3
На чем мы остановились? Канун швуэс. Мы мчимся с горы. Впереди Бузя, за нею я. Бузя сердится на меня за царевну. Все сказки она любит, только не про царевну. Не беспокойтесь, однако, гнев Бузи длится недолго. Вот она уже снова смотрит на меня своими большими, ясными, задумчивыми глазами. Она отбрасывает волосы назад и говорит мне:
– Шимек! Ой, Шимек! Посмотри-ка, посмотри! Небо-то какое! Посмотри, как чудесно кругом!
– Я вижу, глупенькая, конечно, вижу! Вижу небо, чувствую теплый ветерок, слышу, как птички поют и щебечут и носятся над нашей головой. Это наше небо, наш ветерок, наши птички – все наше, наше, наше! Дай свою руку, Бузя!..
Нет, она не дает мне руки, она стыдится. Почему Бузя стыдится меня? Отчего она покраснела?
– Там, – говорит мне Бузя и убегает вперед, – там, когда будем за мостиком. – И мне кажется, она говорит словами Суламифи из "Песни песней": "Приди, возлюбленный! Выйдем в поле, побудем в селах! Ранним утром пойдем в виноградники. Посмотрим, распустились ли виноградные лозы, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблоки?"
И вот мы у мостика.
4
Река течет, лягушки квакают, бревна качаются, и Бузя дрожит.
– Ах, Бузя, какая ты… чего ты боишься, глупенькая? Держись за меня, или давай я тебя обниму. Я тебя, а ты меня. Видишь? Вот так.
Мостик кончился.
И так, обнявшись, мы идем вдвоем, одни по этому раю. Бузя держится за меня крепко-крепко. Она молчит. Но мне кажется, она говорит мне словами "Песни песней": "Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне…"
Левада обширна, она тянется без конца, без краю, зеленым ковром покрыта, желтыми ромашками расшита, красными цветочками расцвечена. И какие здесь запахи слышатся – тончайшие в мире бальзамы! И мы идем, обнявшись, одни по этому раю.
– Шимек! – говорит мне Бузя, смотрит мне прямо в глаза и придвигается ко мне еще ближе. – Когда же мы будем рвать зелень для праздника?
– День еще велик, глупенькая! – говорю я ей и весь пылаю. Я не знаю, на что мне раньше глядеть: на голубой купол неба, или на зеленый ковер широкого луга, или туда, на край света, где небо сливается с землей? Или на светлое личико Бузи глядеть, в ее милые большие глаза, которые кажутся мне глубокими, как небо, и задумчивыми, как ночь? Ее глаза всегда задумчивы. Глубокая печаль затаилась в них. Тихой грустью подернуты они. Я знаю ее печаль, мне знакома ее грусть. Великое горе затаила она в груди – обиду на мать, которая вышла замуж за чужого отца и уехала от нее навсегда, навеки, будто никогда у нее и не было матери. Моя мать – ее мать, мой отец – ее отец. И они любят ее, как родное дитя, дрожат над нею, потворствуют всем ее прихотям. Нет у них ничего слишком дорогого для Бузи. Бузя сказала, что хочет пойти со мною нарвать зелени на праздник (это я ее натолкнул на эту мысль). Отец посмотрел поверх своих серебряных очков, погладил серебряные нити своей серебряной бороды и спросил у матери: "Как ты думаешь?" И вот начинается разговор между родителями о нашей прогулке за город.
Отец. – Как ты думаешь?
Мать. – А ты как думаешь?
Отец. – Отпустить их погулять?
Мать. – Отчего бы и не отпустить?
Отец. – Гм… Разве я говорю?
Мать. – А что же ты говоришь?
Отец. – Я лишь спрашиваю, стоит ли их отпускать?
Мать. – Отчего бы им не пойти?
И так дальше. Я знаю, в чем тут заминка: раз двадцать напоминает мне отец, а за ним и мать, что там есть мостик, а под мостиком – вода, речка, речка, речка…
5
Мы, я и Бузя, давно уже забыли про мостик, про воду, про речку… Мы мчимся по широкому, вольному лугу, под широким, вольным небом. Мы бежим по зеленому лугу, падаем, кувыркаемся в душистой траве. Встаем, падаем, кувыркаемся снова и снова. А зелени на праздник мы еще и не начинали рвать.
Я веду Бузю вдоль и поперек луга, расхваливаю перед ней свои владения:
– Видишь вот эти деревья? Видишь этот песочек? Видишь эту горку?
– И все это твое? – говорит мне Бузя, и глаза ее смеются. Мне досадно, что она смеется. Вечно она смеется надо мной. Я надулся и отворачиваюсь. Бузя догадывается, что я сержусь. Она заходит спереди, заглядывает мне в глаза, берет меня за руку и говорит мне: "Шимек!" Обида исчезает, и все забыто. Я беру ее за руку и веду к моей горке, туда, где я посиживаю каждый год. Хочу – сижу, хочу – скажу колдовское слово и лечу, как орел, выше тучи, над полями и лесами, через моря и пустыни…
6
Там, на горке, сидим мы, я и Бузя (зелени на праздник мы все еще не нарвали), и рассказываем сказки.
То есть я рассказываю, она слушает. Я рассказываю ей о том, что будет когда-то с нами, когда я буду большой, и она большая, и я ее засватаю… Мы тогда поднимемся, с помощью колдовского слова, выше тучи и облетим весь мир. Прежде всего мы полетим в те земли, где побывал Александр Македонский. Потом мы полетим в святую землю, побываем там на всех горах бальзамических, во всех виноградниках, набьем карманы рожками, винными ягодами, финиками, оливами и улетим оттуда еще дальше, дальше. И везде мы выкинем какую-нибудь штуку, потому что никто ведь нас не увидит…
– Никто нас не увидит? – спрашивает Бузя и хватает меня за руку.
– Никто, никто! Мы всех будем видеть, а нас никто не увидит!
– В таком случае, Шимек, у меня к тебе просьба…
– Просьба?
– Небольшая просьба…
Я заранее знаю ее просьбу. Она хочет, чтобы мы полетели туда, где живет ее мать, и проучили бы ее отчима…
– Отчего бы и нет? – говорю я ей. – С большим удовольствием! Можешь на меня положиться, глупенькая. Я их так проучу, что они запомнят!
– Не их, а его, одного его, – просит меня Бузя.
Но я не так-то легко соглашаюсь на это. Меня как рассердишь, так держись! Как это я прощу ей такую штуку? Подумать только, что женщина может себе позволить – выйти замуж за чужого отца, уехать бог весть куда и бросить ребенка, даже письма не написать! Разве так можно? Слыхано ли такое злодейство?
7
Напрасно я так погорячился. Я уж раскаиваюсь, совесть меня грызет, как собака. Но пропало. Бузя закрыла лицо обеими руками. Она плачет. Я бы сам себя в куски изорвал! Зачем было бередить ее рану? Зачем я задел ее мать? И глубоко в душе я всячески ругаю себя: "Дурак! Осел! Олух! Баранья голова! Болтун!" Я придвигаюсь к ней, беру ее за руку: "Бузя! Бузя!" Мне хочется сказать ей словами "Песни песней": "Покажи мне лицо твое, дай мне услышать голос твой…"
Вдруг… Откуда же взялись здесь отец и мать?
8
Серебряные очки отца сверкают издали. Серебряные нити его серебряной бороды распустились по ветру. А мать издали машет нам платком. Мы оба, я и Бузя, сидим оторопелые. Зачем приплелись сюда отец с матерью? Они пришли нас проведать, не случилось ли с нами чего. Мало ли какое несчастье может случиться?… Мостик, вода, речка, речка, речка.
Чудные люди – мои родители!
– А где ваша зелень?
– Какая зелень?
– Зелень, что обещали нарвать на праздник?
Мы оба, я и Бузя, переглядываемся. Я понимаю ее взгляд. Мне кажется, я слышу, как она говорит словами "Песни песней":
"О, если бы ты был брат мой! Почему ты мне не брат?…"
………………………………………………………………………………………
– Ладно уж, зелени на праздник как-нибудь достанем, – говорит с улыбкой отец, и серебряные нити его бороды поблескивают в светлых лучах золотого солнца. Слава тебе, господи, дети здоровы, и с ними ничего не приключилось.
– Слава тебе, господи! – отвечает мать и вытирает платком красное, вспотевшее лицо свое. И оба довольные Улыбка расплывается на их лицах.
Чудные люди – мои родители!
Третья часть
В эту ночь
1
"Дорогому сыну нашему имярек…
Посылаю тебе 00 рублей и прошу тебя, сын мой, окажи нам милость и приезжай на пасху. Стыдно мне перед людьми на старости лет. Один-единственный сын – и того не можем повидать. И мать также молит тебя непременно приехать на пасху. И еще могу сообщить тебе, что Бузю надо поздравить. Она стала невестой. С божьей помощью, в субботу после швуэса свадьба.
Твой отец…"
Это пишет мне отец – впервые так ясно. В первый раз с тех пор, как мы разошлись. А разошлись мы с отцом тихо, без ссоры. Я восстал против его заветов. Не хотел идти по его стопам. Я пошел своей дорогой, уехал учиться. Раньше он сердился, говорил, что никогда не простит мне, разве на смертном одре. Потом он простил меня. Потом он стал посылать деньги: "Посылаю тебе 00 рублей, а также шлет тебе сердечный привет мать". Короткие, сухие письма. Мои письма к нему также были сухие, короткие: "Твое письмо и 00 рублей получил, шлю сердечный привет матери".
Холодны, мертвенно холодны были наши письма. До того ли мне было в том мире мечтаний, в котором я жил? Но теперь письмо отца меня разбудило. Сознаюсь, что не столько жалобы отца, что ему стыдно перед людьми, и не столько просьбы и мольбы матери; ничто меня не тронуло так (сознаюсь чистосердечно), как эти несколько слов: "И еще могу сообщить тебе, что Бузю надо поздравить…"
Бузя – та Бузя, равной которой нет нигде, разве только в "Песни песней". Та Бузя, с которой так неразрывно связаны мое детство и юность. Та Бузя, которая была заколдованной царевной всех моих чудесных сказок, прекраснейшей принцессой моих золотых мечтаний – эта Бузя теперь невеста? Чья-то невеста – не моя?!