- Да хоть у нас в роте. Нас же, военных, валенками считают, ну, сапогами, все равно, и забывают, что мы имеем досуг. Незапланированный досуг. В армии же свободное время случается самым неожиданным образом. Вышли в поле, это так у нас называется, здесь-то сопки в основном. Вышли. Развернулись. Замаскировались…
- Караул, - напомнил капитан.
- Правильно товарищ капитан напомнил, обязательно караул. Динамики нет. Приказа на движение. Карты только полевые, азартные игры запрещены. Что делать? Ну, политбеседа. А потом? Вот и говорим, о чем только не говорим.
- И о Кьеркегоре?
- Да кто о чем может. Вы библиотеку нашу видели, полковую? Нет, конечно, как бы жалуясь и с надеждой на понимание, проговорил командир взвода. Хочется же хоть понемногу, но знать побольше. Солдаты такие вопросы иногда задают. Народ-то у нас, слава богу, грамотный. А ты офицер, военная интеллигенция, надо марку держать. Раз не ответил, два не ответил, он к другому пойдет. А вдруг ему неправильно ответят? Вот зачем у нас в библиотеке четыре экземпляра "Философии общего дела" Федорова Николая Федоровича. Кому у нас в полку нужна его загробная заумь? А вы говорите - Кьеркегор. Конечно, заряжающий Ширинов у меня и понятия не имеет, что у этого датчанина есть труд под названием "Наслаждение и долг". Листали небось?
Лена обернулась к Юрию, ожидая признания.
- Не имел счастья, - сказал художник.
- Ой, по глазам вижу, что листали, листали, - настаивал на своем старший лейтенант.
- Вам же говорят, что не читали и не листали, - заступилась за друга Елена, предполагая, что под сомнительным названием и содержание не лучше.
- Ну, раз так, конечно, верю. Но эта же мысль у него и в "Дневниках" есть. Уж "Дневники"-то знаете. У нас в роте тоже так: один одно читал, другой другое. Народ разный. Кто чем увлекается. Поэзией, например. Вот Федоров, у нас свой Федоров есть, тоже капитан, командир разведроты, так он Баркова всего наизусть знает.
Юрий отпрянул и выжидающе посмотрел на офицера.
- Баркова? - переспросила Лена. - Он в "Юности" печатается?
- В "Юности" его не могли печатать, он старый, - убежденно сказал капитан Вальтер, поклонник журналов "Крокодил" и "Огонек".
- Товарищ капитан совершенно прав. В "Юности", Елена, - это Бортков, не Барков, а Бортков, Николай, из Краснодара. "В Черном море в общей ванне все купаются подряд…" Это как раз Бортков. А Барковых было два. Один, Иван, сподвижник… Можно так сказать, товарищ капитан?..
- Можно, - чуть подумав, сказал капитан.
- Мнения расходятся, считать его сподвижником Ломоносова или не считать. Юрий наверняка про Баркова получше всех нас знает…
- Н-но… - опасаясь, что хватившим водки танкистам придет на ум припомнить что-нибудь из Баркова, хотел предотвратить опасность Юрий.
- Их же часто путают, Ивана и Дмитрия, друга не Ломоносова, а Пушкина, можно так сказать, товарищ капитан?
- А ведь, пожалуй, нет, - сказал Вальтер, не подозревавший о существовании еще одного Баркова, поскольку капитан Федоров о нем никогда не упоминал.
- Вы правы, конечно, но я почему так подумал - "друг", - стал оправдываться старший лейтенант, - у молодого Пушкина есть стихи "Желал бы быть твоим, Семенова, покровом…". Он там как раз Дмитрия поминает. Но для дружбы, ясное дело, маловато. А я вас, Юрий, как раз хочу спросить про феномен Баркова, только не знаю, как правильно говорить: "феномбен" или "фенбомен"?
- Я говорю "феномбен", - сказал Юрий.
- Вот вы правильно говорите, но в словарях пишут "фенбомен".
Лена посмотрела на своего портретиста, ожидая возражения, но танкист заговорил так быстро, что художник успел лишь улыбнуться.
- Конечно, "феномбен", мы и в школе так говорили, а теперь такая ученая молодежь в армию идет, скажешь "феномбен" - в батальоне на смех поднимут. А потерять авторитет офицеру - что художнику лицо. Но я про Баркова как про явление. Скажите, Юрий, вот у вас, у художников, есть что-нибудь аналогичное, сходное? - И старший лейтенант придвинулся вперед и даже чуть пригнулся, чтобы не то что слово, но и букву в ответе не пропустить.
- В каком смысле? - ступая на тонкий лед, спросил художник.
- Я не в том смысле, как вы, быть может, подумали, я в смысле судьбы. Сколько Барков прожил?.. Дай бог памяти…
- Тридцать шесть, - сказал командир роты уверенно. Капитан Федоров знал не только стихи Баркова, но и его подноготную.
- Командир всегда подскажет. Спасибо. Так вот о чем хочу вас, Юрий, спросить. Большую часть своих произведений, как известно, Барков создал после смерти, в том числе и знаменитую поэму о Луке, но не евангелисте, - как бы предупреждая вопрос Елены, поспешил уточнить старший лейтенант. - В поэме стих уже не восемнадцатого века, сравнения, эпитеты… А что ж говорить о подражаниях Лермонтову, Фету, если сам-то он умер уже как бы сто лет назад? Как ни крути, а получается, что Барков умер, а дело его живет. И творческое его наследие растет и приумножается. С этим и Федоров согласен, не философ, а наш, из разведроты. Вопрос в чем: есть ли такой же фенбомен у художников, чтобы какой-нибудь прославленный живописец, график предположим, умер, а произведения под его именем все продолжали бы появляться?
- Считайте, что я к вопросу полностью присоединяюсь, - сказал капитан Вальтер.
Увидев, что Юрий затрудняется с ответом, Лена поспешила с вопросом:
- Михаил, я вижу, вы любите поэзию, скажите, а какой вам лично Барков больше нравится - Иван или Дмитрий? И где их можно почитать? Меня ваш рассказ очень заинтересовал, - увлеченно сказала молодая женщина.
- Дмитрий хоть и не поэт, но он мне, Леночка, ближе. Почему? Наш брат военный, кадетский корпус окончил, в лейб-гвардии служил. А Иван что? Сын священника, а беспутный, его из университета выставили. За дисциплину. Ну что такое: напился, пошел к ректору отношения выяснять, драться. И стихи его, знаете, на любителя, как вы считаете, товарищ капитан?
- Капитану Федорову нравится, а замполиту не нравится, - сказал капитан Вальтер.
- Это при том, - подхватил командир взвода, - что замполит у нас умнейший человек. Шутите! Два "поплавка". Калининский педагогический институт и Высшее львовское политическое училище, - то ли с завистью, то ли с гордостью произнес старший лейтенант.
- Леночка, а вы рыбу любите? - вдруг спросил капитан.
- Очень. Только у нас ее готовить, честно говоря, не очень-то умеют, обрадовалась перемене темы разговора раскрасневшаяся женщина.
- А мы рыбой объедаемся. Вот товарищ старший лейтенант напомнил, что народ у нас разный. У нас даже великие люди есть в полку. У нас на кухне в офицерской столовой срочную проходит парень из ленинградского лучшего ресторана "Метрополь". Рыбу делает как бог! А почему старается? Мне, говорит, нельзя квалификацию терять. Если, говорит, я здесь себе руку испорчу, меня обратно не возьмут. А в столовую идти, по третьесортным ресторанам - это он никогда не согласится. Я, говорит, лучше с голоду умру, чем буду в каком-нибудь ресторане третьего разряда треску майонезом украшать. Повар с большой буквы, можно сказать. Мастер. И во фритюре делает, и на вертеле. Это на нашей-то кухне, где кашу-то толком сварить не могут, а он держит свой фасон.
- Вот закончите позировать, - подхватил старший лейтенант, - и прав товарищ капитан: Ленинград далеко, в рестораны там очередь… А у нас свой "Метрополь". Как до танкистов на автобусе доехать, наверняка знаете, а там встретим. Это серьезно. И Юрий вас поймет. Это я же открытие сделал, что в полку на кухне настоящий мастер появился. Они ж ели и ели, даже не понимая, что им подают. Вот товарищ капитан не даст соврать. А я как первый раз за ужином попробовал - и за второй порцией, и за третьей. Ты кто, спрашиваю повара, ты ж гений! Вот он и признался тогда. Если б вы знали, как ему нужны люди понимающие! Пианист может в одиночку днями и ночами тренироваться, но ему надо хоть раз в месяц, чтобы зал ахнул, чтобы люди заплакали. Мы воины, мы не художники, но понимаем, что каждый мастер - это личность. А в армии как раз личность попридерживать надо. Устав. Дисциплина. Котловое довольствие. У художников этого нет. Художнику где развернуться?
- Юрий, а вы в какой школе работаете? - спросил капитан.
- В школе я ни в какой не работаю, а если вы имеете в виду направление, манеру, то вопрос поставлен, извините уж меня, не очень правильно, неграмотно. Грамотно было бы: к какой школе принадлежите. Правда, это немножко торжественно.
- А к корзуновской школе вы не принадлежите? - Анатолий попробовал было обжигающую солянку и отложил ложку.
Лена, отлавливавшая в тарелке ускользающий каперс, подняла глаза на художника, но уже с любопытством, во взгляде не было той тревоги, того подчас едва уловимого напряжения, с каким женщина невольно обнаруживает свою душевную солидарность. Ученые спорят до сих пор, отчего это люди краснеют. Но отчего покраснел Юрий, капитан Вальтер не то чтобы догадывался, а просто знал наверняка. Речь шла о школе в поселке Корзуново.
- Да, в корзуновской школе моя работа, я им там делал…
- Налейте, пожалуйста, товарищ старший лейтенант. Тесен мир, черт возьми!
Старший лейтенант с готовностью исполнил приказание командира и снова предложил Юрию:
- Может быть, под соляночку?
- А-а, давайте, - махнул рукой мастер. - Вы так аппетитно пьете.
- Леночка, может быть, и вам? Мы еще закажем.
- Нет, нет, нет… - Предчувствие какой-то важной перемены насторожило женщину.