По мере приближения к деревне я все больше задумывался над тем, ради чего - сколь бы ни было это наивно - я предпринял настоящее путешествие. После того как я демобилизовался в 1918 году и ректорат университета приписал меня к корпорации Элдонского колледжа, я весь год работал у профессора Ашера над зауряднейшим исследованием опсонинов - темой, которая представлялась интересной ему, а мне казалась крайне незначительной, ибо, по сути дела, теория опсонинов была уже дискредитирована передовыми учеными.
Возможно, мое предубеждение против профессора Ашера объяснялось глубоким уважением, какое я питал к его предшественнику, заведующему кафедрой, профессору Чэллису, учившему и вдохновлявшему меня в университете, чудесному старику, который, достигнув семидесяти лет, жил теперь на покое в полной безвестности. Как бы то ни было, я не любил его преемника и не доверял ему. Холодный, временами изысканно любезный, подстегиваемый в своих устремлениях честолюбивой богатой женой, Хьюго Ашер, казалось, не обладал ни вдохновением, ни творческой жилкой; он не был способен трудиться, не жалея сил, и пожертвовать всем ради науки, - это был типичный ловкач, достигший известного положения благодаря умению выгодно использовать цифровые данные и таблицы, а особенно благодаря напористости, своевременной рекламе и удивительному дару наживать научный капитал с помощью чужих мозгов. Он брал к себе на кафедру подающих надежды молодых людей и таким путем сумел завоевать репутацию ученого, занимающегося оригинальными проблемами: например, монография о функциях слизистых оболочек, над которой я раньше работал, - не такая уж большая и интересная тема, но стоившая мне немалого труда, - была опубликована за двумя подписями: профессора Хьюго Ашера и доктора Роберта Шеннона.
И вот, несмотря на такую кабалу, я с поистине патетическим рвением искал чего-то действительно значительного, за что следовало бы взяться, - большой оригинальной темы, темы, столь безусловно важной, чтобы она могла оказать влияние на всю медицину и даже внести в нее существенные изменения.
Задача трудная, ничего не скажешь! Но я был молод - мне было всего лишь двадцать четыре года, - работа исследователя необычайно увлекала меня, к тому же я страдал от мучительного честолюбия, свойственного молчаливым и замкнутым натурам: мне хотелось вырваться из бедности и безвестности, хотелось поразить мир.
Много месяцев я тщетно искал, за что бы взяться, как вдруг на меня просто с неба свалилась интереснейшая тема. Этой осенью в ряде сельских районов страны вспыхнула эпидемия какой-то странной болезни, которую, возможно за неимением более точного термина, произвольно назвали инфлюэнцей. Заболевание распространялось все шире, смертность все увеличивалась - в печати то и дело появлялись сенсационные заголовки, да и в медицинских журналах я встречал несколько сообщений из Америки, Голландии, Бельгии и других стран о вспышках аналогичной болезни. Симптомы ее - жестокая лихорадка, высокая температура, сильные головные боли, ломота во всем теле - проявлялись крайне остро; она часто переходила в воспаление легких со смертельным исходом, а в случае выздоровления влекла за собой длительную слабость. Я стал изучать эти симптомы, и у меня возникла мысль, что это вовсе не инфлюэнца, а совсем другая болезнь; по мере того как шло время, догадка эта все росла, и от волнения кровь быстрее струилась в моих жилах.
Мой интерес к этому заболеванию усиливало еще и то обстоятельство, что одним из главных центров эпидемии в округе была деревня Дрим и ее окрестности. И сейчас, когда в три часа пополудни, еле передвигая ноги, я вступил в эту деревушку, низенькие серые домики которой растянулись по берегу мирной реки, в это тихое местечко, ставшее и вовсе безмолвным и пустынным после свирепствовавшей здесь болезни, от нетерпения я забыл про усталость и ускорил шаг. Даже не заходя в единственную маленькую харчевню, где я обычно съедал бутерброд с сыром, я направился прямо к Алексу Дьюти.
Он был дома - сидел, покуривая трубку, в своей уютной кухоньке, в то время как его сынишка Саймон играл на коврике у его ног, а жена Алиса, дородная, степенная женщина, раскатывала тесто на столе.
Алекс, невысокий, довольно флегматичный мужчина лет тридцати пяти в полосатой фланелевой рубашке и чистых молескиновых штанах, заправленных в толстые носки, приветствовал меня еле заметным кивком головы, - даже не кивком, а легким, почти неуловимым движением, в котором, однако, было больше радушия, чем в самой пространной речи. В то же время он не без иронии окинул меня взглядом: я действительно устал и был весь в пыли.
- Опоздал на автобус?
- Нет, Алекс. Мне хотелось пройтись. - И, не в силах удержаться, я тут же приступил к делу: - Надеюсь, я не слишком поздно. Ты… тебе удалось договориться?
Он притворился, будто не слышит; потом сдержанно улыбнулся и вынул трубку изо рта.
- Ну и чудак же ты: вздумал приехать в субботу, да еще во второй половине дня. Ведь большинство народу уже отдыхает в это время… а особенно сейчас, после того, что мы пережили. - Он замолчал, и молчание длилось довольно долго, так что я уже начал было тревожиться. - Но все-таки я ухитрился многих уговорить. А теперь пошли в клуб.
У меня вырвался возглас благодарности. Алекс поднялся и, подойдя к решетке, ограждавшей очаг, стал зашнуровывать ботинки.
- Не хотите ли чашечку чаю, доктор? - спросила миссис Дьюти. - В такую погоду необходимо проглотить чего-нибудь горяченького.
- Нет, благодарю вас, Алиса. Я спешу скорее приняться за работу.
- Ужинать и ночевать будешь у нас, - заявил Алекс тоном, не терпящим возражений. - Сим тут хочет показать тебе удилище, которое я ему срезал.
Он взял свою фуражку, и мы пошли. Сим, пятилетний малыш, замкнутый и молчаливый, совсем как отец, проводил нас до двери.
- Наверно, я надоел тебе, Алекс, до чертиков, - сказал я, когда мы вышли на дорогу. - Но я не стал бы тебя беспокоить, если б это не было так важно.
- Да, - с кривой усмешкой заметил он, - хлопот с тобою. Роб, не оберешься. Но, так как мы немножко любим тебя, придется потерпеть.
Мое знакомство с Алексом Дьюти, да и с Дримом вообще, началось еще до войны, шесть лет назад, когда я, одинокий студент, забросив книжки, предавался своей страсти и удил в этих тихих водах рыбу: весной сюда заходила серебристая морская форель и улов бывал необычайный. Как-то вечером Алекс помог мне вытянуть на берег огромную рыбину, - эта случайная встреча и чудесное чувство одержанной победы и положили начало прочной дружбе. Хотя Дьюти был человек простой и работал главным пастухом в Дримовской сельскохозяйственной компании, все в округе уважали его и несколько лет подряд выбирали "мэром" своего маленького поселка. Случалось, он бывал крут и резок, но ни разу, насколько мне известно, не совершил никакой низости или подлости. Поскольку деревенька была глухая и постоянного доктора, естественно, в ней не было, я и обратился к Алексу со своей необычной просьбой - просьбой, которая могла исходить только от бесхитростного и пылкого молодого человека и, по правде говоря, граничила с нелепостью.
Клуб помещался в небольшом кирпичном здании, недавно построенном сельскохозяйственной компанией; в нем имелось несколько комнат для отдыха и развлечений, а также библиотека. Алекс привел меня в одну из комнат, находившуюся в стороне от главного коридора; там сидело человек тридцать - одни читали, другие беседовали, но у всех был такой вид, точно они чего-то ждут. Когда мы вошли, все умолкли.
- Ну вот! - изрек Алекс. - Это доктор Шеннон. Многие из вас знают его как неплохого рыболова. Но, кроме того, он еще и что-то вроде профессора в университете, и он хочет выяснить, что же такое эта проклятая флюэнца, которая подкосила тут нас всех. Вот он и пришел просить вас об одном одолжении.
Это было правильным началом, и кое-кто заулыбался, однако многим было не до улыбок - они выглядели еще бледными и больными. Поблагодарив собравшихся за то, что они пришли, я объяснил, зачем они мне нужны, и обещал не задерживать их долго. Затем я снял рюкзак, вынул несколько перенумерованных капиллярных трубочек и методично принялся за работу.
Все это были, конечно, деревенские жители, перенесшие эпидемию, - главным образом мужчины, работавшие в поле. С некоторыми я был знаком: большой Сэм Лауден частенько помогал мне насаживать приманку, знал я и востроглазого Гарри Венса, встречал и других на заре, когда, стоя по колено в воде, они забрасывали в реку свои длинные, недавно срезанные удилища. Нетрудно было взять у каждого немного крови, а их дружелюбное добродушие и терпение еще более облегчали дело. И все-таки времени у меня ушло на это куда больше, чем я предполагал, ибо я вдруг понял, к каким открытиям это может повести, и пальцы у меня дрожали.
Но вот все и кончено: последний из моих пациентов спустил закатанный рукав, мы обменялись рукопожатием, и он ушел. Подняв глаза от блокнота, я увидел Алекса: он сидел неподалеку на скамье и пытливо наблюдал за мной, словно оценивая, - взгляд у него был острый, проницательный, светившийся живым интересом; заметив, что я смотрю на него, Алекс тотчас принял равнодушный вид.
В комнате стояла тишина. Еще прежде я говорил ему, что я задумал. И теперь решительно сказал:
- Я должен это сделать, Алекс. Иначе я не могу… Просто должен докопаться до истины.
Дьюти промолчал; немного погодя он неторопливо подошел и сжал мне руку:
- Ты умный малый, Роб, и я желаю тебе успеха. Если опять понадобится моя помощь, дай знать. - Спокойная улыбка заложила складочки вокруг его глаз. - А теперь пойдем-ка ужинать. Алиса приготовила нам великолепный мясной пудинг.
Я улыбнулся ему.
- Иди, Алекс. А я приду, когда покончу с записями.
- Ладно, дружище. Только не задерживайся.