- Я оставила тебя одного и спустилась в ту комнату, Филипп, которая с той страшной ночи никогда не открывалась. Я присела на кушетку и занялась чтением. Дул сильный ветер, а когда бушует шторм, жена моряка редко спит спокойно. Наступила полночь, дождь лил как из ведра. Неожиданно меня охватил непонятный страх. Я встала, окропила себя святой водой и перекрестилась. Ураган бесновался за стенами, и это только усиливало мои страхи. Мной овладело неясное предчувствие чего-то ужасного, и тут ставни и створки окна распахнулись, лампа погасла, наступила кромешная тьма. Я вскрикнула от испуга, но потом, набравшись мужества, хотела было закрыть окно, и тогда… представь себе, Филипп, тогда я увидела человека, идущего к дому! Да, Филипп, то был твой отец!
- Боже милосердный! - еле выдавил из себя Филипп.
- Я не знала, что и подумать, - продолжала вдова Вандердекен. - Он был уже в комнате, и хотя меня окружала густая темь, я различала его фигуру и лицо так отчетливо, словно был полдень. Страх гнал меня прочь, а любовь влекла к нему, и я застыла там, где стояла. Ужасные предчувствия сжимали мое сердце. Когда он оказался в гостиной, окно закрылось само и зажегся свет. Тогда я подумала, что вижу призрак, и упала без чувств. Когда я пришла в себя, то увидела, что лежу на кушетке. Я почувствовала в своей ладони чью-то холодную, до чего же холодную и мокрую руку! Это окончательно привело меня в чувство, и я совсем позабыла о том, каким странным образом твой отец появился в доме. Мне подумалось, что он потерпел кораблекрушение и теперь вернулся домой. Я открыла глаза, посмотрела на моего любимого мужа и бросилась в его объятия. Его одежда была мокрой от дождя, и мне показалось, будто я обнимаю лед! Но нет ничего на свете, что могло бы преодолеть тепло женской любви, Филипп! Твой отец позволял ласкать себя, но сам оставался бесстрастным. Он угрюмо молчал и, казалось, был чем-то озабочен.
- Виллем, Виллем! - воскликнула я. - Ну скажи хоть одно слово своей любимой Катарине!
- Я готов, - отвечал он, - но у меня мало времени.
- Нет, нет! Ты не пойдешь больше в море! Ты потерял свой корабль, но сам-то ты спасся! Разве не так?
- Да нет же, нет! Не волнуйся и выслушай меня. Я сохранил свой корабль, Кэте, но я потерял ВСЕ! Не перебивай меня, а выслушай до конца! Я не мертвый, но я и не живой! Я блуждаю между этим миром и миром духов! Девять недель подряд я боролся со штормом, пытаясь обойти под парусами Мыс, но безуспешно! Я сквернословил. Еще девять недель я нес паруса, борясь со встречным ветром и течением, но так и не продвинулся вперед. И тогда я стал богохульствовать, ужасно богохульствовать! И все же не сдавался! Изможденная команда настаивала, чтобы мы вернулись в гавань, но я стоял на своем. Более того, я стал убийцей! Разумеется, я сделал это непреднамеренно, и тем не менее я - убийца! Боцман отказался подчиняться и попытался связать меня. Он схватил меня за ворот, но я отбросил его. В этот миг корабль накренился, и бедняга полетел за борт. Даже эта ужасная смерть не охладила моей ярости, и я поклялся на осколке Святого Креста, хранящегося в капсуле, которую ты носишь на шее, что обогну Мыс, несмотря ни на что, даже если бы пришлось трудиться до Страшного суда!
Моя клятва была начертана под раскаты грома на появившемся облаке сернистого газа. Ревел ураган, паруса были изорваны в клочья, горы воды перекатывались через корабль, и вдруг в центре плотного, окутывавшего нас облака возникли полыхавшие огнем слова: "ДО СТРАШНОГО СУДА!"
- Дослушай до конца, Кэте. У меня всего несколько минут. Осталась ЕДИНСТВЕННАЯ надежда! Вот почему мне дозволено явиться сюда. Вот письмо. - Он положил запечатанный конверт на стол. - Прочти его, Кэте, и постарайся помочь мне. Прости. И прощай! Мне пора!
Снова распахнулось окно, вновь погас свет, и фигура твоего отца, казалось, уплыла в темноту. Я вскочила с намерением удержать его, но он уже выскользнул в окно. Застывшим взглядом я следила, как его с быстротой молнии несло на диких крыльях шторма, покуда он, как искорка, не затерялся во мгле. Окно захлопнулось, свет вспыхнул, и я осталась одна.
Помоги, о, Боже! Что со мной? Моя голова… Филипп, Филипп, сын мой, не покидай меня!
С этими словами несчастная вдова приподнялась, а затем рухнула на руки сыну и замерла. Придя в себя, Филипп стал укладывать мать поудобней и тут увидел, что голова ее безжизненно свисает на грудь, а взгляд угас. Вдова Вандердекен отошла в мир иной.
Глава вторая
Филипп Вандердекен был смелым и отважным юношей, но все же ужас сковал его, и он замер у постели матери, устремив взор на бездыханное тело. В голове у него какое-то время не было ни единой мысли. Постепенно он все же пришел в себя, поправил подушку покойницы, закрыл ей глаза, сложил руки и дал волю слезам. Затем он запечатлел прощальный поцелуй на посеревшем материнском лбу и задернул занавески.
"Бедная мама, - подумал он, - наконец-то ты обрела вечный покой, а сыну оставила слишком горькое завещание".
Филиппу вспомнилось все, что произошло. Страшный рассказ матери вихрем пронесся в его мозгу и почти лишил рассудка. Он с силой сдавил виски ладонями и попытался сосредоточиться: какое же решение принять, что делать? Он чувствовал, что у него нет времени, чтобы предаваться горю. Мать умерла, но где его отец? Где же ОТЕЦ? Всплыли слова, произнесенные матерью: "Осталась ЕДИНСТВЕННАЯ надежда!" Да, тогда надежда была: отец оставил письмо на столе. Но там ли оно сейчас? У матери не хватило мужества забрать его. Надежда была в том письме, а оно пролежало нераспечатанным целых семнадцать лет!
Филипп стал размышлять, как вскрыть роковую комнату, поскольку ему не терпелось узнать все. А не стоит ли подождать наступления утра? И где ключ? Где же ключ? Его взгляд остановился на ларе. Филипп никогда не видел, чтобы мать открывала его, и поэтому предположил, что ключ находится там. Привыкший к быстрым решениям, он взял лампу и осмотрел ларь. Была ли дверца не заперта или просто поддалась нажиму, но она тут же открылась. Филипп осмотрел каждую полочку, каждый ящичек, но ключа так и не нашел. Тогда он решил, что тот находится в каком-то тайнике. Он попытался отыскать его, но ничего не обнаружил. Тогда он вытащил из ларя все ящички, обшарил все изнутри и даже покачал его. Слабое поскрипывание в углу ларя подсказало, что ключ находится там.
За окном забрезжил рассвет, а ларь все еще не поддавался. Филипп решил вскрыть заднюю стенку. Он сходил на кухню, принес сечку и молоток. Стоя на коленях. Филипп отрывал от стенки первую дощечку, когда почувствовал, как чья-то рука легла ему на плечо. Он вздрогнул. Увлеченный работой, юноша не услышал, как кто-то вошел в комнату. Подняв голову, он увидел патера Сайзена, священника их общины: тот строго смотрел на него. Добряк узнал о несчастье, постигшем вдову, и явился, чтобы утешить ее.
- Что же это такое, сын мой? И ты не боишься нарушить покой матери? Или, может быть, ты хочешь обокрасть ее, хотя она еще не в могиле? - спросил священник.
- Я не боюсь потревожить покой матери, святой отец, поскольку она теперь на небесах! - отвечал Филипп, поднимаясь на ноги. - Я не способен обокрасть ни мать, ни кого-либо другого. Я не ищу золото, хотя будь оно здесь, то стало бы теперь моим. Я разыскиваю ключ, который, как мне кажется, спрятан в этом ларе с секретом, раскрыть который мне пока не удалось.
- Так ты говоришь, что твоей матери больше нет, сын мой? Она умерла, не приняв соборования нашей святой церкви? Почему же ты не послал за мной?
- Патер, она умерла внезапно, совсем неожиданно у меня на руках примерно три часа назад. И все же я не беспокоюсь за ее душу, хотя и очень сожалею, что при этом вас не было рядом с ней.
Священник осторожно раздвинул занавески и взглянул на усопшую. Затем он окропил тело святой водой и стал негромко читать молитву. Закончив, он обратился к Филиппу:
- Чем ты так озабочен? Почему с таким усердием разыскиваешь какой-то ключ? Смерть матери должна вызывать лишь слезы и желание страстно молиться за вечный упокой ее души, а твои глаза остаются сухи, а сам ты занят поисками какого-то ничтожного ключа, когда тело покойной еще тепло и дух только покидает его. Такое не пристало человеку, Филипп Вандердекен! Что за ключ ты ищешь?
- Ваше преподобие! У меня нет времени ни плакать, ни скорбеть, ни жаловаться на судьбу. Мне нужно многое успеть и, пожалуй, еще больше обдумать. Я любил мать, и вам это, наверное, известно.
- Но при чем тут ключ, Филипп?
- Патер, я ищу ключ от комнаты, которую долгое время никто не отпирал и которую я должен открыть, и открою, даже если…
- Что за "даже если", сын мой?
- Я чуть было не сказал непристойность. Простите меня, преподобный отец. Я хочу сказать, что должен осмотреть ту комнату.
- То, что эта комната заперта давно, мне известно. Я знаю также, что твоя мать никогда не объясняла почему, хотя я неоднократно спрашивал ее об этом. Но каждый раз я получал уклончивые ответы. Когда же по долгу своему я попытался расспросить ее хорошенько, то сразу понял, что она страдает расстройством рассудка, и поэтому перестал беспокоить ее. Груз какой-то тайны тяготил ее, сын мой, однако она никогда не пыталась исповедаться. Скажи мне, мать рассказывала тебе что-нибудь перед смертью?
- Да, святой отец.
- Не послужит ли тебе утешением, сын мой, если ты доверишься мне? Может быть, я смогу дать совет или оказать помощь.