- Иди домой. Мне нужно подумать. Будь столь любезна, позвони Петридесам от моего имени, скажи, что у меня ангина.
- Ты сможешь уснуть?
- Во всяком случае, не беспокойся, я снотворных не наглотаюсь.
Она сжимает руки Лоранс непривычным, стесняющим жестом, впивается пальцами в ее запястья.
- Постарайся выяснить, кто эта женщина.
- Я не знаю никого из окружения Жильбера.
- Попытайся все же.
Лоранс медленно спускается по лестнице. Что-то теснит в груди, мешает дышать. Она предпочла бы раствориться в нежности и печали. Но в ушах звенит крик, она не может забыть злого взгляда. Ярость и оскорбленное тщеславие - страдание, столь же душераздирающее, как любовная боль, но без любви. Кто мог бы полюбить Жильбера настоящей любовью? А Доминика? Любила ли она когда-нибудь? (Отец не находил себе дома места, как душа неприкаянная, он любил ее, он любит ее до сих пор. И Лоранс растворялась в нежности и печали. С тех пор Доминику окружил зловещий ореол.) Даже страдание не делает ее человечной. Точно слышишь скрежет лангуста, невнятный шум, не говорящий ни о чем, кроме боли. Особенно нестерпимой, потому что не можешь ее разделить.
Я попыталась не слышать, но лангусты все еще скрежетали у меня в ушах, когда я вернулась домой. Луиза сбивала на кухне белки под наблюдением Гойи; я ее поцеловала.
- Катрин вернулась?
- Она у себя в комнате, с Брижитт.
Они сидели в темноте, одна против другой. Я зажгла свет, Брижитт встала.
- Здравствуйте, мадам.
Я сразу заметила большую английскую булавку, которой был подколот подол ее юбки: ребенок без матери, я уже знала это от Катрин; высокая, худая, каштановые волосы, подстриженные слишком коротко, неухоженные, выцветший голубой пуловер; если ее принарядить, она была бы красивой. В комнате царил беспорядок, стулья перевернуты, подушки на полу.
- Рада с вами познакомиться.
Я поцеловала Катрин.
- Во что вы играли?
- Мы разговаривали.
- А этот беспорядок?
- А, это раньше, с Луизой, мы тут бесились.
- Мы сейчас уберем, - сказала Брижитт.
- Это не срочно.
Я подняла одно из кресел и села. Меня не беспокоило, что они бегали, прыгали, перевернули мебель; но о чем говорили они, когда я вошла?
- О чем вы говорили?
- Да так, разговаривали, - сказала Катрин.
Стоя передо мной, Брижитт разглядывала меня, не дерзко, но с откровенным любопытством. Я ощущала некоторую неловкость. Взрослые не глядят друг на друга по-настоящему. Эти глаза меня видели. Я взяла со стола "Дон Кихота" - сокращенное и иллюстрированное издание, - Катрин давала его почитать подруге.
- Вы прочли? Вам понравилось? Садитесь же.
Она села.
- Я не дочитала до конца. - Она улыбнулась мне красивой улыбкой, совсем не детской, даже чуть кокетливой. - Мне становится скучно, когда книжка слишком длинная. И потом я больше люблю, когда пишут про то, что было на самом деле.
- Исторические романы?
- Да, и путешествия, и то, что пишут в газетах.
- Ваш папа разрешает вам читать газеты?
Это ее огорошило, она прошептала смущенно:
- Да.
Папа прав, подумала я, я не все держу под контролем. Если она приносит газеты в лицей, если она пересказывает то, что прочла в них… Все эти чудовищные происшествия… Замученные дети, дети, утопленные собственной матерью.
- Вы все понимаете?
- Брат мне объясняет.
Брат у нее студент, отец - врач. Одна с двумя мужчинами. За ней, наверно, не очень присматривают. Люсьен считает, что девочки, у которых есть старшие братья, созревают быстрее; может быть, поэтому у нее уже повадки маленькой женщины.
- Кем вы хотите быть? У вас есть планы?
Они сообщнически смотрят друг на друга.
- Я буду врачом, она - агрономом, - говорит Катрин.
- Агрономом? Вам нравится деревня?
- Мой дедушка говорит, что будущее зависит от агрономов.
Я не осмелилась спросить, чем занимается этот дедушка. Я посмотрела на часы. Без четверти восемь.
- Катрин должна привести себя в порядок к обеду. Вас, наверно, тоже ждут дома.
- А у нас каждый обедает, когда ему удобно, - сказала она небрежным тоном. - Сейчас еще, наверно, никто не вернулся.
Да, случай ясный. Девочка заброшенная, привыкшая к самостоятельности. Ей ничего не запрещали, ничего не разрешали: росла как трава. Какой инфантильной выглядела рядом с ней Катрин! Было бы неплохо оставить ее пообедать с нами. Но Жан-Шарль злится, когда его не предупреждают заранее. К тому же, не знаю почему, мне бы не хотелось, чтобы он познакомился с Брижитт.
- Вам все же пора идти домой. Подождите минутку, я подошью вам юбку.
Уши у нее стали совсем красные.
- О, право, не надо.
- Надо, это очень некрасиво.
- Я подошью дома.
- Дайте я хоть переколю булавку как следует.
Она мне улыбнулась:
- Вы очень любезны.
- Я была бы рада познакомиться е вами поближе. Хотите пойти вместе с Катрин и Луизой в Музей человека в четверг?
- O да!
Катрин проводила Брижитт до входной двери. Слышен был их шепот и смех. Мне тоже хотелось сидеть в темноте с девочкой моего возраста, и шептаться, и смеяться. Но Доминика всегда говорила: "Она, разумеется, очень симпатичная, твоя приятельница, но уж так неинтересна". У Марты была подруга, дочка папиного приятеля, ограниченная и тупая. А у меня не было, никогда.
- Твоя подружка очень симпатична.
- Мне с ней весело.
- У нее хорошие отметки?
- О да, самые лучшие.
- А у тебя что-то ухудшились по сравнению с началом месяца, ты плохо себя чувствуешь?
- Нет.
Я не настаивала.
- Она старше тебя, поэтому ей позволяют читать газеты. Но ты не забыла, о чем мы с тобой говорили? Ты еще мала.
- Я помню.
- Ты не нарушала обещания?
- Нет.
Казалось, Катрин чего-то недоговаривала.
- Что-то у тебя голос неуверенный.
- Нет, правда. Только знаешь, то, что мне пересказывает Брижитт, понять совсем нетрудно.
Я смутилась. Брижитт мне нравится. Но хорошо ли она влияет на Катрин?
- Быть агрономом. Странное желание. Тебе оно понятно?
- Я предпочитаю стать врачом. Я буду лечить больных, а она растить хлеб и помидоры в пустыне, и у всех будет еда.
- Ты показала ей плакат с голодным мальчиком?
- Это она мне его показала.
Разумеется. Я послала Катрин мыть руки и причесываться, а сама пошла в комнату Луизы. Она рисовала, сидя за партой. Я вспомнила: темная комната, зажжена только маленькая лампа, цветные карандаши, позади долгий день, поблескивающий мелькнувшими радостями, а за окном - огромный таинственный мир. Драгоценные мгновения, утраченные навсегда. Как жаль! Помешать им взрослеть или… Или что?
- Как ты красиво нарисовала, доченька.
- Это подарок тебе.
- Спасибо. Я положу его на стол. Тебе было весело с Брижитт?
- Она учила меня разным танцам… - Голос Луизы погрустнел. - А потом они меня выставили за дверь.
- Им нужно было поговорить. А ты зато смогла помочь Гойе приготовить обед. Папа будет очень горд, когда узнает, что ты сама сделала суфле.
Она засмеялась, мы услышали звук ключа в замке, и она побежала встречать отца.
Это было вчера. Лоранс озабочена. Она видит перед собой улыбку Брижитт. "Вы очень любезны", - это ее трогает. Такая дружба может быть полезна Катрин: она в том возрасте, когда интересуются всем происходящим в мире; я недостаточно рассказываю ей, отца она побаивается; с другой стороны, нельзя ее травмировать. Дед и бабка Брижитт по материнской линии живут в Израиле, прошлый год она провела у них, поэтому она и отстала от своего класса. Были ли в семье погибшие? Неужели она рассказала Катрин обо всех этих ужасах, от которых я столько плакала? Я должна быть на страже, мне нужно быть в курсе всего происходящего и самой просвещать дочь. Лоранс пытается сосредоточиться на "Франс Суар". Еще одно чудовищное происшествие. Двенадцать лет. Повесился в тюрьме; попросил бананов, полотенце и повесился. "Накладные расходы". Жильбер объяснял, что в любом обществе существуют накладные расходы. Да, конечно. Тем не менее эта история потрясла бы Катрин.
Жильбер. Любовь. От слова "любовь". Каков мерзавец! "Мерзавец! Мерзавец!" - вопит Доминика в "зоне покоя". Сегодня утром по телефону она сказала мрачным голосом, что спала хорошо, и сразу повесила трубку. Чем я могу ей помочь? Ничем. Так редко можешь кому-нибудь помочь… Катрин - да. Значит, надо это сделать. Знать, как ответить на ее вопросы, даже опережать их. Раскрыть перед ней действительность, не испугав ее. Для этого я должна сначала сама быть информированной. Жан-Шарль упрекает меня в том, что современность меня не интересует; пусть даст мне список книг; заставить себя прочесть их. План не новый. Периодически Лоранс принимает решения, но - почему бы это? - подлинного желания их выполнить у нее нет. Теперь все иначе. Ведь это для Катрин. Она не простит себе, если Катрин не найдет в ней опоры.
- Ты здесь, как хорошо, - говорит Люсьен.
Лоранс сидит в кожаном кресле, на ней халат; Люсьен тоже в халате, у ее ног, глядит на нее снизу вверх.
- И мне хорошо.
- Я хотел бы, чтоб ты всегда была здесь.