Цикл "Маленькие рассказы" был опубликован в 1946 г. в книге "Басни и маленькие рассказы", подготовленной к изданию Мирославом Галиком (издательство Франтишека Борового). В основу книги легла папка под приведенным выше названием, в которой находились газетные вырезки и рукописи. Папка эта была найдена в личном архиве писателя. Нетрудно заметить, что в этих рассказах-миниатюрах Чапек поднимает многие серьезные, злободневные вопросы, волновавшие чешскую общественность во второй половине 30-х годов, накануне фашистской оккупации Чехословакии. Мирослав Галик дополнил находившиеся в архиве Чапека материалы произведениями этого же экспериментального жанра, опубликованными в периодике. Рассказы цикла публиковались в газете "Лидове новины" с 1928 по 1938 год.
Список рассказов, вошедших в сборник:
• Прожигатель жизни
• О последних делах человека
• Чудо на стадионе
• Судебный случай
• Черт
• Паштет
• Контора по переселению
• Первый гость
• Проект
• Общество кредиторов барона Бигари
• Тонда
• Если бы в суде заседали дипломаты
• Ореол
• Человек, который умел летать
• О всемирном потопе
• Интервью
• Десять сентаво
Содержание:
Прожигатель жизни - (пер. И. Ивановой) 1
О последних делах человека - (пер. И. Ивановой) 1
Чудо на стадионе - (пер. И. Ивановой) 2
Судебный случай - (пер. И. Ивановой) 2
Черт - (пер. И. Ивановой) 3
Паштет - (пер. И. Ивановой) 3
Контора по переселению - (пер. В. Мартемьяновой) 4
Первый гость - (пер. И. Ивановой) 5
Проект - (пер. И. Ивановой) 5
Общество кредиторов барона Бигари - (пер. И. Ивановой) 6
Тонда - (пер. И. Ивановой) 6
Если бы в суде заседали дипломаты - (пер. О. Малевича) 7
Ореол - (пер. Ю. Молочковского) 7
Человек, который умел летать - (пер. Ю. Молочковского) 9
О всемирном потопе - (пер. И. Ивановой) 10
Интервью - (пер. О. Малевича) 11
Десять сентаво - (пер. И. Ивановой) 12
Примечания 12
Карел Чапек
Маленькие рассказы (сборник)
Прожигатель жизни
(пер. И. Ивановой)
- Что вы, женатые, - сказал пан Смитек, - знаете о жизни? Сидите себе дома в шлепанцах, за вечер выпьете кружку пива, а в десять - спокойной ночи, перину на голову и захрапели. И это называется жизнь!
- Хорошо вам говорить, пан Смитек, - возразил пан Роус, - вы на свое жалованье можете жить как барон, а вот когда на шее жена да двое сорванцов…
- "На свое жалованье", - недовольно проворчал пан Смитек, - "на свое жалованье"! Разве на жалованье проживешь? Да мне его на одни чаевые не хватит. Есть кабаки, где даже сопливому гарсону нельзя дать меньше полусотенной. А музыкантам? Выложишь на тарелку тысячную - никто и глазом не поведет.
- Ну, вы скажете, пан Смитек, - музыкантам тысячу! Я такого еще не слыхивал, надо быть кретином, чтобы по стольку отваливать за их пиликанье.
- Послушайте, - вы же ничего не понимаете в этом, - продолжал пан Смитек. - Музыканты только притворяются, будто они следят по нотам, а сами смотрят - с кем вы сидите, что делаете, о чем говорите, кто уже готов и так далее. Если он опустит большой палец вот так, вниз, значит: гони монету и тогда, мол, я и не пикну. Вот оно что.
- Какие прохвосты! - изумился пан Кролл.
- Конечно. Вы послушайте, пан Роус, сейчас вы из меня и кроны не вытрясете, а вечером я должен буду заплатить двенадцать тысяч, взятые в долг под честное слово. Вам-то, женатым, кажется, будто бог знает что случится, если вы задолжаете лавочнику сто двадцать крон.
- Двенадцать тысяч? - повторил пан Роус. - Н-да, дорогой, не хотел бы я быть в вашей шкуре.
- А, да что там, - пан Смитек сладко зевнул, - по крайней мере чувствуешь, что живешь. Взять, к примеру, хотя бы вчерашнюю ночь - роскошь! Вот это, доложу я вам, жизнь.
- Но долги, - строго перебил его пан Кролл, - нельзя делать долги, попадете в лапы к ростовщикам и - пропали. Так ведь оно и бывает.
- Что долги, - беззаботно возразил пан Смитек, - долги - ерунда, главное - связи. Один амстердамский банкир мне так и говорит… А девочки были первый сорт, черт побери! Особенно одна мулатка… Да где вам понять… Так вот, этот банкир и говорит: "Покупайте мексиканские акции, через неделю заработаете на каждой по восемьдесят долларов". Связи надо иметь, а дома под периной их не отыщешь.
- И вы купили эти бумаги? - с интересом спросил пан Роус.
- Я уже давно все истратил, - уклончиво отвечал пан Смитек. - Как жили, так и дальше проживем. Поймите, я люблю сильные ощущения. Пускай такая ночь стоит мне тысячи, наплевать, зато я знаю вкус жизни.
- Оно и видно, - проворчал пан Кролл. - Погодите годик-другой, начнете мучиться с почками или с печенью.
- Пустяки, - ответил пан Смитек с непозволительным легкомыслием. - Главное - знаешь, что пожил всласть…
В тот вечер пан Смитек купил кусок ливера, сто граммов эдамского сыра и, придя домой, вскипятил себе чай. Ливер и корка от сыра достались кошке Лизке, после чего она умылась лапкой и собралась было выйти, но хозяин с укором остановил ее:
- Ах ты, бездельница, легкомысленное создание, одни гулянки у тебя на уме. Чего тебе дома не сидится? Ты ведь не молоденькая, понимать должна, у, потаскуха, - нежно продолжал пан Смитек, взяв Лизку к себе на колени; затем надел наушники, настроил приемничек и стал слушать. Кто-то читал какие-то стихи, и пан Смитек попытался отбивать ритм ногой, но почему-то все не попадал в такт, ему стало скучно, и он дернул Лизку за хвост. Лизка ловко повернулась и цапнула его за руку, после чего на всякий случай спрыгнула на пол и сверкала глазами уже из-под кровати.
От стихов и плохого Лизкиного настроения пан Смитек и сам как-то расстроился; он почитал еще немного газету, в которой принес домой сыр, а в десять был в постели; в половине одиннадцатого, когда на кровать вспрыгнула Лизка и устроилась у него в ногах, пан Смитек уже спал.
- Ох-хо-хо, - зевал на другой день пан Смитек, - жизнь окаянная! Господи, что вчера была за ночь! Вот, - проговорил он, протягивая руку, - видите: царапина. Какая была женщина! Русская, Лизой зовут, словно дикая кошка. Чего она только не вытворяла!.. - Пан Смитек безнадежно махнул рукой. - Что вам рассказывать! Разве вы, домоседы, поймете! Пусть смерть, пусть тюрьма - но жизнь надо пить полной чашей! А вы… да ну вас совсем с этой вашей мещанской моралью!
О последних делах человека
(пер. И. Ивановой)
Трамвай звенит и с грохотом несется вверх к Ольшанскому кладбищу.
- Гляди, - обращается низенький мужчина к молодому парню в кроличьем тулупчике, - опять здесь чего-то строят, школу, наверное, какую или кино… Знаешь, я ужасно рад, что увидел его еще раз. "А, это ты", - сказал он. Оно, конечно, ему от этого не стало легче, но всегда важно проявить дружеское участие. "Так я еще приду, - пообещал я, - к тому времени ты уже бегать будешь, - говорю, - и на́ тебе…"
Парень в кроличьем тулупчике уныло закивал головой.
- Я медаль надел; пускай, думаю, он порадуется, - продолжал низенький, - а он и говорит: "Здорово, неужто это ты?" Узнал, значит. Я утешаю: "Иозеф, это пройдет". А он на это: "Маничка, дай мне кусочек потрошков". Она дала, он откусил немножко - откусил только, а съесть ничего не съел. "Маничка, дай мне кусочек потрошков", - с чувством повторил низенький.
Парень в тулупчике шмыгнул носом.
- Конечно, он тебе все же брат был, - утешал его низенький. - Она-то говорила, что он уж и себя не помнит, а он только посмотрел на меня и говорит: "Тоник, это ты, значит?" У, - воскликнул вдруг низенький, радостно потирая руки, - а венков сколько у бедняги будет! Я зашел спросить, во что обойдется венок с лентой, отвечают - восемьдесят пять крон. Тогда, говорю я, никаких лент не надо, лучше я визитную карточку вложу, и написал на ней: "Спи сладко - твой Тоник". Это ведь одно и то же, правда? Надо проявлять дружеское участие, но с какой стати выбрасывать двадцатку на ленту? Все равно ее на кладбище своруют.
- Мне сказали, - слабым голосом отозвался парень в тулупчике, - что венок с лентой стоит девяносто крон, а я говорю: "Сколько бы ни стоил, пускай хоть сто, только сделайте как следует".
- Так это ж для брата, - возразил низенький, - зато венок прекрасный. И на ленте золотыми буквами: "Прости-прощай, Енда и Лидушка", - я тебе говорю, очень красиво. "Прости-прощай, Енда и Лидушка", - повторил он проникновенно. - Скоро доедем, еще две остановки. А на погоду нам повезло, правда! Красивые у него будут похороны.
Парень слабо кивнул.
- А ей ничего не оставляй, - наущал низенький. - Что она, мерзавка, со всем делать будет, сама ведь недолго протянет. Пускай отдаст столик его и одежду, какая осталась. И про часы скажи. Я ей, паскуде, ничего бы не дал. Да и сундук чтоб непременно отдала, скажи, что он еще от отца с матерью.
- Не доехали? - тоскливо спросил парень.