Он от души восхищался Бликером. В отношении остальных, любезных и выдержанных, он начал испытывать братское чувство. Ему стало казаться, что он проводит счастливейший вечер в своей жизни. Ведь его компаньоны были такие веселые и добродушные люди, и все, что они делали, было отмечено такой любезностью!
Поначалу двое вновь пришедших даже не решались обращаться прямо к нему. Они спрашивали: "Джонс, а не хочет ли ваш друг того-то или того-то?" И Бликер начинал свои речи так: "А не кажется ли вам, мистер Келси…"
Вскоре Джордж почувствовал себя самым замечательным и умным юнцом, который нашел наконец свое место в обществе таких же замечательных и умных людей.
Время от времени Джонс нашептывал ему на ухо свои пояснения:
- Говорю тебе, Бликер - это старый завсегдатай скачек. В свое время он был знаменитейшим парнем, можешь мне поверить. Он был одним из самых известных людей во всем Нью-Йорке. Ты бы послушал, как он об этом рассказывает…
Келси слушал внимательно. Его глубоко заинтересовали эти интимные истории о людях, которые в прошлом сияли в лучах солнца.
- О’Коннор тоже отличный парень, - снова вмешался Джонс, говоря об одном из присутствующих. - Один из лучших ребят, каких я знаю. Всегда стоит на правильной точке. И всегда такой, каким ты его видишь сейчас, - добрый, веселый.
Келси кивнул в ответ. Ему легко верилось.
Когда он предложил заказать напитки, раздались шумные протесты.
- Нет, нет, мистер Келси, - вскричал Бликер, - ни за что! Сегодня вы наш гость. Как-нибудь в другой раз…
- Да, - подтвердил О’Коннор, - сегодня моя очередь!
Он постучал и окликнул бармена. Затем уселся, держа в руке монету и зорко наблюдая за остальными, готовый разрушить их замыслы, если бы они попытались платить.
Спустя некоторое время Джонс тоже в высокой степени обнаружил способности к красноречию и остроумию. Его друзья посмеивались.
- Теперь заговорило виски, - заметил Бликер.
Джонс стал серьезным и пылким. Он произносил речи на разные темы. Его лекции казались ему самому впечатляющими. Его возбуждала сила собственных слов. Он был целиком увлечен ими. Прочие соглашались с ним решительно во всем. Бликер был почти ласковым и рассудительно вставлял здесь и там свое словцо. Когда Джонс становился слишком уж напористым, остальные поддакивали ему еще покорнее. Они старались успокоить его дружескими восклицаниями.
Но вот настроение Джонса внезапно изменилось. Он принялся с упоением распевать популярные песенки. Он поздравлял собутыльников с тем, что они находятся в его обществе. Его пыл увлек остальных. Все начали весело брататься. Подразумевалось, что все находящиеся здесь - правдивые и нежные души. Да, они ушли из жестокого мира, наполненного бесчувственными людьми…
Когда кто-нибудь пытался объяснить, чем и как его обидели в окружающем мире, его утешали голоса, проникнутые самой жгучей симпатией. Они наслаждались своим временным уединением и безопасностью.
Неожиданно какой-то вдрызг пьяный субъект, шатавшийся в салуне, отворил дверь в их комнатку и сделал попытку войти. Тотчас все вскочили с мест. Они готовы были задушить всякого, кто осмелится вторгнуться на их островок. Они подталкивали друг друга, споря о том, кто возьмет на себя первый удар в схватке.
- Ох! - воскликнул пьяный, покачиваясь и щурясь на всю компанию. - Да неужто здесь отдельный кабинет?
- Именно так, Уилли, - отвечал Джонс. - А ты сматывайся отсюда, пока мы тебя не выбросили…
- Да, выбросим! - подхватили остальные.
- Ой! - произнес пьяный. С минуту он огорченно взирал на них, а затем удалился.
Все снова уселись. И Келси почувствовал, что ему следовало бы доказать остальным свою преданность, отколотив нахала.
Часто появлялся бармен. "Эй, ребята, давайте ваши кастрюли", - говорил он шутливо, собирая пустые стаканы и вытирая стол салфеткой. Благодаря стараниям Джонса в маленькой комнате стало шумно. Табачный дым клубился, завивался кольцами вокруг человеческих тел. Под потолком стояло густое серое облако.
Каждый старался как-то по-своему объяснить, почему он совсем не к месту в окружающем мире, о котором уже говорилось. Все они обладали различными добродетелями, которые отнюдь не ценились теми, с кем им приходилось обычно соприкасаться; они были созданы, чтобы жить в тени деревьев, в стране, где царят мир и спокойствие. Сойдясь впятером, они блаженствовали, имея возможность высказывать свои сокровенные мысли, не опасаясь быть неправильно понятыми.
Чем больше пива поглощал Келси, тем сильнее бушевала в его груди отвага. Теперь он знал, что способен на высокие дела. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь из собутыльников обратился к нему за помощью. В его воображении возникла соответствующая сцена. Он был великолепен в своем порыве дружбы.
Он разглядывал сияющие лица вокруг и сознавал, что если сейчас же настанет момент для великого самопожертвования, то он решится на него с восторгом. Да, он спокойно уйдет в небытие или хоть обанкротится под хвалебные возгласы своих сотоварищей, прославляющих его многочисленные достоинства…
За весь вечер не было ни единой перебранки. Если кто-либо на мгновение возвышал голос, другие немедленно уступали.
Они обменивались комплиментами. Так, например, старый Бликер принялся рассматривать Джонса, и вдруг его прорвало: "Джонс, да ведь вы самый лучший парень, какого я знаю!" Румянец удовольствия залил щеки Джонса, но он сделал скромный, протестующий жест маленького человека.
- Не разыгрывайте меня, старый дружище, - сказал он со всей серьезностью. Тут Бликер закричал, что это вовсе не шутка. Оба встали и взволнованно пожали друг другу руки. При этом Джонс задел за стол и разбил стакан.
Последовали всеобщие рукопожатия. Братские чувства витали в комнате. То был настоящий взрыв дружеских переживаний.
Джонс запел, отбивая такт точно и с достоинством. Он всматривался в глаза своих друзей, стараясь пробудить музыку в их душах. О’Коннор горячо присоединился к нему, но затянул другой мотив. В дальнем углу старый Бликер держал речь.
В дверях появился бармен:
- Эй, ребята, вы что-то уж слишком расшумелись. Мне пора закрывать заведение, а вам пора домой. Уже второй час.
Они затеяли было спор. Но Келси вскочил на ноги.
- Час ночи! - воскликнул он. - Чертовщина! Мне надо бежать…
Громко запротестовал Джонс. Бликер прервал свою речь. "Мой милый мальчик…" - начал он. Но Келси уже искал свою шляпу.
- Мне надо в семь на работу, - сказал он.
Прочие смотрели на него неодобрительно.
- Что ж, - вымолвил О’Коннор, - если уходит один, мы тоже можем уйти…
Они с грустью разобрали свои шляпы и вышли вереницей.
Холодный уличный воздух навеял на Келси смутное беспокойство. Он почувствовал, как горит у него голова. А ноги - ноги были как ивовые прутья.
Мигали редкие желтые огни. Шипела большущая электрическая лампа у входа в ночной ресторан. Звонки конки раздавались на другом конце улицы. Над головой с грохотом промчался поезд надземной дороги.
На тротуаре они торопливо расстались. Они изо всех сил пожимали друг другу руки, уверяя в последний раз в своей пламенной и почтительной дружбе.
Добравшись до своего дома, Келси стал продвигаться с осторожностью. Мать оставила полупогашенную лампу. Один раз он споткнулся по пути. Остановившись, он прислушался: из комнаты матери доносился легкий храп.
Некоторое время он лежал с открытыми глазами и думал о вечеринке. Приятно было сознавать, что он произвел хорошее впечатление на этих славных ребят. Он чувствовал, что провел самый прекрасный вечер в своей жизни.
V
Наутро Келси был очень зол. Матери пришлось долго трясти его, что показалось ему величайшей несправедливостью. К тому же, когда он вышел, моргая, на кухню, мать заметила:
- Вчера, Джордж, ты оставил лампу гореть всю ночь. Сколько раз должна я повторять, чтобы ты не забывал тушить лампу?
Большую часть завтрака он провел в молчании, раздраженно помешивал кофе и глядел в дальний угол комнаты - глаза у него горели. Стоило только моргнуть, и ему казалось, что веки его потрескивают. Во рту был странный вкус, будто он всю ночь напролет сосал деревянную ложку. К тому же настроение было неистовое. Так и хотелось наброситься на кого-нибудь.
Наконец он яростно выпалил:
- Будь проклято это раннее вставание!
Мать подскочила, как будто в нее выстрелили:
- Послушай, Джордж… - начала она.
Но Келси перебил ее:
- Да, знаю, знаю… Но это вставание рано утром… Я болен из-за него. Только разоспишься под утро, как нужно подниматься. Да я…
- Джордж, голубчик, - сказала старушка, - ты же знаешь, дорогой, что я не выношу, когда ты ругаешься. Пожалуйста, не делай этого.
И она посмотрела на него с мольбой. Келси сделал резкое движение.
- Да разве я ругаюсь? - спросил он. - Я только сказал, что это вставание меня мучает…
- Ты знаешь, как меня обижает ругань, - настаивала старушка, готовая вот-вот заплакать. Она задумалась, вспоминая, как видно, людей, не ведавших подобной нечестивости.
- Не могу понять, где ты взял эту манеру так ругаться, - продолжала мать. - Ни Фред, ни Джон, ни Уилли не знали, что значит так выражаться. И Том не ругался, кроме тех случаев, когда сходил с ума.
Сын повторил свой нетерпеливый жест. Этот жест был нацелен в пространство, как будто он увидел там некий призрак несправедливости.
- Громы небесные! - произнес он с отчаянием. Затем снова погрузился в молчание, мрачно разглядывая свою тарелку.
Такое поведение быстро заставило мать покориться. Она заговорила, но теперь уже примирительно: