Откровенно искажая авторский замысел, Авербах в таком же стиле истолковывает и "Похождения Чичикова": "Компания гоголевских типов въезжает в Советскую Россию. И что она тут ни делает! А Булгаков радуется: вот кто только и может разгуляться на советской земле. На ней место и приволье Чичиковым, а я, писатель, даже Гоголя на толкучке принужден распродавать". И тут же предупреждает: "…Рассказы Булгакова должны нас заставить тревожно насторожиться. Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета… наши издательства должны быть настороже, а Главлит - тем паче!.."
Авербах, к сожалению, был не одинок. Г. Лелевич, перечисляя "несколько литературных вылазок, выражающих настроения "новой буржуазии", прежде всего называет повести Булгакова. Именно эти повести, по его мнению, являются наиболее характерными примерами этого "ново-буржуазного литературного выступления".
Проблема сатиры - проблема политическая. Писатель должен ясно себе представлять, во имя чего он критикует, во имя чего отрицает. Тот же Булгаков, вскрывая пороки общества со всей остротой, подмечая недостатки в строительстве новой жизни после революции, ясно видит, как быстрее избавить общество от пороков и недостатков, как найти самые короткие пути, ведущие к торжеству справедливости и правды.
Вокруг сатирических произведений Булгакова нередко возникали горячие споры. Очень характерна в этом отношении полемика Горького с Гладковым. Высокая оценка Горьким, с одной стороны, и отрицательное мнение Гладкова о сатире Булгакова, с другой, - не являлись выражением только личных мнений этих двух писателей. За их суждениями скрывались два различных отношения к сатире вообще.
Горький, например, много внимания уделял творчеству Михаила Зощенко, видя его богатейшие возможности сатирика и юмориста, на первых порах поддерживал В. Каверина. В письме к Слонимскому от 31 марта 1925 года Горький писал: "Вы несколько робеете пред вашим материалом и, хорошо чувствуя иррациональное в реальном, в фактах, - не решаетесь обнаружить это ирреальное, полуфантастическое, дьявольски русское во всей его полноте. Зощенко - смелее вас и этим - хорош. Его рассказ ("Страшная ночь". - В.П.) и заставляет ждать очень "больших" книг от Зощенко. В его "юморе" больше иронии, чем юмора, а ирония жизненно необходима нам" (с. 387). Тому же В. Каверину он высказывает мысль, что "мы достаточно умны для того, чтобы жить лучше, чем живем, и достаточно много страдали, чтобы иметь право смеяться над собой", "дружески посмеяться над людьми и над хаосом, устроенным ими на том месте, где давно бы пора ждать легкой и веселой жизни". Горький видел много недостатков, советовал В. Каверину "перенестись" из области и стран неведомых в русский, современный, достаточно фантастический быт (с. 192), подсказывает ему превосходные темы. Горький видел воровство, невежество, хулиганство, видел и призывал писать об этом. Напротив, Гладков видел в сатирических произведениях клевету на рабочий класс, "блевотину", которую сатирики "изрыгают" на новую жизнь. Гладков согласен с Горьким: в его словах "много горькой правды о мерзостях нашей жизни". Но Гладкову кажется, что Горький слишком сгущает краски и обобщает факты: "Все эти гнусности, как чванство, растраты, пьянство, насилия, избиения врачей", - явления, не характерные "для всего рабочего класса в целом". Это всего лишь "уродливые проявления нашего ветхого еще быта" (с. 88). Горький за то, чтобы подвергать острой критике уродливые проявления быта, а Гладков, в сущности, против того, чтобы обращалось внимание на эти явления, так как они не характерны для рабочего класса в целом. Разное понимание типического приводило художников к различному пониманию задач художественной литературы. В. Блюм писал: "М. Булгаков хочет стать сатириком нашей эпохи" (Книгоноша. 1925. № 6). Против такой постановки вопроса резко возражал сам М. Булгаков: "Увы, глагол "хотеть" напрасно взят в настоящем времени. Его надлежит перевести в Плюсквамперфектум. М. Булгаков стал сатириком…" Далее М. Булгаков выражает недоумение относительно того, что сатирик в современной критике рассматривается как человек, враждебно настроенный к советской власти: "Не мне выпала честь выразить эту криминальную мысль в печати. Она выражена с совершеннейшей ясностью в статье В. Блюма, и смысл этой статьи блестяще и точно укладывается в одну формулу: "Всякий сатирик в СССР посягает на советский строй…".
"Бешено травить все негодное" - призывал В. И. Ленин. Объективно сатира Булгакова была направлена на перевоспитание и исправление этого негодного. И это было самым главным в России. А Россию Булгаков любил, и как художник, и как гражданин был ей беспредельно предан.
Вовлечение простых рабочих, служащих в управление государством - факт положительный, событие грандиозного, исторического значения. В.И. Ленин писал по этому поводу много. Но видел в этом явлении, как и в других явлениях, которых он касался, и вполне возможные издержки. На III Всероссийском съезде Советов В.И. Ленин говорил, что "отныне простой мужик будет командовать. Это будет стоить многих трудностей, жертв и ошибок, это дело новое, невиданное в истории, которое нельзя прочитать в книжках" (т. 26, с. 417). Ленин не уставал повторять, что в первые годы революции нам удалось только сломать прежнюю государственную машину, строительство нового государственного аппарата требует длительного времени. А дело не ждет. Приходилось использовать то, что осталось в наследство от царского госаппарата. Отсюда острая критика В.И. Лениным госаппарата. В 1922 году Ленин писал о волокитстве, бюрократизме и о бумажном засилье: "У нас имеются громадные материалы, солидные труды, которые бы привели в восторг самого пунктуального, ученого немца, у нас имеются горы бумаги, и нужно 50 лет работы Истпарта, умноженных на 50, чтобы во всем этом разобраться, а практически в гостресте вы ничего не добьетесь и не узнаете, кто за что отвечает" (Полн. собр. соч., т. 45, с. 14–15).
Об этом же говорится и в речи на съезде политпросветов и в других выступлениях В.И. Ленина. В следующем году он писал: "Дела с госаппаратом у нас до такой степени печальны, чтобы не сказать отвратительны, что мы должны сначала подумать вплотную, каким образом бороться с недостатками его, памятуя, что эти недостатки коренятся в прошлом, которое хотя перевернуто, но не изжито" (Полн. собр. соч., т. 45, с. 390).
Шло время. Утверждался новый строй, а прототипы булгаковских героев перерождались с мучительной медлительностью. Вот выдержка из передовой статьи "Известий" за 7 октября 1925 года:
"Каждый день, печатно и устно, мы бичуем бюрократизм нашего государственного аппарата. Он проявляется в самых разнообразных формах. Подчас он совершенно искажает выполнение тех или иных директив". Вся беда в том, что "новый госаппарат должен был строиться из старого человеческого материала", и этот "материал" давал богатую пищу для новой сатиры.
Ошибки работников советской власти возникали как результат неумения, недостатка знаний, гибкости при резких переходах от одного этапа к другому в политическом развитии страны. В.И. Ленин, резко критикуя бюрократизм, оставшийся как тяжкое наследство старого общества, предупреждал, что бюрократы ловко приспосабливаются к новой обстановке и потому особенно опасны. В политическом отношении развитие народа в массе своей опережало его культурное и духовное развитие. Чтобы управлять, надо выработать в себе навыки управления, надо быть духовно зрелым, нравственно готовым к осуществлению государственных функций. Только в том случае, когда политическая зрелость воедино сливалась со зрелостью нравственно-духовной, к власти не допускались люди типа Кальсонера. Но нередко встречалось, что к власти приходили люди типа Кальсонера, нравственно и духовно неразвитые, грубые, малокультурные. М. Булгаков зорко видел противоречия своего времени, видел и со свойственной ему остротой и глубиной раскрывал их перед своими современниками.
Хорошо, что в современной русской литературе существовали не только такие, как Авербах, Лелевич, Гладков и другие "рапповски" настроенные критики и писатели. Еще крепко стояли во главе журналов, альманахов и издательств такие, как Клестов-Ангарский, А.К. Воронский, А.М. Горький постоянно давал "указания" из своего итальянского "далека". И возникало некое равновесие, наподобие тому, которое возникло, допустим, во МХАТе; Луначарский считает, что пьеса "Белая гвардия" "бездарна", холя с политической точки зрения и не вредная, а Станиславский и весь Театр "горой" встал на защиту автора и его сочинения, настолько показалась им интересной, глубокой, по-современному злободневно звучащей.