После возвращения он стал раздражителен, обрывает детей, набрасывается на Гойю, ко всем придирается. Вернь - гений, ясновидец, но он так нетерпим, что в итоге прав Дюфрен: Вернь никогда не реализует своих планов. Предприниматель не вполне согласился с его проектом, нужно было подумать о собственных сотрудниках, прежде чем отказываться от дела - теперь у нас из-под носа ушло целое состояние.
- Я попробую перейти к Монно.
- Ты говорил, что у вас замечательная мастерская, что вы работаете вдохновенно.
- Вдохновение не кормит. Я стою больше, чем зарабатываю у Верня. У Монно я получу по меньшей мере вдвое.
- Заметь, мы живем совсем неплохо.
- А будем еще лучше.
Жан-Шарль решил остаться с Вернем, который столько для него сделал (Хороши бы мы были без его авансов, когда родилась Катрин!), но прежде он должен сквитаться с ним на словах.
- Необыкновенные идеи, о которых все говорят, о которых не перестают писать, все это, конечно, прекрасно…
Почему, собственно, Жан-Шарль, а не Люсьен? Ощущение пустоты, что с одним, что с другим; но с Жан-Шарлем ее соединяют дети, дом, прочные узы; а Люсьен теперь, когда она уже ничего не чувствует, кажется совсем чужим. Ну, а если бы она вышла замуж за него? Было бы ни лучше, ни хуже, думает она. Почему, собственно, этот мужчина, а не другой? Странно. Оказываешься всю жизнь с кем-то в одной упряжке только потому, что в девятнадцать лет встретила именно его. Она не жалеет, что это был Жан-Шарль, ни в коей мере. Он живой, горячий, всегда полон планов, идей, увлечен тем, что делает, блестящ, все его находят симпатичным. И верный, порядочный, красивое тело, отличный любовник. Привязан к дому, к детям, к Лоранс. Любит не так, как Люсьен, менее романтично, но крепко и нежно; ему необходимо ее присутствие, ее одобрение, он сходит с ума, когда она кажется грустной или хотя бы озабоченной. Идеальный муж. Она рада, что вышла за него, а не за другого; но все же удивительно, что это так важно и в то же время случайно. Никаких особых оснований. (Но ведь у всех так.) Существуют ли родственные души где-нибудь, кроме литературы? А старый врач, которого убила смерть жены? Это еще не доказывает, что они были созданы друг для друга. "Любить по-настоящему", - говорит папа. Люблю ли я Жан-Шарля? Любила ли я Люсьена по-настоящему? У нее впечатление, что близкие лишь существуют рядом с ней, а в ней самой, внутри - никого; только дочери, но это уже органическое.
Нельзя быть великим архитектором, не умея приспосабливаться.
Звонок прерывает Жан-Шарля; он раздвигает перегородку, разделяющую комнату надвое, и Лоранс проводит Мону в ту часть, которая служит ей кабинетом.
- Ты меня здорово выручила, что пришла.
- Не оставлять же тебя на произвол судьбы.
Мона - хорошенькая, силуэт - в брюках и пуловере - мальчишеский, а улыбка и грациозный наклон шеи женственны. Вообще-то она отказывается пошевелить мизинцем после окончания рабочего дня: и без того нас достаточно эксплуатируют. Но проект должен быть сдан не позднее сегодняшнего вечера, а она знает, что представленный ею макет не вполне подходит. Она осматривается.
- Ишь ты, роскошно живешь! - Она задумывается. - Конечно, вдвоем вы должны зашибать большую деньгу.
Ни иронии, ни упрека: она сравнивает. Она неплохо зарабатывает, но, говорят, - сама она не любит о себе распространяться, - что она из очень простой среды, и вся семья у нее на руках. Она садится рядом с Лоранс, раскладывает рисунки на письменном столе.
- Я сделала несколько вариантов.
Нелегко рекламировать новую марку такого распространенного продукта, как томатный соус. Лоранс посоветовала Моне сыграть на контрасте: солнце - свежесть. Картинка, сделанная ею, была мила: яркие краски, в небе большое солнце, прижавшаяся к горе девушка, оливковые деревья, а на первом плане - банка с фирменной маркой и помидор. Но чего-то не хватало: вкуса плода, его сочности. Они долго обсуждали и пришли к выводу, что нужно надрезать кожу, слегка обнажить мякоть.
- Ага, теперь все совсем по-другому, так и хочется в него впиться.
- Да, я решила, что тебе понравится, - говорит Мона, - посмотри остальные…
От листка к листку легкие изменения формы, цвета.
- Трудно выбрать.
Жан-Шарль входит в комнату, зубы его блестят, белые-пребелые, когда он, улыбаясь, пожимает руку Моны:
- Лоранс мне столько говорила о вас! И я видел много ваших рисунков. Я в восторге от вашей Мерибель. Вы очень талантливы.
- Стараемся быть на высоте, - говорит Мона.
- Какой из этих рисунков будит в тебе желание по-пробовать томатный соус? - спрашивает Лоранс.
- Они все очень похожи. И все красивы - настоящие маленькие картины.
Жан-Шарль кладет руку на плечо Лоранс.
- Я спущусь, пошурую в машине. Ты будешь готова к половине первого? Нужно выехать не позднее, если мы хотим попасть в Февроль к обеду.
- Я буду готова.
Он выходит, широко улыбнувшись.
- Вы едете за город? - спрашивает Мона.
- Да, у мамы есть дом. Мы ездим туда почти каждое воскресенье. Это разрядка… - Она чуть не сказала машинально, "которая так необходима", но вовремя спохватилась. Она слышит голос Жильбера: "Это разрядка, которая так необходима", видит усталое лицо Моны, ей как-то неловко. (Не стесняться, не попрекать себя, не заниматься самокопанием.)
- Смешно, - говорит Мона.
- Что?
- Смешно, до чего твой муж похож на Люсьена.
- Ты спятила! Люсьен и Жан-Шарль - это вода и огонь.
- По-моему, это две капли воды.
- Ничего подобного.
- Оба они мужики с хорошими манерами и белыми зубами, умеют поговорить и употребляют после бритья aftershave.
- А, если ты об этом…
- Об этом. - Она резко обрывает фразу. - Ну? Какой из вариантов ты предпочитаешь?
Лоранс снова рассматривает их. Люсьен и Жан-Шарль употребляют лосьон после бритья. Ладно. А какой любовник у Моны? Ей хотелось бы, чтоб Мона поговорила о себе, но та уже приняла свой обычный замкнутый вид, от которого Лоранс робеет. Как она проведет воскресенье?
- Мне кажется, что лучший - вот этот. Мне здесь деревня нравится, домики хорошо карабкаются по склонам…
- Я тоже предпочитаю этот, - говорит Мона. Она складывает свои бумаги. - Хорошо, я смываюсь;
- Не хочешь выпить чего-нибудь? Вина? Виски? Или томатного соку?
Они смеются.
- Нет, ничего не хочу, покажи мне твою хазу.
Мона молча переходит из комнаты в комнату. Иногда ощупывает материю обивки, дерево стола. В углу салона, залитого солнцем, она опускается в мягкое кресло.
- Я понимаю, почему вы ничего не понимаете.
Обычно Мона дружелюбна, но иногда кажется, что она ненавидит Лоранс. Лоранс вообще не любит, когда ее ненавидят, а когда Мона - в особенности. Мона поднимается и, застегивая куртку, окидывает все последним взглядом, смысл которого ускользает от Лоранс, - во всяком случае, это не зависть.
Лоранс провожает ее до лифта и возвращается к столу.
С ощущением смутной обиды она засовывает в конверт отобранный макет и текст, составленный ею. Презрительный голос Моны. Что дает ей право превосходства? Она не коммунистка, но мистика пролетариата, как выражается Жан-Шарль, ей, должно быть, не чужда; что-то сектантское есть в ней, Лоранс замечает это не в первый раз. ("Если есть на свете что-нибудь ненавистное для меня - это сектантство", - говорил папа.) Досадно. Из-за этого-то каждый из нас оказывается запертым в своем маленьком кругу. Если бы каждый проявил немного доброй воли, не так уж трудно было бы понять друг друга, говорит себе Лоранс с сожалением.
Обидно, думает Лоранс, никогда я не помню снов. У Жан-Шарля каждое утро наготове рассказ о том, что ему снилось; точный, немного вычурный, похожий на то, что показывают в кино или описывают в книгах. А у меня - ничего. Все происходящее со мной в толще ночи - подлинная жизнь, нечто существенное и неуловимое. Если бы понять, это, возможно, помогло бы мне (в чем?)… Во всяком случае, ей ясно, почему она просыпается каждое утро в угнетенном состоянии: Доминика, Доминика, прорубившая свой путь в жизни ударами топора, подавляя и сметая все, что ее стесняло, а теперь вдруг беспомощная, барахтающаяся в слепом бешенстве. Они с Жильбером встретились, "как друзья", и он не назвал ей имени другой женщины.
- Да и существует ли она? - сказала она мне с подозрительностью в голосе.
- Зачем ему лгать тебе?
- Он такой сложный человек!
Я спросила Жан-Шарля:
- На моем месте ты сказал бы ей правду?
- Разумеется, нет. Чем меньше суешься в чужие дела, тем лучше.
Доминика питает еще смутную надежду. Весьма шаткую. В воскресенье в Февроле, убитая отсутствием Жильбера, она заперлась у себя в комнате под предлогом головной боли с мыслью: "Он больше никогда не придет". По телефону - она звонит мне ежедневно - она обрисовала мне его в столь гнусных красках, что я плохо понимаю, как может она им дорожить: наглый, самовлюбленный, садист, чудовищный эгоист, готовый принести мир в жертву своему комфорту, своим прихотям. А бывают дни, когда она расхваливает его ум, силу воли, блестящую карьеру и утверждает: "Он еще вернется ко мне". Она сомневается, какую тактику избрать: мягкость или насилие? Как она поступит в тот недалекий день, когда Жильбер признается ей во всем? Самоубийство? Убийство? Не могу себе представить. Мне знакома только Доминика, одерживающая победы.