* * *
Существо заговорило, и проповедник, все еще стоя, пытался следовать за лабиринтом его хрипловатой речи.
- Разве вы меня не знаете? Я живу в "Восторгах ада". А я вас знаю. Вы туда приходили, действительно приходили, хотели ознакомиться с его достопримечательностями. Вы попросили дать вам в проводники этого итальяшку, Тони, а он послал вас к гадкому Джейку. Так это я. Я поведу вас по всем притонам, ну и все такое прочее. Я знаю, что вы - проповедник, если судить по тому, что вы делаете. Но вы купите мне вина, как человек, настоящий человек с большим карманом, иначе кто вас будет принимать за человека?
- Простите, - сказал проповедник, - эта рана у вас на лбу, - кровь из нее каплет на мои гравюры, - позвольте мне…
- Не волнуйтесь, ваше преподобие, - сказало существо и, задрав полу своего изодранного сюртука, вытерло кровь с лица. - Я не испорчу ваши картинки. Несколько капелек сорвались на ковер, но ничего, сейчас я напущу сюда свежего воздуха. Когда-то я мог бы рассказать вам все о ваших картинках: вот эта - Она со львом, а это - Венера Милосская, а это - Дискобол. Вас не удивляет, ваше преподобие, что я верно называю картинки, нет? Когда-то и я сидел вот на таких стульях, больше всего мне нравилась испанская кожаная обивка, но ваша стенная панелька не из лучших - резной аллегорический орнамент уже не используется в современных панельках. Но, простите меня, ваше преподобие, я пришел к вам не для того, чтобы сказать об этом. После того как вы пристрастились к нашему злачному месту, я задумался о том, что вы мне говорили однажды вечером, когда мы с вами ходили на танцульки в Гиллиган. Там был один парень, который унижал вас как священника, даже хотел дать вам по уху, но, увидев, что у меня из кармана выпирает пушка, и посмотрев мне в глаза, он передумал. Ну, да это неважно. Я тогда слышал, как вы себе сказали: "Сломанной тростинки ему не соединить и горящий лен не погасить" или что-то в этом роде. Тогда я сказал себе: "Пойду-ка я в большую церковь, послушаю проповедь этого типа".
* * *
- Мои ребята, все эти хвастуны, у которых нет и гроша в кармане, смеются надо мной, называют "Благочестивым Джейком", но сегодня я пошел в большую церковь, где вы проповедуете, ваше преподобие. Я сказал себе, что ведь это я вас водил по злачным местам, я заступался за вас, когда эти пропойцы выставляли вас на посмешище, я не позволил этим парням вас обжулить, а когда я услыхал о ваших поучениях, о ваших проповедях, сам услыхал, какие жгучие слова вы отважно бросали этой банде, то испытал гордость, чувство, что я и сам причастен к вашему бизнесу, так как ходил повсюду вместе с вами. Я сказал себе: "Ты должен сам услыхать, как проповедует этот парень, и, может, в результате у сломанной тростинки появится шанс снова стать целой…" Извините меня, ваше преподобие, не бойтесь, я не упаду и не испорчу ваш ковер. Что-то голова кружится. Кровь все течет из моей раны на лбу, но я совсем не пьян.
- Может, вы присядете, не хотите ли на самом деле присесть, отдохнуть несколько минут?
- Благодарю вас, ваше преподобие, я не стану садиться. Кажется, я уже покончил со своим прошлым. Я пришел в церковь, вошел в нее. Я услыхал чудесную музыку, мне казалось, что это поют сами ангелы на хорах, и я почувствовал такой дивный запах - запах фиалок и свежего сена, которое мы косили на пахучих лугах, когда я был совсем еще маленьким. Сколько там было хороших людей в бархатных куртках и красивых платьях с разными безделушками. А вы, ваше преподобие, стояли в дальнем конце, на большой трибуне, такой спокойный, словно вы не здесь, а где-то далеко-далеко, точно такой, как тогда на балу в Гиллингене, когда эти ребята попытались вас высмеять, а я после пошел, чтобы послушать вашу проповедь.
* * *
Вдруг проповедник вспомнил лестный для него отрывок из сообщения о его утренней проповеди, опубликованного в утренней газете: "Его чудодейственное, магнетическое воздействие настолько велико, что не только способно тронуть сердце даже самого грубого, самого невежественного и неграмотного человека, но и вызвать ответный аккорд в сознании человека высококультурного, обладающего тонким вкусом".
- Ну а моя проповедь, - спросил священник, соединяя подушечки своих тонких пальцев и чувствуя, как заслуженная похвала убыстряет ток крови в жилах. - Не вызывала ли она у вас угрызений совести из-за той греховной жизни, которую вы прежде вели, не осветила ли светом Божественной жалости уголки вашего сердца, не принесла ли прощения вашей заблудшей душе, в общем, всего того, что Он обещает самым развращенным, порочным и злобным существам Своего творения?
- Ваша проповедь? - сказало существо, поднося дрожащую руку к ранам, обезображивающим его лицо. - Разве вы не видите эти порезы, эти синяки? Знаете, где я их заработал? Я ведь и не услышал вашей проповеди. Все эти увечья я заработал на острых камнях, куда коп с вашим привратником вышвырнули меня из церкви. В самом деле, разломанная тростинка никогда не станет целой, а горящий лен не погасить. У вас есть еще что-нибудь сказать?
Волосы Падеревского
Перевод Л. Каневского.
Журналист из "Пост" имел удовольствие встретиться с полковником Уорбертоном Поллоком вчера вечером в ротонде Нью-Хатчинс.
Полковник Поллок - один из самых широко известных людей в нашей стране и, вероятно, у него гораздо больше знакомств с выдающимися людьми своего времени, чем у любого живущего ныне человека. Он - острослов, редкого дарования рассказчик, прирожденный дипломат, человек громадного опыта и большой любитель путешествий по всему миру. Ничто ему не доставляет большего удовольствия, как поделиться своими интересными воспоминаниями о людях и событиях в кругу достойных его слушателей. Его воспоминания о дружбе с различными знаменитыми людьми, мужчинами и женщинами, настолько многочисленны, что ими можно было бы заполнить несколько томов.
Полковник Поллок постоянно живет в апартаментах отеля "Вашингтон-Сити", где, однако, он проводит ничтожную часть своего времени. Обычно он проводит все лето в Европе, главным образом в Неаполе и во Флоренции, но редко живет в одном месте более нескольких недель или месяцев.
Полковник Поллок сейчас находится на пути в Южную Америку, чтобы позаботиться там о своих интересах, которые связаны там у него с добычей ценной красной древесины - махогани.
Полковник свободно, без всяких утаек, и очень интересно делился своим опытом и часто рассказывал восхищавшейся им очень внимательной группе слушателей свои замечательные истории о знаменитых людях.
- Я вам не рассказывал, - начал он, попыхивая своей длинной сигарой с черным табаком "принципе", - о том приключении, которое у меня было в Африке несколько лет назад? Нет? Очень хорошо. Насколько мне известно, в Хаустон скоро приезжает Падеревский, и эта история может оказаться весьма кстати. Вы, конечно, слышали об удивительных волосах Падеревского, об этом много говорили. Но очень немногие знают, что произошло с ним. Вот как это было.
Несколько лет назад мы сколотили группу охотников, чтобы отправиться в Африку и там поохотиться на львов. В компании были Нэт Гудвин, Падеревский, Джон Л. Салливан, Джо Пулитцер и ваш покорный слуга. Это было тогда, когда никто из нас еще не достиг сегодняшней славы, но все мы были людьми амбициозными и каждому из нас требовался отдых и развлечения. Это была компания веселых единомышленников, во время этого путешествия у нас было немало радостных, восхитительных минут. Когда мы высадились на Черном континенте, то наняли проводников, запаслись провизией и снаряжением для месячного путешествия по тем местам, где течет Замбези.
Все мы ужасно хотели подстрелить льва, ради этого забрались в совершенно дикий, необследованный район.
Вечерами, сидя у костра, мы прекрасно проводили время, болтали, подшучивали друг над дружкой, в общем, наслаждались, как могли, нашей поездкой.
Падеревский был единственным членом нашей команды, который зарабатывал деньги. Это было время, когда повсюду царил бешеный фурор вокруг его фортепианного искусства, а от своих сольных концертов он получал немалые суммы.
Однажды Гудвин, Салливан, Падеревский и я слонялись без дела по лагерю в ожидании обеда. Пулитцер пока еще не показывался. Гудвин с Салливаном затеяли спор по поводу того, как нужно уходить и отражать апперкот, который стал таким знаменитым благодаря Хинану. Вы, наверное, знаете, что Нэт Гудвин и сам неплохой спортсмен и умеет боксировать не хуже профессионала. Падеревский всегда был спокойным парнем, приятным и отзывчивым, все его любили. Он сидел на пеньке бананового дерева, глядя вдаль своими сонными, притягивающими, словно магнит, глазами. В это время я заряжал патроны и не обращал особого внимания на их спор, до тех пор, покуда Салливан с Гудвином не стали повышать голос, а спор грозил перерасти в сердитый, озлобленный диспут.
- Будь у меня сейчас пара перчаток, я бы сразу доказал, что прав, - сказал Нэт.
- Было бы неплохо, - ответил Джон. - Через минуту вы ничего бы уже не соображали.
- Да вам не устоять и двух минут перед человеком, который знает начальные принципы ведения боксерского поединка, - сказал Гудвин. - Только ваш вес и ваша прыть говорят в вашу пользу.
- Ах, если бы у нас была сейчас пара перчаток! - повторил Джон, скрипя зубами.