпку.
- Вас ист дас? - визгливо закричала она, увидев капитана, и взмахнула тряпкой призывно, как флагом.
- Что с ней, Мустафа? - Горшков невольно поморщился: еще не хватало воевать с какими-то непотребными бабами, задал грубый вопрос, который в другой раз вряд ли задал бы: - Чего она орет, будто ей вырезали матку вместе с желудком?
- Фрау утверждает, что ее изнасиловали, да вдобавок ко всему порвали хорошую юбку. Насчет изнасилования она не в претензии, а вот за порванную юбку просит заплатить.
- Кто ее изнасиловал, фрау знает?