В Рязань с недоброй вестью
- Оживи костер, Федотушка, - сказал бородатый ратник по прозвищу Медвежье Ухо.
Федот Малой, прозванный так потому, что в дружине Евпатия Коловрата был и второй Федот, Корень, нашарил в неровной от света костерища темноте сучья и швырнул их в огонь. Поначалу потемнело, потом сухие ветки занялись, и круг людей, обсевших костер, стал шириться.
Ратники недавно поужинали. Часть дружины стояла в дозоре, а те, кому менять полагалось дозорных, спать не ложились, ночь была уж очень хороша, ночь на Ивана Купала. И места добрые здесь, на берегу Хопра, по южной границе княжества Рязанского. Вот уже третью неделю стояли ратники Коловрата, ожидая очередной вылазки хана Барчака…
- Дядь, - обратился Федот Малой к Медвежьему Уху, - про "огонь-цвет" расскажи. Ведь его только в сегодняшнюю ночь и сыскать можно… И еще говорят, что ты про все знаешь.
Был Федот еще безусым парнем, пошел он с дружиной впервые, смиренный был, приучен уважать старших. Молодого ратника в дружине приняли тепло, хоть и подсмеивались над ним, по-доброму, беззлобно, понимая, что Федот Малой - это они сами в минувшие годы.
- Я-то что, - молвил Медвежье Ухо, - знать знаю, да язык коряв, не на то даден, чтоб говоренки складывать, больше по каше язык мастак. Сотника надо просить.
- Ладно вам, - откликнулся сотник Иван, - не до говоренок. Завтра ране выступаем, спали б лучше.
Замолчали ратники. Были их мысли далеко отсюда, в Рязани-матушке, где остались жены, матери и ребятишки. От шумного гулянья в честь Ярилы - древнего поверия о том, как полюбило Солнце Землю - никто б из них не отказался, да что поделаешь, если тревожат родную землю враги, и не будь удальцов и резвецов рязанских здесь, у Дикого Поля, никаких праздников на Рязанщине не было бы вовеки.
Менять стражу отправился Иван. А воевода Евпатий Коловрат прилег у костра. Так, незаметно, и задремал.
Пробудил Евпатия боевой клич. В один миг он был на ногах. Дружинники спешно разбирали оружие, ржали кони.
Вот ворвался в лагерь гонец, подлетел к конному уже Коловрату и, задыхаясь, прокричал:
- Тревога, братья! Тревога!..
Тревога оказалась не то чтобы ложной, но и не тревогой вовсе, потому как биться рязанским удальцам было не с кем. Через Хопер переправилась конная группа половцев и на посты напоролась. А ночь едва на уход пошла, в темноте и не разобрать - двадцать ли конников вылетело на сидевших в дозоре ратников али все двести и поболе.
Иван тогда находился у дальнего края стражи, но клич услыхал и отправил к отряду гонца поднять в лагере тревогу, ведь береженого бог бережет…
Был у князя Юрия Рязанского неплохой товарищ, хоть и не русской веры, - дальний родственник хана Барчака, хан Куштум. С половецкой родней Куштум не ладил, а с рязанцами и торговлю вел, и в гости ездил, старался все дела обделать добром и миром. Это он и переправлялся через Хопер, собираясь в Рязань с важной, как сказал он Евпатию Коловрату, вестью для Юрия Ингваревича.
Радуясь, что ошибка быстро объяснилась и не пролилась по случайности кровь, воевода и хан решили позавтракать вместе, благо короткая ночь съежилась, поблекла, наступил день Ивана Купалы, и Ярила выплыл из-за окоема, радуя новым днем землю-кормилицу.
- Пошто так спешил, хан? - спросил Евпатий Коловрат. - И ночью не оставил путь-дорогу…
- Нехорошую весть везу великому князю рязанскому, - ответил Куштум. - Ты верный его воин, тебя давно знаю, потому-то тебе откроюсь.
И рассказал хан Куштум, что из-за Великих степей, они лежат за южным морем, с другого края земли движется неисчислимое войско могучего Бату-хана. Когда идет орда, так называют это войско, пыль, поднятая копытами лошадей, затмевает солнце, и наступает ночь. Многие царства покорил и предал огню Бату-хан. Недавно с Булгарским царством расправился, разорил его, и теперь, как доносят с берегов Волги верные Куштуму люди, идет на закат солнца, через мордовские племена, воевать здешние земли.
- У нас разная вера, Коловрат, - сказал Куштум, - но мы соседи. Плохо ли, хорошо, но как-то уживались между собой. И даже на Калке бились вместе. Хан Барчак - другое дело, он не может жить в мире с любым соседом, и со мной тоже. Вот и иду я к рязанскому князю… Пусть он узнает об опасности тоже. Ведь Бату-хан сначала половецкие пастбища захватит, вытеснит нас в леса, а потом и за рязанцев примется. Значит, судьба у нас одна, Коловрат, и надо нам соединить оружие.
- Доброе дело затеял ты, хан Куштум, - сказал Евпатий, - жаль только, что нет сейчас здесь, у этого костра, всех русских князей, послушали б, как иноверец призывает к объединению. Перестали бы, может, затевать распри… Скачи, добрый человек, в Рязань-матушку, поведай обо всем князю Юрию, а я пошлю с тобой свою правую руку, сотника Ивана сотоварищи, чтоб проводил достойно…
Недолго собирался Иван в дорогу. Выбрал он в попутчики Федота Малого да Федота Корня, да Медвежье Ухо. Отец Ярила не высоко над окоемом приподнялся, когда отряд половцев с ханом Куштумом и рязанскими удальцами, простившись с дружиной, втянулся в густую дубраву.
Конники торопились. Где позволяло, пускали лошадей в галоп, не жалели их.
Второй день уже лил дождь, летний тёплый дождь, который был ко времени и для набиравших силу хлебов, и для луговых трав, сенокосная пора еще не приспела.
Когда изрядно вымокшие путники выбрались к берегу Прони и двинулись им, чтоб выйти к Рязани, лежащей в четырех верстах от устья, дождь порастратил силу, постепенно сошел на нет. Небо посветлело, за лесом, на закатной стороне, обозначилось багрище, там готовилось к ночлегу солнце. А тут и кончилась чащоба, тропа стала поторнее, лошади прибавили рыси, чуя пристанище. Половцы хана Куштума и сопровождавшие их рязанские ратники вымахнули на вольное перед городом поле, и едва конники оказались в виду Рязани, ударили в колокол у Спаса: заприметили их.
О Рязань! Престольный город княжества Рязанского, столица земель русских, что раскинулись на берегах вольной Оки до самой Волги, если идти к восходу солнца, а на полдень - до Дикого Поля, начинавшегося за Хопром и Польным Воронежем. На западе граничит Рязанское княжество с землями князей черниговских, сродников приокских князей и самого Юрия Ингваревича, держащего престол в Рязани, и братьев его, Олега Красного, что сидит в Переяславле, верст за шестьдесят вверх по Оке, Давыда Ингваревича Муромского, Всеволода Пронского и Глеба Коломенского. А к северу от земель рязанских - обширная страна гордого князя Юрия Владимирского, сына Всеволода Большое Гнездо, правнука Владимира Мономаха.
Рязань… За высокими, рубленными из вековых мещерских сосен, стенами, вознесенными по краю Плоского холма, раскинулся шумный и уютный город.
С какой стороны света ни выходил бы путник к Рязани, он видел прежде всего поднявшиеся над деревянным городом каменные храмы.
Главным из них был Большой Успенский собор, поставленный князем Ростиславом, внучатным племянником Олега Святославовича Черниговского и Тьмутараканского. С собора этого и началась своя, рязанская, школа зодчества. И хоть напоминал Успенский собор Великую Успенскую церковь во славном Киев-граде, а стать имел свою, и кладка была иная, не из белого камня, как во Владимире и Суздале, а из тонких плит жженого кирпича, красные ряды его перемежались белым раствором и нарядно смотрелись и вблизи, и издалека.
Князья рязанские издавна себя считали сродниками святых Бориса и Глеба, и потому Глеб Ростиславович, обороняя вотчину свою от Мономаховичей, князей Владимирских, просил князей-братьев заступиться перед господом за землю рязанскую и поставил в честь имени их Борисоглебский собор. Был этот собор помене Успенского, а сделан роскошнее. Князя Глеба гордыня никогда не оставляла.
Позднее и третий собор появился в Рязани - Спасский.
Когда отделилась Рязань от Черниговской епархии и собственный владыка сел во граде на Оке, тогда и построили его, собор Спасский. Строили его сами рязанцы. Правда, приезжал на смотрины черниговский зодчий Петр Милонег, понравилось ему, как возводили рязанские мастера высокий венец храма, а малые купола его шли ярусами. Был храм одинаков по сторонам, четыре круглых столба внутри, приделы с главками…
А как богат был храм! Иконы, плащаницы, золотая и серебряная утварь чеканки непревзойденной, с каменьями невиданной красоты, хоросы, подсвечники, паникадила, медные врата, расписанные золотом. А главное - икона Николы Зарайского рязанского письма. Был этот Никола написан с поднятыми руками - защищал от врагов людей русских.
Хранились в рязанских храмах и византийская "Одигитрия", принесенная из Афона, а из Чернигова - "Редединская икона", где изображалась богоматерь, напутствующая черниговского князя Мстислава на победный бой с косожским князем Редедей. И самая древнейшая святыня русская - "Муромская Богоматерь".
И много всякого узорочья было в славной Рязани. А более всего богата она была удальцами и мастерами, они жили в городе, построенном руками их отцов и дедов, не хотели иных вод и земель, и неба чужого, но за свое готовы были постоять.
И вот к этому городу с берегов Волги, с земли разгромленного уже Булгарского царства двигался на Русь враг неуемный, и с вестью об этом спешил инородный хан.
Когда конный отряд подошел к городским воротам, навстречу вышли воины под началом княжеского вратаря. Его возвестили, что конники близятся половецкие, а потому и принял вратарь все необходимые меры предосторожности - и ворота закрыл, и людей поднял.