Историю эту Игорь Иванович услышал, когда команда линкора "Севастополь" принимала резолюцию, где требовала от комиссаров Балтфлота "строгого разбора с этими элементами" и просила не останавливаться "ни перед чем, хотя бы пришлось вырвать несколько десятков человек из среды мобилизованных".
В 1921-м в Кронштадте начиналось почти так же, только не так пошло да не так и кончилось.
Буза шла весь февраль; для утомлённой бездельем и митингами матросни со скованных льдом кораблей не было другого дела как высчитывать полноту и недостачу выдаваемых пайков, наблюдать за нечёткой работой интендантских служб по части обеспечения вещевым довольствием да вести бесконечные разговоры о деревне, о земле, о свободе торговли, о затянувшейся мобилизации, о заградотрядах, вылавливающих на транспорте любого, кто везёт в город продукты на обмен.
С тусклыми лицами слонялись они по заплёванным, грязным кораблям, по неделям не убирая даже снег. На глазах угасало любопытство и к политике и к литературе, несмотря на обилие лекторов, охотно ехавших на корабли за продуктовым гонораром. На лекции политической тематики ходили неохотно, поэтому их почти и не было. В программу Политотдела для чтения солдатам и матросам были включены такие темы, как "Происхождение человека", "Итальянская живопись", "Греческая скульптура", "Каменный век". Почему-то особым спросом у военморов пользовалась лекция о сугубо сухопутной стране - "Нравы и быт жителей Австрии". Но, как правило, если и сходились в кают-компании по тридцать-сорок человек послушать какого-нибудь лектора, то всё опять сводилось к тем же бесконечным вопросам о земле, свободе торговли, опять же о заградотрядах.
Невыполнение приказаний на корабле стало почти обыденным, обнаруживалось и вялое отношение партийцев к своим обязанностям. Среди команды было брожение по поводу отпусков, которое выразилось в самостоятельном созыве ротных собраний, на которых команда отказывалась от 5 % отпусков, требовали больше. Матросы желали лично объясниться с командующим флотом и его заместителями и требовали созыва бригадного совещания.
Да, флот был уже не тот, и "Севастополь" не тот, что одним дыхом принимал резолюцию против недовольных новобранцев и лихо бил по мятежной Красной Горке осенью 1919-го.
На смену революционным морякам, раскиданным по всем фронтам от Украины до Сибири, пришла сырая крестьянская масса, уставшая от "военного коммунизма", готовая вспыхнуть от любой искры. А тут ещё иуда Троцкий, как свидетельствуют историки, "перебросил в Кронштадт много своих лиц из районов, охваченных кулацкими мятежами".
К 1921 году Кронштадт походил на плохо охраняемый и в беспорядке содержащийся пороховой погреб.
28 февраля на "Петропавловске" старший писарь Петриченко протащил резолюцию за "Советы без коммунистов". Пошли на второй линкор, благо оба стояли рядом кормой к стенке в гавани Усть-Рогатка. На "Севастополе" общее собрание к резолюции присоединилось.
Отправили в Петроград делегатов, чтобы ознакомиться с причиной волнений на фабриках и заводах, а заодно пощупать настроение на "Полтаве" и "Гангуте", стоявших охлажденными в городе на Балтийском заводе, но всё ещё числившихся в 1-й бригаде линейных кораблей.
Многие вообще считали, что вся буза пошла с линкоров, потому и прошли впоследствии частым гребнем по "Петропавловску" и "Севастополю". Что касается "Гангута" и "Полтавы", пусть скажут спасибо двадцатишестилетнему беспартийному командиру коммунистических отрядов Петроморбазы Мише Кручинскому, поднявшемуся без ремней и оружия на борт вмёрзшего в невский лёд линкора. На корабле царило страшное возбуждение, подогретое в ту пору успехом кронштадтцев, с лёгкостью отбивших первый штурм. Что он там говорил злобно оравшей и размахивавшей оружием матросне "Гангута" и подошедшим делегатам с "Полтавы", никто уже не скажет, но после двухчасового митинга оба экипажа сочли за лучшее сдать оружие, снаряды, патроны и с кораблей уйти. На борт опустевших дредноутов поднялась охрана из курсантских частей Петрограда. Видно, немало народу молилось за здоровье Кручинского, если целым прошел он две войны, в 1942-м вступил в партию и дожил до глубокой старости.
Известие о "Гангуте" и "Полтаве" мгновенно облетело всех и сбило дыхание у кронштадтских агитаторов, уверявших, что матросы на матросов не пойдут, и крепко надеявшихся на приставленные к вискам города двенадцатидюймовые орудия линкоров.
…Всё в этой истории состояло как бы из двух половинок, причем совершенно противоположных, как и погода на переломе от зимы к весне - то мороз, то оттепель, то лужи, то пурга. Вот и бригада линкоров - пополам, власти в Кронштадте - две, войска и в петроградском гарнизоне и в крепости колеблются то туда, то сюда, даже партийная ячейка в Кронштадте и то развалилась на две - одна за мятежников, другая категорически против. А уж о "Севастополе" и говорить нечего, видно, и ему было на роду написано иметь две судьбы: два названия, две войны, два флота, два сердца - угольное и нефтяное… Лишь на склоне долгих отпущенных милостивой судьбой лет, когда при стрельбе главного калибра в низах с треском лопались стеклянные плафоны и электролампочки, осыпалась краска и изоляция, отваливались от переборок проржавевшие, дослужившие свой век крепления рундуков, линкор, прежде чем быть исключенным из списков уже Черноморского флота и разобранным на металл, вновь обрёл свое родовое имя, став из "Парижской коммуны" опять "Севастополем".
И всё-таки судьбу одного человека проследить и описать куда трудней, чем историю государства, города или знаменитого корабля.
Несмотря на тьму, покрывающую происхождение Игоря Ивановича и ему подобных, кое-что установить удалось, хотя и с величайшим напряжением сил. Однако в почерпнутых сведениях, по большей части безусловно достоверных, могут оказаться одна-две неточности, просто не поддающиеся проверке. Чтобы свести возможность ошибки к минимуму, приходится прибегнуть к многократно проверенному способу написания обширных биографий древних и не очень древних героев, о ком вообще ничего не известно, ну почти ничего. Берутся крупицы достоверных подробностей, сохранённых благодарной памятью человечества и милосердной случайностью, и погружаются в обилие сведений вокруг да около - об эпохе, погоде, модах, слухах, геологических и социологических процессах,- почерпнутых из прошедших проверку изданий, благодаря чему и домысленные подробности, одна-две, в биографии главного героя начинают выглядеть более-менее правдоподобно.
…Прочитав еще в Гельсингфорсе 28 октября 1917 года в газете "Известия Кронштадтского Совета рабочих и солдатских депутатов" выступление председателя Петросовета Троцкого об учреждении новой власти, о новой победе низов над верхами, на редкость бескровной и на редкость удачной, приняв к сведению установление диктатуры, поставившей низы выше верхов, Игорь Иванович с отчетливостью увидел своё место в этой борьбе - посередине. Он решительно не нуждался в тех благах, которые несло низвержение Временного правительства. В земле он не нуждался, на фабрики и заводы не претендовал, свободы начиная с 1 марта 1917 года у него было более чем достаточно, даже можно было бы и поубавить, а что касается войны, так она для флота была не такой уж и обременительной, а идея немедленного мира казалась ему настолько нереальной, что принималась лишь как тактический лозунг большевиков.
Игорь Иванович Дикштейн был из недоучившихся "чёрных гардемаринов", низкорослый кондуктор из студентов, попавший на флот во время войны, имел жиденькую и потому казавшуюся неопрятной бородку, очки в серебряной оправе и тихое заведование - погреба второй башни главного калибра. Без труда усвоив все правила содержания, ухода и хранения боезапаса, кондуктор с немецкой аккуратностью, не раз поощрявшейся старшим артиллеристом "Севастополя" Гайцуком, смерть которого будет описана ниже, усердно "выхаживал" боезапас. После Брестского мира многие офицеры и мичманы старой армии с флота уволились, получив на руки отпускные билеты, в которых значилось: "…увольняется в отпуск до востребования и обращается в первобытное состояние". Игорь Иванович в первобытное состояние обращаться не спешил, в Петрограде был голод, и, по всем сведениям, так широко обсуждавшимся на бесконечных митингах и спорах в кондукторской кают-компании, наступивший, 1921 год никакого облегчения не обещал. Сытный краснофлотский паёк заслуживает того, чтобы быть названным по составным частям, поскольку и половины того не получали рабочие в Петрограде: полтора-два фунта хлеба, четверть фунта мяса, четверть фунта рыбы, четверть фунта крупы, 60–80 граммов сахара - и всё это на один день. Правда, желание съесть хлеба иди других продуктов возникало у многих встававших от стола и после флотского обеда. Хотя база снабжалась регулярно, без перебоев, по нормам зимнего времени, но продукты, поступающие на довольствие, были не всегда хорошего качества. Вместо круп часто шел в пищу мерзлый картофель, не хватало жиров, сахара…
Мать и младший брат умерли в 1919-м от голода в тесной квартирке на пятом этаже старого дома по Петропавловской улице в Петрограде, поэтому задача выжить стала единственной и главной для Игоря Ивановича. Он умел предвидеть, умел рассчитать, но всё чаще и чаще и даже вовсе не неожиданный, а какой-то идущий своим путём строй событий все его вроде бы просчитанные конструкции рушил.
Сначала всё шло в соответствии с расчетом.