- Тускарор убивает тускарора, но настоящий воин никогда не скальпирует женщин и детей своего племени.
- Надо признаться, Ник, ты очень логично рассуждаешь. Ворон ворону глаз не выклюет, говорит пословица; и все-таки великий отец Англии поднял оружие против своих детей американцев.
- Кто идет торной тропинкой, кто каменистой? Как вы думаете об этом?
- Я не принадлежу ни к той, ни к другой стороне. Я желал бы только от всего сердца, чтобы этой войны не было.
- Вы опять наденете мундир и пойдете за барабаном, как прежде?
- Нет, старый товарищ, в шестьдесят лет любят больше мир, чем войну, и я предпочитаю остаться дома.
- Зачем капитан строил укрепления?
- Потому что я намерен остаться здесь. Палисад остановит нападающих на нас.
- Но у вас нет ворот, - проворчал Ник. - Англичане, американцы, краснокожие, французы - все могут войти. Где есть женщины, там ворота должны быть заперты.
- Я уверена, Ник, что ты наш друг, - вскричала мистрис Вилугби, - я помню, как ты принес траву для сына.
- Это верно, - ответил с достоинством Ник. - Ребенок почти умирал сегодня, а завтра играл и бегал. Ник его полечил своими травами.
- Да, ты был доктором. А помнишь, когда у тебя была оспа?
Индеец так быстро обернулся к мистрис Вилугби, что та вздрогнула.
- Кто заразил Ника? Кто вылечил его? Вы помните.
- Я привила тебе оспу, Ник; и если бы я этого не сделала, то ты умер бы, как умирали у нас солдаты, у которых она не была привита.
Взволнованный, с глубокой благодарностью в глазах, индеец быстро схватил нежную и белую руку мистрис Вилугби и, откинув одеяло с плеча, прикоснулся ею до оспин.
- Старые метки, - сказал он, широко улыбаясь, - мы друзья; это никогда не сгладится.
Эта сиена растрогала капитана, он бросил индейцу доллар, но тот, не обращая на это никакого внимания, повернулся к стене и сказал:
- Большие опасности проходят через маленькие щели. Зачем же оставлять большие щели открытыми?
- Надо будет повесить ворота на будущей неделе, хотя это лишнее - бояться опасности в таком отдаленном месте, как наша хижина, и в самом начале войны.
После захода солнца семья ушла в дом: капитан с женой отправились в свои комнаты, а Роберт остался с сестрами.
- Знаешь, Роберт, - сказала Белла, нежно беря за руку брата, - мне кажется, что папа уж очень спокойно относится к опасности?
- Он очень хороший солдат, Белла, и он знает, что надо делать. Я боюсь только, чтобы он не стал на сторону колонистов.
- Дай Бог, - вскрикнула Белла, - если бы и ты поступил так же!
- Нет, Белла, - возразила с упорством Мод, - ты говоришь, не подумав; мама очень огорчается из-за того, что папа придерживается таких взглядов. Она находит, что прав парламент, а не колонии.
- Что за ужасная вещь - гражданская война! - сказал майор. - Муж идет против жены, сын - против отца, брат - против сестры. Лучше умереть, чем видеть все это.
- Нет, Роберт, это не так, - прибавила Мод. - Мама никогда не противоречит отцу. Она будет молиться только о том, чтобы папа не поступил так, как это больно было бы видеть его детям. Что касается меня, то я не принадлежу ни к одной партии.
- А Белла как же, Мод? Неужели она будет молиться, чтобы в этой войне брат потерпел поражение? Должно быть, из-за этих взглядов ты и забыла обо мне.
- Ты не совсем справедлив к Мод, - сказала, улыбаясь, Белла. - Никто тебя так не любит, как она.
- Отчего же я не нашел в корзине от нее ни одной безделушки, которая показала, что она помнит обо мне?
- Но где же доказательства, что ты сам помнил о нас? - с живостью спросила Мод.
- Вот они, - ответил Роберт, кладя перед сестрами небольшие свертки. На каждом стояли их имена. - Маме я уже отдал подарок, не забыл также и отца.
Расцеловав брата, Белла весело убежала к матери показать свои подарки, состоящие из различных вещиц для туалета. Мод тоже была в восхищении от своего свертка, но более сдержанна в проявлении радости; только яркая краска на щеках и навернувшиеся слезы выдавали ее чувства. Полюбовавшись каждой вещицей, она быстро подошла к корзинке, повыбрасывала оттуда все, пока не добралась до шарфа и, схватив его, с улыбкой подошла к Роберту.
- А это, неблагодарный?
- Это? - воскликнул удивленный майор, разворачивая чудную работу. - Я думал, что это один из старых шарфов отца, отданный мне по наследству.
- Разве он старый, разве он поношенный? - спрашивала она, растягивая шарф. - Отец его ни разу не видел, и никто еще не носил его.
- Возможно ли? Но ведь это работа нескольких месяцев. Здесь ведь нельзя купить его.
Мод растянула шарф против света, и Роберт прочел вывязанные и едва заметные слова: "Мод Мередит". Он хотел поблагодарить девушку, но она быстро убежала, и только в библиотеке ему удалось догнать ее.
- Твое недоверие меня обидело, - сказала Мод, стараясь засмеяться. - Разве могут братья так третировать своих сестер?
- Мод Мередит не может быть мне сестрой, Мод Вилугби могла бы быть ею? Зачем ты вышила, Мередит?
- Последний раз, когда мы были в Альбани, ты назвал меня мисс Мередит, помнишь?
- Но ведь это была шутка, тогда как на шарфе ты вышила умышленно.
- Но шутки могут быть так же преднамеренны, как и преступления.
- Скажи, мама и Белла знают, что ты связала этот шарф?
- Как же может быть иначе, Боб? Ведь не в лес же я уходила его вязать, как какая-нибудь романтическая девушка.
- Мама видела это имя?
Мод покраснела до корней волос и ответила отрицательным жестом.
- А Белла? Вероятно, тоже нет? Я уверен, она не позволила бы тебе сделать это.
- Белла также не видела, майор Вилугби, - произнесла торжественным голосом Мод. - Честь Вилугби не запятнана, и все обвинение должно пасть на голову бедной Мод Мередит.
- Ты не хочешь больше носить фамилию Вилугби? Я заметил, в последних письмах ты подписываешься только именем Мод, а раньше этого не было.
- Но не могу же я носить ее всегда. Не забывайте, что мне уже двадцать лет, я скоро должна буду получить наследство и не буду же я подписываться чужой фамилией. Я и хочу привыкнуть понемногу к своей фамилии Мередит.
- Вы хотите навсегда отказаться от нашей фамилии? Неужели вы ненавидите ее?
- Как, вашу фамилию? Фамилию моего дорогого отца, маменьки, Беллы и твою, Боб!..
Мод не окончила, залилась слезами и убежала.
ГЛАВА VIII
Деревенская колокольня, какая радость для меня! Я восклицаю: здесь Бог! Деревенские колокола! Они наполняют мне душу искренним восторгом и заставляют меня прославлять свет, засиявший среди мрака Их голос, кажется, говорит обо всем.
Кокс
На следующий день - это было воскресенье - стояла прекрасная, тихая и теплая погода. Все колонисты, несмотря на различие вероисповеданий, собрались к церкви, построенной на насыпанном холме посредине лужайки; здесь каждый праздник Вудс, единственный в "Хижине на холме" английский священник, говорил проповеди. Вокруг церкви росли молодые вязы; здесь теперь играли дети, а взрослые тем временем вели свои разговоры в ожидании службы: мужчины - о политических делах, а женщины - о хозяйстве.
Джоэль, собрав, по обыкновению, около себя слушателей, ораторствовал о том, что необходимо обстоятельно разузнать, что делается в провинциях, а для этого самое лучшее - послать туда надежного человека. Он и сам не прочь пойти и разузнать обо всем, если товарищи этого пожелают.
- Нам надо непременно самим знать это, а не через майора; хотя он и прекрасный человек, но он в королевском полку и, понятно, может быть пристрастным. Капитан, но ведь он тоже был солдатом, и, конечно, его тянет в ту сторону, где он служил сам. Мы здесь как в потемках. Я был бы негодяем, если бы осмелился сказать что-нибудь дурное о капитане или его сыне, но один из них англичанин по рождению, а другой - по воспитанию, и каждый поймет, какие результаты получаются от этого.
Мельник усиленно поддерживал его и в двадцатый раз уверял всех, что никто не сумеет так хорошо навести справки о положении дел, как Джоэль.
Хотя между Джоэлем и мельником не было открытого заговора, но они часто говорили между собой о текущих событиях и надеялись, что им можно будет воспользоваться неурядицами гражданской войны и завладеть поместьем капитана. Надежды их строились на том, что капитан, вероятно, опять поступит в королевское войско, а, оставшись здесь без него хозяевами, они сумели бы ловко прибрать все к своим рукам. Они мечтали уже о том, как выгодно будет сбывать откормленных быков и свиней армии восставших колоний.
В то время как возле церкви заговор медленно волновал головы колонистов, совсем иная сцена происходила в Хижине.
Завтрак окончился, и мистрис Вилугби ушла в свою комнату, откуда вскоре послала за сыном. Думая, что речь будет идти о каких-нибудь заботливых материнских наставлениях ввиду предстоящей дороги, он весело вошел к ней, но остановился удивленный: он увидел, что мать взволнована и что возле нее стоит Мод со слезами на глазах.
- Поди сюда, Роберт, - сказала мать, указывая на стул возле себя, - я хочу сделать тебе выговор, как бывало прежде, когда ты был ребенком.
- К вашему выговору, милая мама, я отнесусь теперь с большим уважением, чем в былые года. Но скажите прежде, чем я заслужил его?
- Ты не мог забыть, Роберт, как всегда мы с отцом старались, чтобы воспитать детей, которые любили бы друг друга; я всегда считала это своей священнейшей обязанностью.
- Дорогая мама, что вы хотите этим сказать?