Отныне я встречал его преимущественно в первом сне и притом всегда в одном и том же месте: в старом просторном здании, отчасти напоминающем замок, отчасти - развалины мельницы. Некоторые помещения этого здания еще были обставлены мебелью, другие почти сплошь состояли из сгнившей древесины: например, крытый двускатной кровлей ход по верху стены, которым я часто пользовался и который был сооружен из влажных позеленевших балок, какие можно увидеть в мельничных ручьях. Иногда я обнаруживал себя уже внутри этой запутанной постройки, иногда я только шагал к ней по мрачному еловому лесу. Едва я достигал ворот, ко мне присоединялся сопровождающий: он оставался рядом все время, пока я - обычно скучая, но часто и пугаясь чего-то - блуждал по лабиринту комнат и коридоров.
После таких снов я просыпался с неприятным чувством и долго, не двигаясь, лежал в темноте, стараясь представить себе это старое здание и снова построить его в своем воображении. Но, как ни удивительно, его формы и контуры тем больше расплывались, чем старательнее я пытался уяснить их себе.
У меня было чувство, что, если бы мне это удалось, появилась бы и разгадка загадочных сновидений, я бы понял их значение для действительности. Однако при каждой новой попытке помещения, казалось, меняли очертания - подобно архитектуре еще текучего и туманного мира, находящегося в процессе становления, - или открывались мне в других частях, и лишь смутное воспоминание подсказывало, что раньше я уже здесь бывал. А временами я думал, будто нахожусь в совершенно другом месте - например, в школе, в чужом городе, куда приехал по делам, или в деревне, - пока какой-нибудь тайный знак не давал мне понять, что я по-прежнему в старом замке.
Этот сон повторялся долгие годы: часто он почти полностью тускнел, но потом снова усиливался до ослепительной четкости. С течением времени образ моего спутника становился все более похожим на тень. Но я еще распознал его, когда в последний раз оказался в заброшенном замке. Этот последний раз отличался от всех прочих тем, что тогда мне удалось покинуть здание, чего прежде никогда не случалось.
Я вошел в еловый лес, деревья в нем были огромной высоты и стояли на большом удалении друг от друга. Каждое распространяло вокруг себя колдовские чары. Будто какая-то незримая сила влила в меня жизненную энергию, я прибавил шагу. Если в старом замке мне приходилось расшифровывать смутные очертания вещей, словно окутанных зеленоватым туманом, то здесь они вырисовывались очень отчетливо: взгляд мой пронизывал неподвижно покоящееся безвоздушное пространство. Вскоре я заметил, что обладаю теперь сознанием более высокого уровня. Я мог не только разглядеть каждую веточку, каждую деталь шероховатой коры, как если бы смотрел на них в бинокль, но и членение пространства - в общих чертах - было мне понятно, словно я его видел на топографической карте.
То есть я не только видел ландшафт с поверхности, по которой шагал, но и с высоты птичьего полета наблюдал самого себя внутри этого ландшафта, протяженность которого была огромной и, казалось, покрывала всю Землю. И вот с большого расстояния - с расстояния во много лет - я увидел другое существо, которое шагало мне навстречу по вымершим, поросшим бело-зелеными лишайниками лесам; я увидел наш путь, будто определенный магнитной стрелкой. В это мгновение я услышал громко прозвучавшее имя: Доротея; только я не услышал его как слово, а догадался о нем по четырехтактному звуку, похожему на перезвон двух золотых и двух серебряных колокольчиков.
Я проснулся с необыкновенно радостным чувством. В этом возрасте порой испытываешь особое опьянение, как будто хмель разлит в самом воздухе…
По мере того как первый мой собеседник уходил все дальше в сновидческие глубины, Доротея все отчетливее из них выступала. Черты ее облика, правда, оставались неопределенными, но это лишь усиливало их притягательность. От нее веяло покоряющей молодостью и лесной свежестью, и мне казалось, будто в ее присутствии я слышу легкий треск - так потрескивает кусок янтаря. В отличие от неуклюжего кобольда она блистала умом. Я испытывал к ней безусловное доверие. Все выглядело так, будто во время опасного странствия тебя сопровождает товарищ, вселяющий такое чувство уверенности, что об опасности можно совершенно забыть…
Мало-помалу я добивался все более тесного сближения двух моих жизненных сфер: мысли постепенно втягивали материю сновидений в действительность. Но сейчас, когда я хочу рассказать об этом, я чувствую, что блуждаю в потемках, как если бы попытался точно описать Черного человека, каким я его представлял себе в трехлетием возрасте.
Припоминаются все больше разрозненные подробности: например, как в четырнадцать лет я начал со страстью охотиться за бабочками. Тогда же нередко случалось, что я замечал новую для меня форму соцветия, цветочной кисти или зонтичного растения, - и каждый раз бывал поражен и глубоко обрадован, столкнувшись с воплощением творческого замысла неведомой мне, но бесконечно изобретательной силы. В такие мгновения я чувствовал, что Доротея где-то совсем рядом, и медлил несколько драгоценных секунд, прежде чем схватить добычу.
Бабочки, таким образом, играли роль талисмана. Но не только они; меня притягивала красота вообще, в какие бы формы и предметы она ни облекалась. То же можно сказать и о духовной соразмерности: прочитав или услышав удачно сформулированную мысль или попадающее в самую точку сравнение, я часто чувствовал, будто к моему виску прикоснулась чья-то рука… Более того, я привык воспринимать свое телесное самоощущение как мерило, и случалось, что настоящее понимание вспыхивало во мне после того, как я испытывал сильное изумление. Эта способность у меня сохранилась; позднее, когда я начал работать, она помогала мне ориентироваться в библиотеках и галереях - точно в лесах, где ищешь грибы; а также во время разговора брать собеседника на мушку - как зверя, вдруг выглянувшего из зарослей слов и мнений.
Такие короткие, молниеносные прикосновения были, однако, не единственным, что связывало меня с Доротеей. Я чувствовал ее близость и в тех случаях, когда - как здесь, на проселочной дороге, - впадал в сомнение. Если я, как теперь, принимал решение просто двигаться дальше, я знал, что Доротея меня понимает, и чувствовал ее согласие как электрическую искру, проскочившую между нами, или как звуковой сигнал, звучащий вдалеке.
Следовательно, меня - тогдашнего - неверно было бы назвать человеком без средств, ибо Доротея оставалась моим достоянием. Ее сновидческий образ, как оказалось впоследствии, был даже более ценным, чем я предполагал.
Однако вернемся к действительности.
5
Размышляя о таких вещах, я незаметно для себя отмахал изрядный отрезок дороги. А зарядивший после полудня мелкий, как пыль, дождик не портил мне настроения, поскольку только усиливал приятное ощущение одиночества. Вообще я любил гулять в проливной дождь. Мне это и по сей день нравится, как одна из немногих в наших широтах возможностей без помех предаться под открытым небом своим мыслям. Когда, закутавшись в непромокаемый плащ, ты в непогоду бредешь по лесу, ты, даже находясь поблизости от большого города, остаешься недосягаемым, как ныряльщик на морском дне.
Снова почувствовав голод, я, чтобы сделать привал, свернул к руслу ручья, теряющегося в лесной чаще. Под тесно сгрудившимися соснами земля еще оставалась сухой; здесь я расстелил плащ и насобирал шишек для первого походного костра.
Хлеб уже размяк от сырости; я принялся за колбасу и вино. После трапезы я решил проверить, хорошо ли вооружен, и заодно потренироваться в стрельбе, чтобы обновить револьвер. Я выбрал мишенью ствол маленькой сосенки и с удовлетворением смотрел, как после выстрелов отлетают кусочки красной коры и из царапин каплями проступает смола.
А потом, когда, прислонившись к дереву и грея ноги, я наблюдал за огнем, жар которого постепенно иссякал под слоем белого пепла, мне пришло в голову устроить странную игру. Она заключалась в том, что я приставлял заряженный пистолет к груди и очень медленно нажимал на спусковой крючок. С напряженным вниманием я смотрел, как поднимается курок, пока он не оказывался в огневой позиции, - при этом давление в большом пальце уменьшалось, как у весов, нашедших равновесие. Во время этой игры я слышал, как ветер тихо-тихо шевелит ствол, возле которого я сидел. Чем дальше продвигался мой большой палец, тем громче шумели ветви, но когда я достигал решающей точки, воцарялась, как ни странно, полная тишина. Я бы никогда не подумал, что имеется такая тонкая и значимая градация осязательных ощущений. Повторив эту церемонию несколько раз, я убрал в рюкзак свой маленький музыкальный инструмент, из которого можно извлекать такую - отчасти зловещую, отчасти сладостную - мелодию.
Проверка оружия удовлетворила меня. Но хорошее настроение, к сожалению, сразу было испорчено нежданным открытием. Еще в первой половине дня я отметил карандашом путь, который собирался проделать; теперь же, развернув карту, чтобы убедиться в своих успехах, я обнаружил допущенную мною оплошность. По ту сторону границы - буквами, настолько далеко отстоящими друг от друга, что я их не заметил - было написано слово "Люксембург". Я, значит, двигался вовсе не к французской границе, а к границе страны, о которой почти ничего не знал. Я решил изменить план действий и добраться до Меца, чтобы там просто сесть в поезд, идущий через границу.